|
|
Д.И. Дубровский Критический
анализ концепций сознания видных представителей аналитической философии Статьи
расположены в книге «Сознание, мозг, искусственный интеллект» |
Новое открытие сознания? (По поводу книги Джона
Серла «Открывая сознание заново») В «Театре» Дэниэла Деннета (об одной популярной
концепции сознания) |
|
|
|
Towards a solution to the Mind-Body Problem Further to Thomas Nagel’s article: Conceiving the Impossible and the Mind-Body Problem D. I. Doubrovski 1 The incipience of the information-era represents a new stage in our
civilization, essentially changing the way life is led and in which
socio-cultural processes unravel, affording us a paradigm shift in the matter
of how we apprehend reality and strive to deepen our intelligence of it
through the prism of scientific knowledge. New means of elaborating and
resolving classical problems are created, among whose number that of the
mind-body problem figures in varying guises: that of the mental and the
physical, of brain and consciousness, of the psychological and the
physiological, and of subjective and objective reality, etc. as are applied to it by the representatives of the various branches of science and
philosophy. The vexing mind-body, brain-consciousness problem was the subject of
intensive consideration in western philosophy during the entire second half
of the twentieth century, indeed a great volume of literature was dedicated
to it (hundreds of monographs and anthologies, thousands of articles). It has
been the idée fixe of all post-positivistic thought, inasmuch
as this attempted to surmount the extremist gnoseology of Logical Positivism
and rehabilitate ontological problematics
and the “metaphysical” foundations of science. Since 1970 I have carefully followed the broad output of discourse on
the correlation between the mental and the physical, consciousness and the
brain, in which practically all leading western philosophers of scientific
bent have taken part. The vast majority of them have attempted to
substantiate a materialist solution to the given problem, either in the form
of physicalist reductionism (so-called
“scientific materialism” with its theories identifying the mental with the
physical,) or in that of a functionalist position (substantiating the
identification of mental phenomena with determined functionalist
relationships within a complicated system. The only western philosophers
maintaining a position which differed from those two detailed above were
those such as Karl Popper and those who took a frank dualistic position (L Polten, et al.). I offered an
analysis of this discussion in a series of articles published in the journal Filosofskie
Nauk[1]i
during the course of the 1970’s and in the book Informatsija, Soznanije,
Mozg[2]
(Moscow, 1980, part 1, chapters 1 and 2). It appears to me that no serious conceptual innovation has been
offered in western philosophical writings since, despite animated discourse
on the subject and the undiminished significance of the problem (cf. 12, 15,
19, 24). Evidence is to be found in the article written by the important
mind/body theoretician Thomas Nagel [1].
This presents a remarkable view of its author’s essential position, his
analysis of the present situation and suggests means toward the resolution of
the mind-body problem. (Let us note that the author uses the term ‘mind’ to include all the various realizable phenomena of subjective
reality, from the experience of pain and the taste of a cigar to acts of
abstract cognition, and that he frequently interchanges terms such as mental,
phenomenological, subjective, consciousness and even “first person point of view”. Although these terms are by no
means synonymous, it is clear from the manner in which they are used in this
article that the author is expressing the general and distinctive facets of
all kinds of subjective reality by means of them.) The article not only
features skilful analysis and multifaceted discourse, but is furthermore
grounded in what I would term intellectual integrity and responsibility,
qualities which we value ever higher in the face of the endless
self-publicizing of postmodern philosophers — often little more than soap-box
philosophers hawking their wares to an entourage on the philosophical market.
Thomas Nagel states his position with all due clarity. He considers
that “Consciousness should be recognized as a conceptually irreducible aspect
of reality” (1, 338) and appears equally averse to physicalist reductionism
(“theory of the identity of the mental and the physical”) as to functionalist
reductionism, maintaining that the mental cannot logically be induced from
the functional, since a conceivably complex system might control all functional
characteristics of a human, but, being entirely devoid of ‘interior’, of
subjective reality, would amount to nothing more than a so-called ‘zombie’
(this matter, however, requires special attention, and we will return to it
at a later point). Having rejected reductionist solutions to the problem, Nagel states
that a necessary, rather
than contingent connection exists between the mental and the physical
(physiological). The principal task that a theoretician is confronted with
therefore consists in proving its presence, and the author minutely analyses
the difficulties an attempt to resolve this problem involves. These difficulties are familiar; they have been repeatedly discussed
in literature devoted to the mind and body, to consciousness and the brain. In a nutshell, they revolve around
the following issues: 1: Spatial qualities of physical phenomena
may not be ascribed to mental phenomena, although physical phenomena
(including neurophysiological processes occurring in the brain) certainly
posses them. How then
is it possible to speak of a connection between them — let alone a necessary
one? This creates, in the words of Nagel, a situation in which the necessary
link is “inconceivable,”
“unimaginable.” Furthermore, the description of such transient events as my
present experience of a cigar’s taste and the description of certain brain
processes which, one can only suppose, must necessarily be connected with the
experience, are at such odds that understanding of the nature of this link is
greatly hampered. This, in the words of Thomas Nagel, is the location of an
“explanatory gap” A new means of understanding is indispensable in order to
bridge a gap, and this must be
capable of logically unifying such different forms of description. Such a
thing, however, in not available, and the perspectives of its creation
remains, at best, vague. 2: Inasmuch as mental phenomena are not in their essence physical, it
is impossible to accord them either spatial qualities or mass and energy. The
question thus arises: how can the physical (physiological) exert influence on
the mental, causing it to change and, conversely, how can the mental cause
physical (physiological, corporeal) change. Interaction of this kind is
empirically evident (for example in the case of my wish or intention to pick
up an object resulting in the movement of my arm and hand). Thomas Nagel
writes: “We have good grounds for believing that the mental supervenes on the
physical—i.e. that there is no mental
difference without a physical difference. But pure, unexplained supervenience
is not a solution but a sign that there is something fundamental we don't
know. We cannot regard pure supervenience as the end of the story because
that would require the physical to necessitate the mental without there being
any answer to the question how it does so. But there must be a
'how,' and our task is to understand it.” (1, p.344f) Such are the fundamental difficulties, if abstracted from what we
shall term associated background difficulties, which are in their own right
also of considerable theoretical interest. These include, for example; the
methodological difficulties bearing upon differentiation and the description
of subjective phenomena; the correlation of their description in the first
person (I experience pain) and in the third person; and the issue of
conceptual connections and differences between the physical and the
physiological, the psychological and subjective reality, etc. For reasons of
space I shall not dwell on these matters here. I will limit myself to an
exposition of Thomas Nagel’s account of the actual state of affairs in an
attempt to grapple with the
indicated and highly complex theoretical difficulties, suggesting means
towards a solution to the mind-body, (brain-consciousness) problem and offering
my critical considerations with regard to his propositions before concluding
with a brief account of my long-held conception, which, to my mind, is
capable of realizing Thomas Nagel’s project. 2 Thomas Nagel’s attitude to the mind-body problem, one still prevalent
among western philosophers after half a century’s struggle with it, is deeply
pessimistic. In his opinion “no one has a plausible answer to the mind-body
problem” at present and research has come to an impasse. Between
consciousness and brain processes a there is a link that “remains resistant
to understanding.” [1, p.341] Reductionist attempts to solve the problem are
unsound, but serious anti-reductionist attempts have not been attempted. “We
do not at present possess the conceptual equipment to understand how
subjective and physical features could both be essential aspects of a single
entity or process” [1, p. 342]. At the same time, Thomas Nagel expresses certainty that a solution to
this irksome problem is attainable and calls for a redoubling of effort in
the attempt to find a new and alternative reductivist concept with which to
advance his project of searching for a solution to the mind-body problem. It
is true to say that the proposed project is of a highly general nature and
does not breach the long tradition of considering this problem within the
boundaries of traditional analytical philosophy. Unsurprisingly, the author’s
severely critical relationship to reductionism, does not preclude some
excursions into territory which bears the mark of dependence on physicalist
paradigms (of this more later). Nonetheless, the goals aspired to by Thomas
Nagel, the broad theoretical requirements they posit, and the conceptual
results that they require, are, to my
mind, stringent and laudable. Thomas Nagel writes: “My reading of the situation is that our
inability to come up with an intelligible conception of the relation between
mind and body is a sign of the inadequacy of our present concepts, and that
some development is needed.” [1, p.338] This bears, above all, on our concept
“mind,” which requires extension so that it is one of the conditions capable
of affording an “expansionist” approach. “Our problem is that there is no
room for a necessary connection with physiology in the space of possible development
defined by the concept of mind. But that does not rule out the possibility of
a successor concept of mind which will both preserve the essential features
of the original and be open to the discovery of such connections”. [1, p 343]
“Without such an expanded concept of the mental there is no prospect of
overcoming the explanatory gap” [1, p. 342]. Thomas Nagel considers that
beyond its manifest aspects — including the reflection of behavioural or
functional acts — the concept of “mind’s” latent content should be able to
express the required necessary connection between the mental and
physiological processes. Such an expansion of the concept’s content is to be understood by analogy with such expanded concepts as typify the
results of scientific thinking. In the case of the concept “water,”
manifest characteristics are to be supplemented with such latent qualities
as chemical composition. This train of thought suggested itself to the author
in similar form in his previous works — including one that appeared thirty
years ago, when he was still trying to preserve the general basis of physicalism and defended a version
of so-called “Theoretical Materialism,” according to which the identification
of phenomena in consciousness with brain processes is only possible in the
sense of “theoretical reductivism,” i.e. by means of reducing the object, via
some observable standard, to a quantified theoretical entity such as can be
described by scientific theory (for example water is identified with H2O, the
temperature of gas not signifying anything except the kinetic energy of a
given quantity of molecules, etc. [re. 20, 21] Incidentally, such a train
of thought approaches the viewpoint of the eliminative materialists who
consider that all “mental terminology,” inasmuch as this is terminology from
ordinary life, should be eliminated from the development of science and
replaced by precise scientific terms. It is worth recalling that P Feyerabend held such a position [17]
and that in those days the now postmodernist and ultra-pragmatist R Rorty also numbered among the
ultra-materialists. Rorty was a proponent of the most radical version of
eliminative materialism that he called “forms of disappearing.” He maintained
that insofar as that which we term sensation proves to be nothing other than
brain processes, the term “sensation” loses meaning and become superfluous.
Mental terms should disappear: “the
materialist predicts that the language of neurology will conquer.” [25 p 230] Thomas Nagel of course rejects such utopian promises. To him the
expansion of the concept of “mind” is only conceivable under inclusion of its
manifest content. “If we can do this without denying the phenomenology or
reducing it to something else, we will be on the first step toward an
expansionist but still non-dualist response to the mind-body problem.” He
concludes, however, that “this is so far pure fantasy”. [1, p. 344] It is indeed hard to imagine how such an expansion might be
carried out. The desired inclusion of neurological equivalents into the very
concept of “mind” is inconceivable .Were this possible, then the problem
would have been resolved, or, rather, would never have existed. Although this
part of Thomas Nagel’s project is not sufficiently founded, interesting consideration is given to the
correlation of descriptions of the phenomenological and the physiological [cf.
1, p. 350). In the course of the analysis of the problem’s difficulties and the
consideration of various theoretical possibilities, Thomas Nagel further
modifies his project, inclining towards the conclusion that the “successor concept” which he had
already considered is not to be an
expanded concept of “mind” but some other kind of concept, of an essentially
different nature, capable of unifying the phenomenological and the
physiological. In this, Thomas Nagel formulates the most significant part of his
project, a part with which I concur entirely. Let us pay all due attention to the author’s propositions. “The
right point of view [he writes] would be one which, contrary to
present conceptual possibilities, included
both subjectivity and spatio-temporal structure from the outset, all its
descriptions implying both these things at once, so that it would describe
inner states and their functional relations to behaviour and one another from
the phenomenological inside and the physiological outside simultaneously—not in parallel…The
difficulty is that such a viewpoint cannot be constructed by the mere
conjunction of the mental and the physical. It has to be something genuinely
new, otherwise it will not possess the necessary unity. Truly necessary
connection could be revealed only by a new
theoretical construction, realist in intention, contextually defined as
part of a theory that explained both the familiarly observable
phenomenological and the physiological characteristics of these inner
events.” [1, p. 351] Nagel’s final pronouncement reads: “The
conjecture is essentially this: that even though no transparent and direct
explanatory connection is possible between the physiological and the
phenomenological, but only an empirically established extensional
correlation, we may hope and ought to try as part a scientific theory of mind to
form a third conception that does directly entail both the mental and the
physical, and through which their actual necessary connection with one
another can therefore become transparent to us. Such a conception will
have to be created; we won't just find it lying around. All the great
reductive successes in the history of science have depended on theoretical
concepts, not natural ones—concepts
whose whole justification is that they permit us to replace brute
correlations with reductive explanations. At present such a solution to the
mind-body problem is literally unimaginable, but it may not be impossible [1,
p. 351f] (the usage of boldface type in the last three quotations is of my
doing — D.D.). I would like to reiterate my support for the
fundamental aims proposed in Thomas Nagel’s project. I however reject
his assertion that there are no “conceptual possibilities”; that such a
solution is at present “inconceivable,” that it is necessary to create a
“third conception,” etc. I am convinced that we have long held the necessary
conceptual possibilities and indices, and that we already possess the coveted
“third conception.” In order to realize this, it is necessary to take account
of the changes in the paradigm
structure of scientific knowledge during the last fifty years. It is
necessary to at last rid oneself of physicalist spectacles and to overcome
the hypnotic effect of physicalist paradigms which narrow the horizon of
theoretical possibilities applicable to the mind-body problem. Let us recall the rigid form of the paradigm
as the general philosophical and methodological attitude concomitant with
logical positivism. In the words of Karl Hempel, “in principle all branches
of science have the same nature; they are branches of one solitary science,
namely physics” [18. p. 382]. For this reason, all really scientific
explanation should be grounded in physical explanation. This goes for all
explanations of consciousness and of the mental. The mind-body problem, which logical
positivists had long counted among the number of pseudo-problems, was
rehabilitated by post-positivism, but the majority of the latter continued to
occupy the position of radical physicalists, As D Armstrong stated, Any
quality and ability of a human, including his consciousness, can, in the
words of D. Armstrong, “be reduced to nothing but physical qualities.” [14 p
37] The paradigm of physicalism in natural
science was the product of the industrial era. Since approximately the middle
of last century, in conjunction with the development of cybernetics, information
theory, systemic and
structural research, the rapid
development of mass communication technology, marking the onset of the
change- over to the post-industrial, information society, the physicalist
paradigm has been beginning to reveal its inadequacy. Functionalism delivered
it a serious blow, its earlier representatives (H Putnam, J Fodor, D. Lewis) asserting that functional qualities are not
reducible to the physical). Drawing on Turing’s mathematical results (the
famous “Turing machine,”) they
showed that physical explanations are not universal, inasmuch as the
functional organization of a system logically differs from its chemico-physical
description [viz 23, p 281]. The idea
of unifying all scientific knowledge on the common ground of physics became
increasingly untenable. A new class of objects that physics was incapable of
explaining became apparent — self-organizing systems (such as biological, socio-biological
technical and economic systems, etc.) Conformity in the functioning of
self-organizing systems cannot, of course, confound conformity to physics,
but its research represents a particular type of cognitive task depending on
conceptual means which, in their essence, function irrespective of the
explanatory means and methods at the disposal of physics. Here we are dealing
with information
processes and code control. But,
insofar as information and code control are unambiguously unconnected with
the determined physical qualities of the self-organizing system, a purely
functional description will suffices for its ends. In my own work this forms the fundamental
principle, to wit, the
principle of informational invariance relative to the physical qualities of
its bearer (one and the same piece of information may be embodied and
transferred by various kinds of bearer, the physical qualities of which might
be at variance with one another. This engenders the basis of a particular
type of causality: informational causality. (function, in this case,
is not determined by pure physical factors in particular, such as quantities
of mass or energy, but by the given information under the conditions of the
given codal links which form the given self-organizing system.) All this
bears witness to the untenable nature of the physicalist paradigm; to the
necessity of observing measures appropriate to the theoretical carcass
of physical knowledge and using analysis of information processes, especially
with regard to the mind-body problem (for more detail on methodological dead
ends entailed by the physicalist paradigm in research into the mind-body
problem, viz 6, ch. 2). We have entered the age of the information
society, of unprecedented rapid change and development in computer technology
with concomitant types and means of scientific knowledge. The tasks of
researching information processes, self-organizing systems and deciphering
codal links and functional relationships have moved to the
foreground. An outcome
has been attained in the solution of
such fundamental matters as the decipherment of the genetic code and genome
of man. This enriches not only empirical, but also theoretical means of
specific types of scientific research. Science has started to study
information processes within the brain in earnest, and deciphering the
neuro-dynamic codes of mental phenomena (a task comparable to that of
deciphering the genetic code!) It is rather surprising that these inspiring
results, these means and theoretical possibilities, seemingly touching upon
the surface of these very matters, remain “unremarked upon,” in work
concerning the mind-body, (brain-consciousness) problem. The awkward fact remains that the questions
whose solution Thomas Nagel considers at present “inconceivable” actually
have simple and clear answers. 3
With regard to Thomas Nagel’s thesis of functionalism, if we conceive
of “a conscious subject with an inner life just like ours that behaves and
looks just like a human being but has electronic circuitry instead of
brains,” [1 p. 346] (Nota bene: here
Nagel includes consciousness (“the mental”) in the category of function), then
such a state of affairs is possible. It paraphrases, and to an extent
emotionalizes, the famous thesis of isofunctionalism of systems, i.e. that of
the possibility of reproducing one and the same function on different
physical and chemical substrata. In the case in point, this follows from the
principle of invariance of information in relation to the physical qualities
of its bearer (PI). Such a conceptual directive not only stimulates an
increase in perspectives of technological advancement, such as the
development in information technology but also, significantly, heralds the
creation of prosthetic elements and organs in medical practice. Furthermore,
it promises development in non-biological forms of human evolution and change
to the very fabric of civilization. It makes thinkable the existence of other
intelligent beings with completely different substratal foundations and
organization. It must be noted that the concept of functionalism, qua alternative to
radical physicalism, proves to be a broad one, encompassing as it does the
spheres of inanimate nature, technology, biological and biosocial systems,
and human society in its poly-dynamic structures. In the realm of the
mind-body problem, and in terms of its basic tenets, it proves to be entirely
compatible with the informational approach. It permits a deeper elucidation
of the essence of the functional connection, and of specific codal links, and
thereby clarifies the nature of subjective reality qua specific type of
informational process; of particular “representing” a specific type of the
information itself for a highly developed self-organizing system and its
relations to other types of informational processes and different mean of
“representing” information. A, as a given
“content,” i.e. information, as represented by the cerebral code X, may,
without change of “content,” be transcoded into different kinds of codes, for
example, by means of complex graphic signs or sequences of sounds, etc. Such
codes are capable of independent existence outside of individuals and
independent of them. However, the quality of subjective reality is excluded
here. This quality is only necessarily connected with a specific type of
brain codes. It is also connected with behaviour expressive code (motor
activity, expression of the eyes, etc.) and vocal codes, but only the
neurodynamic cerebral code of the X kind are of fundamental importance
to it. Under the proposed theoretical position, the sacramental question of
the spatial characteristics and the localization of phenomena of subjective
reality has a definite meaning. Like information, phenomena of subjective
reality are located in code, i.e. in a given neurodynamic system that
possesses concrete spatio-temporal qualities. Equally, one and the same piece
of information may be embodied in different codes and consequently have
varied spatial accomodation. It can also be transported from one space to
another or replicated, i.e. simultaneously occupy separate spaces.
Informational “content” is not affected by this state of affairs. The last point is also of relevance to phenomena of subjective
reality. The same thing may be affirmed about the meaning (content) of the
outlined words. Is it permissible to ascribe length and width, etc, to “meaning”
(or “sense”)? Here we have two conceptual systems without a clear logical
connection between them (one of the two is subject to classical physical
nature, the other to human knowledge. An intermediate categorical link is required in order to connect them,
and the concept of information is precisely such an article. Meanwhile, the question as to the location of information becomes
absolutely essential when the task of diagnosing a codal entity arises (i.e.
an informational bearer, the essence of which is not in its physical,
substratal structural qualities but in its functional meaning, in its
representational raison d’être).
This is equally true when the task of deciphering a code, the comprehension
of information trapped in a code object, comes into play. If we wish to
“appropriate” this information, make it “accessible” to our brains, then we
must find at least one concrete space in which it resides — a concrete, code
entity outside us or a concrete person whose brain codes embody the information
that interests us. Received higher initial theoretical premises offer substantiated
answers to other key questions associated with attempts to solve the
mind-body problem. 1. How can we explain that the objectively extant neurodynamical
codes in the human brain afford the experience of subjective reality?
How, for example, is it possible that I should experience the image of the
tree I am at present looking at when it does not objectively exist within my
brain. Let us leave to one side such implausible answers to this question as
would have us believe that, at the time of perception, a chemical copy (or
other such duplication) of the image is called into being within the brain.
Incidentally, many serious writers consider it necessary to presume the presence
within the brain of a special decoding device which translates code into
image. However, such presumptions engender additional difficulties (indeed
such as cannot be negotiated without the infamous homunculus!) The principal feature of these is that it is impossible to rid code
information of images which represent information about external matters. But
what is to be done if these are not certain features of perception but,
rather, certain abstract ideas? What if, for example, the idea of the infinite,
at present occupying my thoughts, is among them? How, is it necessary to
decode the neurodynamic brain codes of this thought? Could it be that
decoding amounts to nothing but transcoding into “natural” code? Information
represented in “natural” code is immediately “comprehensible” to a
self-organizing system (in the case in point, the cerebral ego system which
constitutes the ‘I’—more
detailed commentary about which is yet to follow). Pulse-frequency code at
the exit of the eye’s retina is immediately “comprehensible” to those brain
structures to which it addresses itself. The meaning of the word “derevo,
[tree]” is immediately comprehensible to a human that knows the Russian
language. Analysis of the physical and structural qualities of this code is
not required. Decipherment is required in dealing with “extraneous” code, but
this only amounts to transformation via transcoding into “natural” code. Once
the means of this transformation has been found and assigned, the
“extraneous” code becomes “natural” to the self-organizing system, a step
which marks an act of control. The codal organization of an information bearer never “resembles” its
“contents” as constituted by the information it embodies. What does the
organization of constituent letter elements and all the graphic components of
the word “tree,” have in common with its “contents,” i.e. information about a
co-respondent external tree object? Nothing in the slightest. One to one
correspondence between information and its “structure,” the organization of its
code, is of an absolutely different nature, having, as a rule, nothing in
common with the relationship between copy and semblance (for reasons of
space, such specific themes as reflection of one object in another, the
relationships between homomorphism and isomorphism and the means of codifying
information will not be discussed here). All the above is also of bearing on the correspondence between
phenomena of subjective reality and its cerebral code bearer. It is senseless
to search here for the above-mentioned copies and semblances. However, we
have a distinct leaning towards such ideas, rooted as they are in centuries
of physicalist-type thinking as entirely excludes alternative explanations.
Recidivism of such kind is to be met with in Thomas Nagel’s work: “But we
cannot see”, he writes “how a detailed account of what is going on in the
brain could exhaustively explain the taste of a cigar — not even if we could see how it explained all the physical
effects of such an experience. So long as this explanatory gap remains, the
identification of the states remains problematic.” [1, 105 q.v. 338, where
Thomas Nagel describes as indispensable “some view or representation of the
squishy brain, which in light of our understanding we will be able to see
as tasting chocolate. While that is at the moment inconceivable, I think that
it is what we would have to have to grasp what must be the truth about these
matters”.] However, in order to effectively control oneself, it is imperative
that a new goal of codal links be created within ones own organism and its
nervous system, one which would not only provide for the worthy project of
self-transformation, but also enough energy for its realization. At present,
science cannot instruct us how. This kind of goal is partially reached only
by gifted individuals operating intuitively. Nonetheless we do not lose hope.
Important steps such as the decipherment of the human genetic code, the genome,
really have been made in this direction. It is the beginning of a gradual
process of practical solutions to the mind-body problem; the decipherment of
brain codes of psychical phenomena and the study of codal organisations of
volition and the methods of optimizing them. Irrespective of the possible and
unforeseeable negative aspects of such scientific achievements, it is they
that they will be able to give the key to this problem. It is admissible to presume the possibility of essentially
transforming our subjective realities in its sense content and intentional
aspects by means of cognition and transformation of its code organization. It
is theoretically admissible to conceive of other types of subjective reality
as opposed to those which are inherent in animals and those which
characterise humans. One of those theoretically conceivable variants may
include an extraterrestrial type of subjective reality capable of immediately
predetermining not only the information about the objects represented within
itself, but, along side this information about information of the kind that
humans have, would also admit information about the internal information bearer (its code organization and function
providing the subjective experience of given information). It is plausible
that such a type of subjective reality would be linked to a type of social
self-regulation different to that on planet earth for the capacity to
immediately reflect the internal information bearer and influence it would
amount to a qualitatively higher capacity for self-reflection and self
control in the individual, and thus a higher degree of self perfection
(transformation of evaluatory and reasoning structures on a basis of
qualitatively higher creative activity, producing existential values, to an
extent which is at present inconceivable to us). Let us now go on to a more detailed consideration of questions bearing
on activity in phenomena of
subjective reality. 3. How are phenomena of subjective
reality (A), to which it is impossible to ascribe physical qualities, capable
of obeying the causation of corporal change? In the general outline of this question lies the answer: phenomena of
subjective reality influence physical processes, governing them in the form
of informational processes. As was already remarked, we are dealing here with
informational causation, or, more
precisely, with an aspect of it we will call psychical causality. That which
distinguishes this form of causality from physical causality is determined by
PI, by the fact that it is code in nature. Psychical causation is realized by
a chain of code transformations and its result is determined consistent with
values and operative characteristics of information A embodied in brain code X. If A is the intention to
complete some comparatively simple action (let us say, I wish to pick up the
pencil in front of me and do so) then the chain of code transformations is
built, as A RULE required, on the hierarchical system and can be seen as a
properly developed in phylogenesis and ontogenesis (meaning sequential and
parallel turning-on of code programmes for movement of hands and arms and of
the concomitant physical changes, and also code programmes for provision of
energy for all of this complex of changes). Naturally, that which we call
acts of the volition require a more exact description. I have limited myself
to the general features explaining “the mechanism” by which phenomena of
subjective reality have an influence on corporal processes. I would, however,
like to briefly discuss one allied question. 4. How is the “influence” of one phenomenon of subjective reality on
another to be explained (when one of them calls forth directed change in
another, one thought attracts another, etc.)? That one thought is capable of summoning, begetting, another appears
to be an omnipresent fact of our experience. A scientific description of
this, however, is subject to greater difficulties due to the incomplete
nature of differentiation/ discretisation methods for the continuum of
subjective reality, which actually take into account within its dynamics the
multi-faceted nature of it s “content.” For this reason, when speaking about
individual phenomenon of subjective reality, and most particularly when the
subject is the influence of one such phenomenon upon another, then it is
necessary to stop at a point where a sign indicating the possibility of
dividing it and differentiating it from another can be found. This is a very
difficult task. But let us assume that it is possible to make such a distinction.[4].We
designate to one the name A1 and to another that of A2, such that if A1
summons A2, this is equivalent to the code transformation X1 to X2. This also
has the status of informational (psychical) causality. The internal
“mechanism” that engenders A2 from A1 is not in principle different to cases
in which subjective phenomena induce determined physical change. The only
difference is in the contours of code transformation, in that sub-system
where the changes take place. In cases where one thought attracts another,
the most likely paths of code transformation are of type X, the “paths of
motion” acquired from cultural norms. These norms (logical, moral, etc.)
determine schemes of actions at an internal level, these most likely “paths”
of significant change in the sphere of subjective reality is particularly
conspicuous in the example of logical norms which strictly confine such
“paths of motion ” to the discursive level of thought processes. However, each and every separate phenomenon of subjective reality is
subject to a given unique “I” and bears its stamp — each is a moment of
integral subjective reality existing only in a concrete and unrepeatable
personal form. This integrity, determining our “I,” represented within the
brain ego system which makes up a high level of brain self-organization and
in the sphere of which code structures of the X type function. In other
words, the direction of transformation of a given type is conditional on the
unique nature of this ego-system. And that is why it appears in this regard
among the un-predetermined reflections, depending on personal characteristics
and such parameters as the individual will. And here we run up against the
traditional question as to the freedom of the will that is central to the
mind/body problem. 5. How is the phenomenon of the freedom of the will
and its compatibility with determined brain processes to be explained? There is neither the possibility nor the necessity to immerse oneself
in a detailed analysis of the phenomenon of the free will here. For our goals
it suffices to concede that in some cases the human implements actions (be
this in a practical or merely on a subjective level) by strength of will and
of one’s own volition, that in some cases he makes a choice on his own
initiative. These activities cannot be equally determined by external factors
and also presuppose capabilities inalienable from personality responsible for
action accompanied by creative capacities. It is hardly possible to deny that at least in some cases, a man can
direct the development of his thoughts, can operate by means of his will some
phenomena or other of his own subjective reality (representations/intentional
vectors), although in the composition of subjective reality there is a class
of phenomena which are either absolutely beyond the control of the volition
or else yields to it only with the greatest difficulty. But the admission
allows, albeit partially, some capacity of “I” to operate its own phenomena of
subjective reality, i.e. information in its “pure” form. This signifies the
following: A)
If I am capable of manipulating certain phenomena of my own subjective
reality of my own free will, i.e. of transforming A1 into A2, etc. then, as
was previously seen, then this is the equivalent of being able to manipulate
their codes X1, X2, etc. which represent in themselves certain cerebral
neurodynamic systems. Consequently, and though it may appear strange at a
first glance, I can by means of the will manipulate certain classes of my own
cerebral neurodynamic systems, i.e. control them. Moveover, this signifies
that I am able to manipulate not only a quantity of my own cerebral
neurodynamic systems, to activate and deactivate certain sequences, but also
to determine orientation of code transformations (within these or other
boundaries), and finally, to create new code patterns of the X type, i.e.
unprecedented varieties of my own neurodynamic system. It is impossible to deny that man creates original thoughts and unique
artistic forms with his creative energies. These new formations have in the
sphere of one’s subjective reality their own necessary code embodiment in the
cerebral neurodynamic system. But subjective reality, as an integral entity
has the uninterrupted historical chain of new formation by means of the
creator which thus or otherwise constitutes our “I.” B)
Inasmuch as the ability to create new formations in the sphere of
subjective reality corresponds to the ability to engender new formations at
certain cerebral neurodynamic levels (code organizations of the X type) then
this affords a foundation to speak of the continuous possibility of broadening the diapason of possibilities of
self-organization, self-perfection and creativity. And this relates, of
course, not only to the steering of ones one psychical processes, but also to
the steering of bodily processes; to the psychosomatic contours of
self-regulation. There is no doubt that when a man of so-called strong will
overcomes pain (or a yogi slows his cardiac rhythm) that this signifies that
he is forming such cerebral neurodynamic patterns; such a chain of code
transformations, as “trail-blazes” a new effective path and “captures”
vegetative and other involuntary levels of regulation as are usually closed
to transformational conscious control. C)
The capacity to form ones own cerebral neurodynamics may be
interpreted only in the sense that neurodynamic systems of the X type,
considered in their actual and dispositional interrelationship, prove self-organizing, representing in the brain of the human individual
the personal level of brain
self-organization (the level of cerebral self-regulation of ego-systems).
In other words, the conscious “I,” with all its gnostical, evaluative and
volitional aspects, is represented within the functional cerebral
neurodynamic system (type X) as a self-organizing system. Consequently, an act of the free will (such as in the case of making
choices, and equally in the matter of generating sufficient interior strength
to attain a worthy goal) is an act of self-determination.
The thesis supercedes the thesis of incompatibility of the free will and
determinism, but the latter is to be understood not only as external, but
also as internal determinism (giving programs of self-regulating systems).
Such types of informational causality indeed express an act of
self-determinism. And this leaves no space vacant for a mischievous
homunculus. Given such an approach, it is possible to plot perspectives governing
research of cerebral organization which represent our ego system, i.e. the
code embodiment of the individual integrity of human subjective reality. The
methodological key here is the principle of self-organization, which has
already been sufficiently approved by contemporary science. This principle
affords access to functional unity of self-reflection and self-control, and
shapes the concrete sense of the concept of self-determination. I leave
scrutiny of the ontological aspects of the mind-body problem to one side for
the moment, since the framework of this article accords it no room. It is, of
course, an important part of the given problem which for the greater part is
of scientific, rather than philosophical in nature, and needs to be
considered in a proper light—its solution requires practical methods. I
would, however, like to stress the fact that an exposition of informational
conception correlates well with a materialistic world view and obeys to a
fixed extent its fundaments such as in showing that the mind
(mental/psychical) is to be numbered among the functional qualities (“the
emergent properties” as the prominent neurophysiologist R Sperry would have
it [13], of highly organized material systems). The development of this
quality distinctly tracks the path of biological evolution, which makes it
obey the most significant of our arguments. Furthermore, interpretation of
phenomena of consciousness as forms of information reduces the degree of
their originality to the ranks of other phenomena of objective reality,
increases their proximity with them, inducing an unwillingness to accept the
truth of the assertion of Thomas Nagel and many of his Western colleagues of
the presence here of “an explanatory gap” 1. Нагель Т. Мыслимость невозможного и проблема
духа и тела // Вопросы философии,
2001, № 8. 2. Дубровский Д. И. Мозг и психика //
Вопросы философии, 1968, № 8. 3. Дубровский Д. И. Психические явления и
мозг. М., 1971. 4. Дубровский Д. И. Информационный подход к
проблеме «сознание и мозг» // Вопросы
философии, 1976, № 11. 5. Дубровский Д. И. Расшифровка кодов
(Методологические аспекты проблемы) //
Вопросы философии, 1979, № 12. 6. Дубровский Д. И. Информация, сознание,
мозг. М., 1980. 7. Дубровский Д. И. Проблема идеального.
М., 1983, гл. IV. 8. Дубровский Д. И. Психика и мозг:
результаты и перспективы исследований // Психологический журнал, 1990, № 6. 9. Кадомцев Б. Б. Динамика и информация.
М.,1999. 10. Корогодин В. И., Корогодина В. Л. Информация как
основа жизни. Дубна, 2000. 11. Мелик-Гайказян И. В. Информационные
процессы и реальность. М., 1998. 12. Прист С. Теории сознания. М., 2000. 13. Сперри Р. У. Перспективы менталистской
революции и возникновение нового научного мировоззрения // Мозг и разум. М. 1994. 14. Armstrong
D. M. A Materialist Theory of Mind.
L., 1968. 15. Chalmers
D. J. The Conscious Mind: In Search of a Fundamental Theory. N.- Y., Oxford
Univ. Press, 1996. 16. Dennet D.
C. Consciousness Explaind. Little-Brown, 1991. 17. Feyerabend
P. K. Materialism and the Mind-Body Problem // Modern Materialism: Readings
on Mind- Body Identity. N.-Y., Chicago, 1969. 18. Hempel K.
G. The Logical Analysis of Psychology // Readings in Philosophical Analysis.
N.-Y., 1949. 19. Lewis D.
Reduction of Mind // A Companion to the Philosophy of Mind. Blackwell, 1994. 20. Nagel T.
Physicalism // Modern Materialism… 21. Nagel T.
Armstrong on the Mind // Philosophical Review, LXXIX, July, 1970. 22. Nagel T.
What is it like to be a Bat? // Philosophical Review, LXXXIII, October, 1974. 23. Putnam H. The
Mental Life of Some Machines // Modern Materialism… 24. Penrose R.
Shadows of the Mind. Oxford Univ. Press, 1994. 25. Rorty R.
In Defence of Eliminative Materialism // Materialism and the Mind-Body Problem. London,
1971. |
Опубликована в
книге
: Проблема сознания в
междисциплинарной перспективе / Под ред. В.А. Лекторского. М.: Канон+, 2014,
с.10 – 50. |
|
|
|
СУБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
И МОЗГ. К ВОПРОСУ О ПОЛУВЕКОВОМ
ОПЫТЕ РАЗРАБОТКИ «ТРУДНОЙ ПРОБЛЕМЫ СОЗНАНИЯ»
В АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ Проблема сознания стала в наше время чрезвычайно
актуальной. Это вызвано бурным развитием информационного общества, процессами
глобализации, крупными достижениями науки, бросающими вызов традиционным ценностям
и мировоззренческим представлениям. В тех ее аспектах, которые связаны с
научными исследованиями психики, мозга, информационных процессов на первом плане
продолжает оставаться классическая проблема «сознание и мозг». Вот уже более
полувека она находится в центре внимания аналитической философии, представлена
в ней поистине огромной литературой (порядка
тысячи книг и сборников, не говоря уже о статьях). Наиболее узкое место в ней
составляет то, что именуется «трудной проблемой сознания», т.е. трудности объяснения
в связи с деятельностью мозга качества
субъективной реальности, без которого нет сознания. Опыт разработки в аналитической
философии проблемы «сознание и мозг» (mind-brain problem) представляет значительный
интерес и пока еще у нас недостаточно освоен. Между тем эта проблема приобретает
сейчас стратегическое значение для конвергентного развития нанотехнологий,
биотехнологий, информационных, когнитивных, социально-гума- нитарных технологий
(НБИКС), которое в существенной мере будет определять судьбу земной цивилизации. Несмотря на интенсивные дискуссии и чрезвычайное
обилие публикаций, трудно говорить, что в аналитической философии достигнуты какие-то
крупные концептуальные прорывы. Создается впечатление о несоразмерности
гигантского полувекового труда и его результатов. Однако именно в рамках
этого философского направления, как ни в каком другом, ведется столь длительная,
систематическая и целенаправленная разработка указанной проблемы. И она
требует квалифицированного критического рассмотрения, что является важным
условием дальнейших творческих поисков и решений. Сравнительно недавно вышла книга В.В.
Васильева, в которой масштабно рассмотрены основные идеи и результаты
аналитической философии в области разработки проблемы «сознание и мозг», критиче-
ски проанализированы концепции ряда ее видных представителей. Более того, В.В.
Васильев предлагает и собственное решение этой проблемы (его концепцию я
попытаюсь подробно рассмотреть ниже). Автор – высокоэрудированный специалист
в этой области. Будучи историком западной философии, он прекрасно осведомлен
о положении дел в современной аналитической философии, лично общался не раз с крупными ее представителями на
конференциях и в неформальной обстановке (в книге весьма интересны описания
его встреч с Д. Деннетом, Д. Чалмерсом, Н. Блоком, М. Маккинси и др.). Книга
В.В. Васильева содержит обширный, наиболее репрезентативный в нашей
философской литературе материал по главным вопросам дискуссий в современной
аналитической философии; ее библиография насчитывает более 300 англоязычных источников.
В этом ее несомненная ценность для всех, кто интересуется проблемой «сознание
и мозг». В центре
внимания автора так называемая «трудная проблема сознания» и три главные фигуры
– Дж. Сёрл, Д. Деннет и Д. Чалмерс, По его словам, «речь идет о ведущих
философах начала ХХI столетия» [1,
с. 248]. Он весьма подробно анализирует их взгляды на фоне сложного
переплетения различных идей, мнений, подходов, характерных для современной
аналитической философии. Это облегчает задачу обзора и оценки основных результатов
разработки проблемы «сознание и мозг» в аналитической философии, и потому в
дальнейшем изложении я буду широко опираться на эту книгу В.В. Васильева. Она
написана живым языком, привлекает своеобразным авторским стилем. Заслуживает
поддержки общая позиция В.В. Васильева, ориентированная на теоретическое решение
философских вопросов, подчеркивающая связь философии с опытом здравого смысла.
Это относится и к его довольно резким критическим оценкам претензий «ведущих
философов» на решение «трудной проблемы сознания». Недостатком книги является то, что В.В.
Васильев игнорирует работы своих отечественных коллег, которые основательно занимаются
проблемой «сознание и мозг» (А.Ю. Алексеев, С.Ф. Нагуманова, Н.С. Юлина и др.); публикации ряда из них не приведены
даже в общем списке литературы[5],
который в отношении упоминаемых в нем отечественных авторов носит нередко
декоративный характер. Наверное, я обязан сказать и о том,
что автор оставил без внимания не только три мои статьи, специально
посвященные критическому анализу концепций его главных фигурантов – Дж. Сёрля,
Д. Деннета и Д. Чалмерса (см.: [7; 8; 9]), но и пять (!) моих книг, в которых
все основные сюжеты его книги подробно обсуждались, начиная еще с 1971 года [10],
когда мною в развернутой форме был предложен информационный подход к проблеме
«сознание и мозг» и предпринята попытка ее теоретического решения (книга
выставлена на сайте www.dubrovsky.dialog21.ru). Эта концепция
развивалась в последующих моих книгах и других публикациях [11; 12, и др.],
сравнительно недавно в краткой, систематичной и развитой форме она была
изложена в отдельной статье [53] . Мне кажется, что автор, претендующий на
решение проблемы «сознание и мозг», обязан был рассмотреть и подвергнуть
основательной критике альтернативную концепцию своего коллеги. Вместо этого
он только в одном месте своей книги и лишь в разделе примечаний высказывает в
нескольких строчках свои сомнения по поводу трактовки мной понятия информационной
причинности [1, с. 185]. Надо ли говорить, что всякая авторская концепция
должна пройти тщательный критический анализ. Каждый из нас остро нуждается в
серьезном оппоненте. Я ожидал
встретить его в лице такого эрудированного специалиста, как В.В. Васильев. К
сожалению, этого не случилось. Отчасти можно
оправдывать это типичной ситуацией в нашей философской жизни, крайне бедной принципиальными
дискуссиями. Слишком уж часто авторы пишут и пишут о своём, не очень-то замечая
работы своих коллег на ту же или близкую тему. С другой стороны, анализ альтернативной
концепции – большая работа, она требует немалого времени и серьезных усилий, способна
к тому же нарушать комфорт привычных ходов собственных мыслей, затрагивать амбиции
и т.п. Но есть тут и вопросы научного этоса, связанные нередко с клановой
приверженностью, намеренным замалчиванием инакомыслящих или недобросовестным
изображением их взглядов. В.В. Васильев может
сослаться на то, что рассматривает разработку проблемы «сознание и мозг» в рамках
западной аналитической философии. Но ведь это – фундаментальная проблема,
речь в его книге идет о ее анализе и решении, что исключает какие-либо «территориальные»,
языковые границы. Она должна рассматриваться в контексте всех существующих исследований.
Надо отдать должное автору:
он уверенно, прямо и зачастую эмоционально высказывает свои суждения и оценки
по широкому кругу спорных вопросов проблемы «сознание и мозг». Его книга дает
хороший повод для дискуссий, и в этом также ее немалая ценность. Я считаю
своим долгом воспользоваться таким поводом в надежде, что это послужит преодолению
своего рода изолированности между философами, которые занимаются у нас проблемой
сознания, будет способствовать развитию между ними плодотворных дискуссий. 1.
«Новости» от Д. Чалмерса? В последние годы
заметно увеличилось число наших коллег, которые принимают участие в разработке
проблемы «сознание и мозг», опираясь на материалы аналитической философии.
Однако, на мой взгляд, многие из них слишком увязают в специфических концептуальных
структурах, выработанных аналитической философией, не выходят за их пределы и постольку зауживают свое видение возможностей
теоретической разработки этой проблемы. Отсюда и проявления апологетики в
некоторых публикациях, сильное стремление быть «совсем своим» среди представителей
аналитической философии. Это наблюдается даже у тех, кто подвергает их концепции
резкой критике, ибо она ведется как бы «изнутри», не покидая русел сложившихся
там критических обсуждений. Они как бы
«не замечают» иных подходов, иных концептуальных возможностей, в том числе многообразных
теоретических результатов и обобщений, связанных с новейшими достижениями нейронауки,
которые способны существенно стимулировать и корректировать философские
размышления и средства анализа проблемы. Мы видим, что эти авторы зачастую используют
в качестве оснований для своих
рассуждений и выводов обкатанные клише, точки зрения, оценки, бытующие в аналитической
философии, которые, однако, способны вызывать серьезные возражения. Это ярко
проявляется и у В.В. Васильева при рассмотрении им так называемой «трудной
проблемы сознания». Как известно, термин
«трудная проблема сознания» был пущен в оборот Д. Чалмерсом в 1994 году на Туссанской
конференции и, как пишет В.В. Васильев, «обеспечил ему мгновенную славу», эта
конференция «принесла ему мировую известность» [1, с. 152]. В.В. Васильев
многократно подчеркивает эту заслугу Чалмерса, подробно рассматривает те его
публикации и даже рукописные материалы, в которых автором «готовится почва
для появления на свет «трудной проблемы сознания»» [Там же, с. 153]. Чалмерс,
по его словам, является тем философом, «который, собственно, и изобрел
«трудную проблему»» [там же, с. 140], выступает ее «первооткрывателем» [Там
же, с. 176, 190 и др.]. Но
в чем же здесь новация? Оказывается в том, что есть «легкие проблемы»
сознания, такие как дискриминация и категоризация внешних стимулов, контроль
поведения, словесные отчеты и др., для которых имеются адекватные методы
исследования. А «трудная проблема» состоит в объяснении самого качества
субъективной реальности («субъективного опыта», как предпочитает выражаться Д.
Чалмерс). Но ведь как раз в этом и заключается суть проблемы сознания, поскольку
специфическим и неотъемлемым качеством сознания является именно субъективная
реальность. То, что относится к «легким проблемам сознания» представляет
собой лишь объективированные проявления сознания, здесь качество субъективной
реальности вынесено за скобки и сознание в точном смысле не является
предметом исследования и объяснения. При более же глубоком подходе к приведенным
явлениям (контроль поведения, состояние бодрствования, словесный отчет и др.)
неизбежно всплывает вопрос о роли качества субъективной реальности. Поэтому
разграничение «легкой» и «трудной» проблем весьма условно и, в общем-то, мало продуктивно, что
неоднократно отмечали многие авторы (в том числе и я). Единственный полезный
момент такого разграничения состоит в том, что в пику редукционистским установкам
подчеркивается и лаконично
обозначается подлинная суть проблемы сознания. Что же тут нового,
кроме слов? Вот формулировка «трудной проблемы», данная Чалмерсом, которую
воспроизводит В.В. Васильев: «Как мозг может быть основой субъективного опыта?»
[1, с. 36]. Но ведь тот же вопрос почти
сто лет назад четко ставился еще И.П. Павловым: «Каким образом материя мозга
производит субъективное явление?» [13, с. 247]. Этот ключевой вопрос был
на первом плане и подробно обсуждался в 60–70-е годы прошлого века многими советскими
философами (А. Г. Спиркиным,
В.С. Тюхтиным, А. М. Коршуновым и др.). Проблема субъективной реальности как
специфического качества, без которого нет сознания, и связь этого качества с
физиологическими и физическими процессами была главным предметом тщательного
анализа во всех моих пяти книгах и многих статьях. Наконец, сам В.В. Васильев
отмечает, что «трудная проблема сознания» до Чалмерса ясно ставилась Дж. Сёрлем,
Г. Стросоном; он находит ее у У.
Джемса и, не без оснований, даже у Р.
Декарта [1, с. 186–187 и др.]. Так почему же он именует Чалмерса ее
«первооткрывателем», «изобретателем»? В чем тут его великая заслуга? Если
отойти немного от расхожих клише и коммуникативно-конкурент- ных игр,
характерных для представителей аналитической философии, то остается только развести руками. Посмотрим, однако,
как решается Чалмерсом «трудная проблема». Здесь В.В. Васильев гораздо более
строг. Он подробно рассматривает и
тщательно анализирует положения Чалмерса, начиная с его первых работ,
показывает частые изменения в его взглядах, присущие им рассогласования и концептуальные
противоречия. В противовес Д. Деннету
Чалмерс признает реальность «квалитативных» состояний и пытается уже в ранних
работах решать вопрос об их связи с мозговыми процессами на основе информационного
подхода, описывая ее как связь «паттерна и информации»: паттерны существуют в мозге в виде функциональных схем, а
«квалиа не что иное, как информация». Приведя эти слова Чалмерса [1, с. 155],
В. В. Васильев дает сноску и в примечании пишет: «Сходную теорию разрабатывает
российский философ Д.И. Дубровский. См.: Дубровский
Д.И. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., 2007. С. 114–163. В
отличие от Чалмерса, однако, Дубровский утверждает, что квалиа, субъективные
состояния обладают реальным каузальным воздействием на организм – и это
воздействие является одним из примеров так называемой “психической причинности”»
[Там же, с. 185]. И далее В.В. Васильев высказывает критическое замечание по
поводу «психической причинности». При этом он отрицает правомерность
истолкования Чалмерсом квалиа в качестве информации, а мозгового паттерна как
ее носителя (а это целиком относится и к моей концепции). Поскольку эти вопросы
имеют принципиальный характер, я посвящу им специальный раздел статьи. А пока
продолжим рассмотрение приведенных положений Чалмерса, их оценки В.В. Васильевым,
а также некоторых исторических сюжетов, имеющих к этому прямое отношение. Действительно, я тоже
разрабатываю «сходную теорию». Мысль о том, что явление субъективной реальности
связано с определенной мозговой нейродинамической системой, как информация со
свои носителем, что оно есть информация, воплощенная в мозговом паттерне, развивалась
мной еще с первой половины 60-х годов[6],
когда, извините, Чалмерса не было на свете. А в то время, когда ему
исполнилось 5 лет, у меня в издательстве «Наука» вышла книга в 25 а.л., специально
посвященная обоснованию «сходной теории» [10][7].
В ней подробно анализируется категория информации, связь информации с физическими
процессами, ее роль в функционировании самоорганизующихся систем, организма,
мозга. В центре внимания находятся два
главных вопроса «трудной проблемы»: если явлениям субъективной реальности
нельзя приписывать физические свойства – массу, энергию, пространственные
характеристики, – то, как объяснить:
1) их связь с мозговыми процессами и 2) их каузальное действие на телесные
процессы. Разумеется, есть и
другие «трудные» вопросы: почему в эволюции возникло качество субъективной реальности,
почему информация в мозгу не просто репрезентируется, но и субъективно переживается,
как совместить свободу воли с детерминизмом мозговых процессов и др.; но основными
являются именно указанные два вопроса; получив на них ответ, мы можем решать
и остальные. В моей книге дается развернутое обоснование теоретического
решения этих вопросов (см.: [Там же, с. 241–358]). В.В. Васильев
упоминает эту книгу в своем списке литературы, но чисто декларативно, ссылаясь
в примечании на другую книгу, вышедшую спустя 36 лет после первой. Однако вслед
за первой, 30 лет тому назад, вышла вторая моя книга [19], в которой первая
часть «Критика физикалистского подхода к проблеме «сознание и мозг» (почти
100 страниц текста) была посвящена подробному критическому анализу таких на- правлений
аналитической философии, как «научный материализм» с его различными версиями
«теории тождества» ментального и физического, «элиминативный материализм»,
«теоретический материализм», «функциональный материализм», «эмерджентистский
материализм» и др. – концепциям Г. Фейгла, У. Плэйса, Дж. Смарта, Д. Армстронга,
П. Фейер- абенда, Р. Рорти, Х. Патнема, Дж. Марголиса, Т. Нагеля, Дж. Фодора, Дж. Кима, Д. Льюиса и др. С тех пор, на мой
взгляд, концептуальная панорама аналитической философии мало изменилась,
несмотря на проработку значительного числа вопросов данной проблемы. В
этой книге подвергается критическому анализу редукционистская программа,
задаваемая парадигмой физикализма, и выясняются «Методологические тупики
парадигмы физикализма» – так называется один из разделов книги (см.: [Там же,
с. 53–82]). Во второй части книги существенно развивается моя концепция путем
анализа понятия кодовой зависимости,
способов образования и особенностей функциональной связи между информацией и ее носителем (важнейший пункт информационного
подхода!), а также рассматриваются теоретические и методологические вопросы
расшифровки мозговых кодов явлений субъективной реальности. В ней есть специальный
раздел: «Свобода воли и детерминированность мозговых процессов» [Там же, с.
190–213], в котором детально обсуждается этот вопрос. Я привел все эти
подробности, поскольку В.В. Васильев является историком философии, и если он их не знал, то в дальнейшем они
могут быть полезны для него в ходе изучения и описания истории разработки
проблемы «сознание и мозг» – дело ведь не столько в моей концепции, сколько в
тех обширных материалах (малоизвестных или забытых) из области аналитической
философии, отечественной философии и различных научных дисциплин, которые
содержатся в трех моих давних книгах ([10] – здесь, например, библиография
составляет около 1000 источников), [19], [11] – первое издание, В качестве еще одной
новации Чалмерса В.В. Васильев отмечает выдвинутые якобы им положения о
«структурной когеренции» и «организационной инвариантности» ментальных и функциональных
состояний. Но ведь эти положения высказывались задолго до Чалмерса многими авторами
и получали тщательную разработку. Принцип «структурной когеренции» разрабатывался
представителями гештальт-психологии еще в 30-е годы прошлого века (В. Кёлер,
К. Коффка и др.). Особенно интересно и продуктивно эта идея использовалась позднее
для объяснения психо-физиологических отношений у Ж. Пиаже (его концепция в
этом плане подробно рассматривалась мной – (см.: [10, с. 267–271]). Опираясь на указанные
положения, Чалмерс говорит о возможности функционального объяснения специфики
метального: если некоторая система обладает теми же функциональными свойствами,
что и человеческий мозг (когда индивид переживает ментальные состояния), то
ей также должны быть присущи ментальные состояния. Тут Чалмерс, по сути,
воспроизводит хорошо известный принцип изофункционализма систем, обоснованный
А. Тьюрингом (один и тот же комплекс функциональных отношений может быть
воспроизведен на разных субстратах, т.е. системами, имеющими разные
физические свойства). В целях теоретического осмысления проблемы «сознание и
мозг» этот принцип получает более конкретное обоснование посредством принципа инвариантности информации по
отношению к физическим свойствам ее носителя, подробно обоснованный мной
во многих работах). Принимая эти принципы, можно утверждать, что наличие
качества ментального (субъективной реальности) теоретически мыслимо у
различных систем, если ими достигнута определенная функциональная организация
(в других мирах или путем создания их человеком, например, в процессе
конвергентного развития НБИКС). Эти сюжеты многократно обсуждались в моих
публикациях, начиная с Вопрос, однако, в
том, как интерпретируются и развиваются приведенные абстрактные теоретические
положения. Здесь, как показывает В.В. Васильев, у Чалмерса возникают
многочисленные неопределенности, концептуальные нестыковки и противоречивые
решения. Он интерпретирует различие ментального (информации) и физического в
духе двуаспектной теории, прибегает к идее Б. Рассела (высказанной в книге
«Анализ материи» ( Но это «решение»,
конечно, является иллюзорным, что подчеркивает и сам В.В. Васильев. Он
убедительно показывает, как Чалмерс дрейфует к панпсихизму, признавая
«протоментальные», «протофеноменальные» свойства физического, как он временами
склоняется то к эпифеноменализму (полагая, что это может быть «единственной
приемлемой пози- цией»), то к «мистерианству Макгинна». Решительно отрицая
материализм, Чалмерс колеблется в выборе своей позиции, размывает альтернативы,
«отказывается от радикальной критики интеракционизма», заявляет о своем
«эпистемологическом релятивизме», который сродни постмодернистскому своеволию;
вместе с тем он претендует на концептуальную оригинальность, называя свою
позицию «натуралистическим дуализмом» (см.:
[1, глава 4, особенно с. 157, 161–162, 168, 172, 174–175, 181, 183–184]).
Как будто слово «натуралистический» может компенсировать теоретическую неопределенность.
При условии же признания Чалмерсом «фундаментальности сознания», «ментального»
в структуре мира наряду с «физическим», «натуралистический дуализм» трудно отграничить
от хорошо известного нам дуализма картезианского типа[9]. В результате анализа
основной книги Чалмерса «Сознающий ум» и других его публикаций В.В. Васильев
приходит к выводу, что Чалмерс крайне далек от решения «трудной проблемы», с чем
надо полностью согласиться. Мы видели, что в своих построениях Чалмерс
воспроизводит и аранжирует давно известные идеи, демонстрирует слишком много
повторений пройденного, не ссылаясь на своих предшественников; в его работах,
на мой взгляд, мало действительно оригинальных ходов мысли и много
неопределенностей и противоречий, часть которых обрисована В.В. Васильевым. Однако
он не скупится на восхваления в адрес Чалмерса. По его словам, Чалмерс «очень
глубокий и оригинальный мыслитель» [1, с. 152]. Он относит книгу Чалмерса
«Сознающий ум» «к числу самых значительных философских работ, созданных в
последние десятилетия» [Там же, с. 176]. Но
в чем именно «значительность» В.В. Васильев не определяет, более того, говорит,
что эта книга является «лабиринтом для любого интерпретатора» [Там же, с.
179]. Какие именно новые идеи и положения обоснованы
именно Чалмерсом и на самом деле продвигают нас к решению проблемы, – это остается
неизвестным. Вот интересный пассаж из книги В.В. Васильева: Чалмерсу «тесно в
рамках единственной концепции: мыслей в его книге так много, что их хватает
сразу на несколько теорий, и автор колеблется между ними» [Там же, с. 176–177].
Согласитесь, что такая неопределенность вряд ли делает честь теоретику и
слишком уж контрастирует с аттестацией «очень глубокого и оригинального мыслителя».
В.В. Васильев, на мой взгляд, большой либерал в отношении того, чему он придает
статус теории (у меня еще будет
возможность привести другие примеры). 2. Дж. Сёрль и Д.
Деннет как «предтечи» Д. Чалмерса Что такое «физическое»? Вопрос о
содержании понятия «физическое» является ключевым для проверки концепций, претендующих
на объяснение связи «ментального» и «физического» (а в ряде отношений также «ментального»
и «функционального», «физического» и «функционального»). Разумеется, это относится
и к содержанию понятия «ментальное». В
аналитической философии по-прежнему преобладают редукционистские концепции и
установки (если раньше доминировали физикалисты, то теперь, пожалуй, пальму
первенства надо отдать функционалистам). Некоторые же ее представители решительно
выступают против редукции «ментального» к «физическому» или к «функциональному»
(например, Т. Нагель[10],
Дж. Сёрл), Те же из них, кто претендует в какой-то мере на решение «трудной
проблемы», предъявляют нам такой набор суждений, который трудно назвать
концепцией в силу высокой степени неопределенности и рассогласованности их объяснительных
построений. К
числу последних могут быть отнесены взгляды Дж. Сёрля. Правда, в отличие от
Д. Деннета, который является радикальным функционалистом-редукционистом и,
войдя в раж, утверждает даже, что «все мы – зомби», Сёрль «реабилитирует
сознание» (якобы «Открывая сознание заново» – так называется его известная
книга). Он резко выступает против редукционистов, против того же Деннета, громит
функционализм и даже всю когнитивную науку за ее приверженность к функционалистским
моделям, использует для обозначения специфики сознания, его нередуцируемости,
термин «субъективная реальность», призывает в союзники здравый смысл. В. В. Васильев выбирает
этих двух антагонистов в роли предтеч Чалмерса, который «попытался найти
средний путь между установками Деннета и Сёрля, объединив их позитивные
интуиции» [1, с. 152]. Имеется в виду прежде всего идея функционализма (у
Деннета) и убеждение в специфике, нередуцируемости качества субъективной
реальности, «квалиа» (у Сёрля). Такое «объединение»
весьма близко и мне, начиная еще с 60-х годов; думаю, оно близко и многим
другим. Вопрос в том, как оно производится. Ведь сама по себе общая предпосылка
далеко не гарантирует концептуального объяснения. Что из этого вышло у
Чалмерса, – мы видели. В.В. Васильев
проводит основательный критический анализ взглядов Сёрля и Деннета, отводя
каждому отдельную главу (без малого 100 страниц книги); он тщательно
прослеживает их родословную. Эти его исторические экскурсы представляют
интерес. Я разделяю его главные критические оценки и общий вывод, что Сёрль и
Деннет, как и Чалмерс, весьма далеки от решения «трудной проблемы»[11]. Вопрос о ясном
определении «физического» остро возникает, когда речь заходит о «ментальной
причинности». У Деннета с этим нет проблем, поскольку, как он считает,
«ментального» в его онтологической специфике вообще не существует. Что
касается Сёрля, то он пытается объяснять «ментальную причинность», опираясь
на концепцию эмерджентности. Однако это объяснение неудовлетворительно, так
как само качество субъективной реальности у него тут сразу «улетучивается»,
превращается в биологическое или физическое свойство: «Сознание есть
ментальное и потому физическое свойство
мозга в том смысле, в каком жидкое состояние есть свойство системы молекул» [23,
с. 35]. Оно «есть каузально эмерджентное свойство систем» [Там же, с. 115],
представляет собой «нередуцируемо субъективный
физический компонент» [Там же, с. 125]
(курсив всюду мой. – Д. Д.). Мы
видим, что Сёрль, признавая качество субъективной реальности и его
нередуцируемость, то и дело проявляет непоследовательность, сводит его к физическому свойству. О каком же концептуальном объяснении здесь может
идти речь? На эту особенность взглядов Сёрля В.В. Васильев, к сожалению, не
обращает внимания (что, как станет ясно далее, не случайно, ибо и для него
такая непоследовательность тоже весьма характерна). Понятие «физическое»
явно или неявно служит своего рода эпицентром теоретических построений в аналитической
философии, касающихся проблемы сознания. Оно служит базисом для объяснения
«ментального» не только для физикалистов, но выступает в такой же роли (часто
неявно) и у функционалистов. Казалось бы, выполняя столь важную объяснительную
роль, оно должно быть у них предметом тщательного теоретического анализа. Как ни странно,
однако такого рода анализ (основательный и систематичный) в их публикациях трудно
обнаружить. Его нет, конечно, ни у Сёрля, ни у Деннета, ни у Чалмерса. Его
нет и у В.В. Васильева, который специально выделяет основные отношения «физического»
и «ментального» [1, с. 40], более того, даже говорит о важности «прояснения»
этих понятий [Там же, с. 43]. Обычно
в текстах всех этих авторов множество раз используется термин «физическое» как нечто
само собой разумеющееся, и производные от него термины «физическая
реальность», «физическое событие», «каузальная замкнутость физического» и др.
Между тем уже элементарный анализ показывает неоднозначность использования
этих терминов, что сильно сказывается на качестве теоретических построений,
связанных с проблемой «сознание и мозг». Это отмечали еще Р. Брандт и Дж. Ким
на первом этапе ее разработки в аналитической философии [24, р. 218]. Правда, уже в 1958
году Г. Фейгл в своей знаменитой статье «Ментальное и физическое» попытался
дать общее определение «физического», выделяя два его значения: в широком смысле
– «физическое1», и в узком смысле – «физическое2». Первое определяется им как
«множество объектов, которые могут быть описаны (и возможно, объяснены и предсказаны)
в понятиях языка с интерсубъективным наблюдательным базисом» [25, р. 421];
такой язык всегда характеризует «пространственно-временно-каузальную
структуру» [Там же]. В узком смысле «физическое» означает «неорганические процессы»
и выражается «тем типом понятий и законов, которые достаточны в принципе для
объяснения и предсказания неорганических процессов» [Там же, р. 397]. Фейгл считал, что когда
речь идет о тождестве «ментального» и «физического», то последнее должно
браться в смысле «физического2». Это заключение вызвало довольно широкую
критику среди представителей «научного материализма». Некоторые из них склонялись
к точке зрения, согласно которой «физическое» определяется содержанием физики
как науки, но тогда «физическое1» охватывает и химические, биологические,
социальные объекты. С другой стороны, использование «физического2» тоже не
вполне адекватно, так как физические понятия и методы имеют пусть не решающее,
но все же существенное значение в исследовании биологических процессов и того,
что происходит в нервной системе, но они не отображают их специфику. Однако нередко «физическое» трактовалось в слишком
широком смысле – как всякая объективная реальность, «материя» вообще, и приобретало
тем самым метафизическое звучание. Такое чрезмерно
широкое определение категории физического, по существу, порывает с тем
значением «физического», которое базируется на реальном содержании физической
науки и понимании перспектив ее развития. Оно представляет собой
абсолютизацию «физического» либо в смысле постулирования некой единой и всеобъемлющей
«физической субстанции», либо (при эпистемологическом акценте) в смысле неизбежного
поглощения физикой всех возможных научных дисциплин. Объективная
реальность далеко не исчерпывается физической реаль ностью. Весьма наивно
изображать объективную реальность в виде некой одномерной структуры,
воплощающей в себе только физические компоненты, их отношения и взаимосвязи.
Объективная реальность многомерна; и то, что именуется «физическим», есть
один из ее аспектов. Категория физического, будучи весьма широким понятием,
должна рассматриваться лишь в неотрывной связи с реальным физическим знанием.
Эта категория выражает в обобщенном виде специфику методов, результатов,
гипотез и проблем физического исследования. Категория физического
остается «открытой» (как, впрочем, и любая иная категория науки), знаменуя
возможность и необходимость дальнейшего развития физического знания, в том
числе существенных изменений в самом
его теоретическом базисе. Однако она не настолько «открыта», чтобы
допускать возможность охвата ею в будущем всех
объектов действительности и всех
принципов и методов научного объяснения. Такая унификация всего
научного знания на базе единственной фундаментальной науки – физики – входила
в проекты логического позитивизма, как известно, потерпевших в этом отношений
полный крах. Я должен попросить прощения у
читателей: приведенные выше три абзаца
дословно переписаны из моей книги тридцатилетней давности [19, с. 64–65]. Они, конечно, несут
некоторый налет интеллектуальной атмосферы того давнего времени, но их суть я
готов отстаивать и сегодня. В те годы проводилось основательное обсуждение
проблемы физической реальности, ее онтологических и эпистемологических
аспектов (работы Э.М. Чудинова, В.С. Стёпина, Л.Г. Антипенко, М.Э. Омельяновского,
П.С. Дышлевого, А.М. Мостепаненко и др.). Его результаты рассмотренные там же
(с. 66–74), использовались мной тогда в целях критики «научного материализма»
с его «теорией тождества ментального и физического», но, думаю, материалы
этого обсуждения сохраняют свое значение и сегодня для анализа и критического
осмысления «физического», взятого в виде того клише, которое кочует из текста
в текст у представителей аналитической философии, да и у некоторых наших
авторов. Я остановился на этих вопросах потому, что они, к сожалению, не находят
места при освещении у нас историко-философских аспектов разработки проблемы
«сознание и мозг». Ограниченность
парадигмы физикализма, безраздельно господствовавшей в науке примерно до средины
прошлого века, стала ясной в результате формирования парадигмы функционализма, что
было тесно связано с развитием кибернетики, биологических дисциплин, математики,
структурных и системных подходов, с исследованием информационных процессов и самоорганизующихся
систем. Парадигма
функционализма выражается в том, что описание функциональных отношений
логически независимо от описания физических свойств, а это исключает
редукцию первых ко вторым. Тем самым парадигма функционализма создает новый
фундаментальный теоретический базис для описания, объяснения и во многих случаях
для предсказания функциональных процессов, поведения сложных систем (биологи-
ческих, технических, социальных), для определения закономерностей и правил преобразования в них информации, эффективной
регуляции и управления (к этому базису
относятся уже упоминавшиеся принципы изофункционализма систем и инвариантности
информации по отношению к физическим свойствам ее носителя). 3. Суть
информационного подхода к проблеме
«сознание и мозг» Парадигма
функционализма служит теоретическим базисом для обоснования информационной
причинности, выяснения ее специфики по сравнению с физической причинностью, а
тем самым для решения сложных вопросов, связанных с психической причинностью, поскольку она является видом
информационной причинности. Можно
было бы начать с критических соображений В.В. Васильева по поводу
информационной причинности, которая, по его мнению, несостоятельна, и в этом заключается,
как он считает, главная неувязка, «главная проблема теории Дубровского» [1,
с. 185]. Автор, однако, ни слова не говорит о том, в чем же именно состоит
эта «теория Дубровского». Поэтому, чтобы аргументированно ответить В.В.
Васильеву и тем, кто отрицает информационную причинность, приходится напомнить
ее суть. Она сравнительно
четко и просто организована и потому удобна
для критики. В ней принимаются две исходные посылки: 1) информация необходимо воплощена в своем материальном,
физическом носителе (т. е. не существует вне и помимо него) и 2) информация инвариантна по отношению к
физическим свойствам своего носителя (одна и та же информация может быть воплощена и передана разными по своим физическим
свойствам носителями, т.е. кодироваться по-разному; например информация о
том, что завтра ожидается гроза, может быть передана на разных языках, устно,
письменно, с помощью азбуки Морзе и т.д.; во всех этих случаях ее носитель
может быть разным по величине массы, энергии, пространственно-временным
характеристикам). Если эти посылки принимаются, то можно идти дальше, если
нет, то каковы контраргументы. Кроме этих двух
исходных посылок требуется принятие одного соглашения: 3) явление субъективной реальности
(например, мой чувственный образ в виде зрительного восприятия предмета А,
переживае- мый в данном интервале) может
интерпретироваться как информация (о данном предмете). При этом понятие информации берется
в общепринятом в науке смысле (предложенном Н. Винером) – как «содержание
сообщения», «содержание сигнала», не вдаваясь в его различные философские
истолкования, которые в данном случае не обязательны, но могут быть в дальнейшем
развернуты[12].
Если это соглашение не принимается, то каковы контраргументы? Если принимается,
тогда можно сделать следующий шаг. Поскольку приведенное
явление субъективной реальности есть информация об А (обозначим его А), то оно имеет свой определенный носитель (обозначим его Х), который, согласно данным нейронауки, представляет собой сложную мозговую нейродинамическую
систему, т. е. явление субъективной
реальности необходимо связано с соответ- ствующим мозговым процессом как
информация со своим носителем. Х
есть функциональная, информационная система. Хотя она необходимо включает
физические компоненты, ее в точном смысле нельзя назвать физической системой,
так как ее функциональная специфика не может быть объяснена на основе физических
свойств и закономерностей. Это показывает анализ характера необходимой связи А и Х. Кратко: связь между А
и Х
является функциональной,
представляет собой кодовую зависимость,
сложившуюся исторически, в филогенезе или онтогенезе; А
и Х
– явления одновременные и однопричинные;
они находятся в отношении взаимооднозначного
соответствия; Х есть кодовое воплощение А или, короче,
код А. Именно кодовая структура типа Х определяет наличие качества субъективной реальности, т.е.
сознаваемого переживания мной данного чувственного образа (об этом подробнее
чуть ниже). Основательное исследование связи А – Х,
структурной и функциональной организации систем типа Х, означает расшифровку
мозгового кода данного психического явления. В этой связи выясняются теоретические
и методологические вопросы задачи расшифровки кода, типы кодов, способы их
преобразования, специфические черты тех мозговых кодов, которые являются
носителями явлений субъективной реальности, т.е. информации, данной личности
в «чистом» виде (поскольку ее мозговой носитель целиком закрыт для личности,
никак не отображается ею); именно такая данность, представленность нам
информации в «чистом» виде и выражает качество субъективной реальности. На
этой основе определяется экспериментальная программа исследований в области
расшифровки мозговых кодов психических явлений. В ее реализации за последние
годы уже достигнуты значительные успехи [см.: 27]. Это открывает возможности
для экспериментальной программы исследования коммуникативного кольцевого контура,
несущего в себе цепь кодовых преобразований – от мозгового кода типа Х и затем кодовых структур речепроизводства,
мимики, выражения глаз до восприятия и декодирования этих сигналов в мозгу
другого индивида, вплоть до преобразования у него их опять же в кодовую
структуру типа Х, несущую ему
информацию в «чистом» виде, т.е. в форме явления его субъективной реальности
(для краткости я выделил лишь некоторые звенья коммуникативного контура; в
действительности он далек от линейного изображения и включает многие другие
звенья и преобразования). Следующие вопросы: почему в ходе эволюции
возникает качество субъективной реальности (зачем оно?) и почему некоторые
информационные процессы, по выражению Чалмерса, «не идут в темноте»? Почему в
них информация не только «презентируется», но и «субъективно переживается»?
Как возникает и осуществляется такое переживание в результате определенных
кодовых преобразований в мозговой нейродинамике? На эти вопросы мною с позиций информационного
подхода даны подробные ответы, которые здесь нет возможности воспроизводить.
Они изложены в ряде моих работ. В наиболее компактном виде это сделано в
упоминавшейся уже статье, которая так и называется: «Зачем субъективная
реальность или «почему информационные процессы не идут в темноте»? (Ответ Д.
Чалмерсу)». Эту статью я и рекомендую моим оппонентам для критического анализа
[12, с. 139–164]. Остановлюсь
лишь кратко на нескольких важных моментах. Ответы на указанные вопросы
включают критику эпифеноменализма и ряда распространенных суждений в
аналитической философии, касающихся аргумента мыслимости «зомби». Последний основан
на утверждении, что абсолютно все функции человека (поведенческие, речевые,
когнитивные, творческие) могут осуществляться «в темноте», что качество субъективной
реальности для них не обязательно, избыточно. В этом случае из класса функций
неправомерно исключаются ментальные функции; не говоря уже о том, что «функциональное»
нередко отождествляется с «физическим». К тому же мысленные эксперименты с
«зомби» проводятся на отдельных примерах. Общие выводы из них теоретически не
корректны в силу неопределенности того, что подразумевается под «всеми
функциями» и под «всеми ментальными явлениями». Надо признать, однако, что
широкое многолетнее обсуждение темы «зомби» послужило постановке и осмыслению
ряда актуальных вопросов проблемы сознания [см.: 5]. Качество субъективной реальности
выступает как особый способ представленности
информации индивиду. Он включает помимо отображения объекта также и отображение
принадлежности этой информации данному индивиду (данному Я). У
человека качество субъективной реальности связано с двумя основными
свойствами: 1) данностью информации в «чистом» виде (поскольку мы никак не отображаем ее носитель, не чувствуем, что
происходит в нашем мозгу, когда переживаем образ или думаем о чем-либо) и 2) способностью
оперировать этой информацией по своей воле в достаточно широком диапазоне. Для того чтобы информация обрела
форму субъективной реальности, т.е. была представлена мне в «чистом» виде,
необходимо, по крайней мере, двуступенчатое, кодовое преобразование:
первое из них представляет информацию, которая пребывает в «темноте», второе
преобразование «открывает» и тем самым актуализует ее в «чистом» виде для нашего
Я, делает доступной для произвольного оперирования и использования в целях
управления. Тем самым производится информация
об информации, что служит условием ее субъективной переживаемости для
индивида; создается новый уровень интеграции
и переработки информации и новый
способ управления целостным поведением организма. Многоступенчатость операций такого рода позволяет выходить за рамки
текущей ситуации, обобщать опыт, развивать способность «отсроченного
действия», «пробного действия без его реализации», прогнозирования, проектирования,
построения моделей желательного или нежелательного будущего, т.е. способность
действий в виртуальном плане.
Субъективная реальность и есть по существу первичная форма виртуальной реальности, возникающая
уже у животных. Она приобретает чрезвычайное развитие и многообразные формы и
функции благодаря кодовой системе языка, различным видам социальной
символики, средствам массовых коммуникаций, характерным для информационного общества.
Но что означает
моя способность произвольного оперирования информацией в «чистом» виде, т.е.
собственными мыслями, чувственными образами? Она означает мою способность произвольно оперировать некоторым
классом собственных мозговых нейродинамических систем (в силу того что А и Х являются одновременными и однопричинными, взаимно однозначно
соответствуют друг другу). Признание этого означает, что я могу по своей воле управлять некоторым классом кодовых преобразований на
уровне собственной мозговой Эго-системы (структурно-функцио- нальной подсистемы
головного мозга, представляющей мое Я)[13].
Но способность управлять собственной
мозговой нейродинамикой означает, что Эго-система головного мозга является
самоорганизующейся системой и ее
функциональные возможности это – функциональные возможности моего Я.
Следовательно, акт свободы воли
(как в плане производимого выбора, так и в плане генерации внутреннего усилия
для достижения цели) есть акт
самодетерминации (эти вопросы в разных планах обсуждались во всех моих
книгах и многих статьях)[14]. Обоснование реальности свободы воли
как актов самодетерминации мозговой Эго-системы позволяет теоретически
корректно «соединить» наше Я с нашим мозгом, глубже осмыслить проблемы
психической саморегуляции и «ментального» управления собой (в том числе
этической саморегуляции и самоуправления), феномены «напряжения мысли», «напряжения
воли», «дефицита воли», «сильной воли», так называемой «психической энергии»,
ибо самодетерминация мозговой Эго-системы, следовательно, нашего Я, включает управление
биохимическими процессами, ответственными за производство энергии,
необходимой для выполнения задуманного действия, для достижения поставленной
цели. Тем самым удостоверяются наличие неизведанных
ресурсов самополагания и самопреобразования, наша (пока еще слабо освоенная) способность
расширять контуры психической регуляции (включая создание доступов к
механизмам интенсификации творческой деятельности, укрепления воли,
действенности высоких жизненных смыслов и ценностей, а, с другой стороны, к использованию
ресурсов жизнестойкости нашего организма, в частности доступа к вегетативным
функциям, как это умеют делать йоги, когда они, к примеру, произвольно
изменяют свой сердечный ритм). Другими словами, обосновывается наша способность расширять диапазон
возможностей управления собственной мозговой нейродинамикой, а тем самым и собственными
телесными процессами[15]
(со всеми вытекающими из этого желательными для нас следствиями, в том числе
экзистенциального характера). Все это вносит существенные коррективы в понимание
«природы человека», в проблематику его обучения, воспитания, самопреобразования,
развития творческих способностей, позволяет наметить новые направления
исследований и теоретического осмысления «перспектив человека». В этом отношении большой интерес представляет
программа Движения «Россия 2045», остро ставящая вопрос о будущем земной
цивилизации, о выходе ее из приближающегося сингулярного тупика, а это настоятельно
требует преобразования природы человека в плане преодоления его ненасытного
потребительства, агрессивности, эгоистического своеволия. Такие перспективы
открываются конвергентным развитием НБИКС (нанотехнологий, биотехнологий,
информационных, когнитивных, социальных технологий и соответствующих им
областей научного знания). Разработка проблемы «сознание и мозг» в контексте
НБИКС приобретает первостепенное значение, особенно с учетом крайнего обострения
глобального кризиса нашей цивилизации, прогнозируемого к средине века (см. [52]).
Информационный подход способен в существенной мере содействовать решению
задач когнитивной науки и развитию когнитивных технологий. Информационный подход позволяет, на
мой взгляд, преодолеть «провал в объяснении», как его описывал Томас Нагель.
Этот «провал» касается, в первую очередь, научного теоретического объяснения. Ведь проблема «сознание и
мозг» является прежде всего междисциплинарной
(я сказал бы даже, трансдисциплинарной)
научной проблемой (в силу чего
в ней сильно выражен метанаучный теоретический каркас), она, безусловно, содержит весьма существенные философские
импликации. Но она не может быть названа чисто философской, по преимуществу философской,
как склонен думать В.В. Васильев. Эти положения крайне важно подчеркнуть,
так как у большинства представителей аналитической философии (и у В.В. Васильева
тоже) в проблеме «сознание и мозг» четко не различается ее научное и философское
содержание. Над ней довлеет классическая дихотомия «духовного» и «телесного»,
возведенная в метафизический ранг. И поскольку многие «танцуют» от этого, то они
пытаются решать «трудную проблему» чисто философским способом, так сказать,
«сверху» и «сразу». Такой путь, как свидетельствует опыт последнего столетия,
оказывается, мягко выражаясь, мало продуктивным. Основное содержание знаний о
мозге – результат научных исследований, философия имеет к ним косвенное отношение.
Описание же и трактовка феноменов сознания весьма существенно определяются
философскими установками и понятиями. Однако и феномены сознания могут с
достаточным основанием описываться обыденными, научными и метанаучными средствами
(во всяком случае, в тех отношениях, когда речь идет об их связи с мозгом). Должен еще раз повторить, что для меня
является общим местом то, что философские принципы и установки неустранимы,
играют незаменимую роль в разработке проблемы «сознание и мозг», особенно это
касается ее эпистемологических, онтологических и философско-методо- логическх
аспектов. Но для успешной ее разработки на нынешнем этапе чрезвычайно важно различать
и соотносить научный, метанаучный и философский уровни ее содержания, а тем
самым соответствующие им средства исследования. Надо четко различать классическую
психофизическую проблему – философскую по своей сути – и современную
психофизиологическую проблему, сердцевина которой состоит в вопросе об отношении
качества субъективной реальности к мозговым процессам. Последняя является
научной проблемой, допускающей теоретическое решение, которое опирается на
мощный эмпирический базис и способно, в свою очередь, инициировать новые
направления, новые методы, новые результаты в исследованиях сознания. Поэтому «провал в объяснении» должен
быть преодолен прежде всего научными теоретическими средствами (специально
научными и метанаучными). К этому и призван информационный подход, способный
создать «концептуальный мост» между двумя системами понятий и описаний,
которые не имеют между собой прямых логических связей (имеется в виду «язык»
описания явлений сознания, в основе которого лежат категории смысла,
ценности, интенциональности, цели, воли, и язык описания мозговых процессов,
в основе которого лежат категории массы, энергии, пространственно-временных
отношений и используются физиологические понятия). Категория информации, будучи научной и
метанаучной по своему содержанию, допускает не только формальное, но также
семантическое и прагматическое описание (т.е. ценностно-смысловое описание и
описание в качестве фактора управления, активности), в то же время информация
необходимо воплощена в своем материальном носителе, в определенном коде и,
следовательно, требует его описания (как обладающего соответствующими
субстратными, физическими, химическими, пространственными, временными свойствами).
В силу этого явления сознания и мозговые процессы получают описание и объяснение
в рамках информационного процесса и тем самым в единой и уже довольно
развитой концептуальной структуре, выполняющей роль искомого «моста». Предлагаемая мной концепция,
основанная на информационном подходе, изложена во многих моих публикациях. Она
противопоставляется мной основным концепциям аналитической философии (тем, которые
были рассмотрены выше, как, впрочем, и другим, не попавшим в поле внимания). Разумеется,
она требует пристального критического анализа, и я жду его от моих оппонентов.
4. Психическая
причинность как вид информационной
причинности и «каузальная
замкнутость физического» Выше уже подчеркивалось, что объяснение
психической причинно- сти составляет один из главных вопросов проблемы «сознание
и мозг». В аналитической философии употребляется
термин «метальная причинность», который в наших целях допустимо использовать наряду
с термином «психическая причинность», но с условием, что последний может
обозначать и различные неосознаваемые психические причины, т.е. действующие
«в темноте». Поэтому будем использовать термин «ментальная причина» лишь для
тех случаев, когда в роли причины выступает явление субъективной реальности (наиболее
трудный для объяснения случай информационной причинности). Обычно задают вопрос: имеются ли
достаточные основания для выделения информационной причинности как особого
класса причинности по сравнению с физической причинностью? Чтобы ответить на
него, придется кое-что повторить из ранее сказанного. Отличие
информационной причины от физической причины определяется
принципом инвариантности информации по
отношению к физическим свойствам ее носителя. Здесь причинный эффект вызывается именно информацией на основе
сложившейся кодовой зависимости, а
не самими по себе физическими свойствами носителя этой информации, которые
могут быть разными (что наглядно выступает в языковой коммуникации). Важно подчеркнуть, что понятие
информационной причинности не противоречит понятию физической причинности,
которое сохраняет целиком свое значение, если не претендует на роль
универсального средства объяснения всех явлений действительности, всех без
исключения причин, скажем, на объяснение причин последнего мирового
экономического кризиса или, чего проще, действий моего приятеля, вызванных моей
просьбой. В составе информационного причинного фактора, разумеется, всегда присутствуют
физические компоненты и для них остаются в силе физические закономерности, но
они недостаточны, неадекватны для объяснения вызываемого им следствия.
Понятие информационной причинности существенно расширяет теоретические средства
объяснения и становится необходимым в тех случаях, когда собственно
физическое объяснение оказывается невозможным или неадекватным. Так обстоит
дело, когда предметом исследования служат самоорганизующиеся системы
(биологические, социальные, а в ряде отношений и технические). Сосредоточимся теперь на понятии
«ментальная причина». Прежде всего, надо уточнить понятие «метального»
(аналогично тому, как надо было выше уточнять понятие «физического»). В аналитической
философии понятия «ментальное», «ментальное свойство» носят зачастую слишком
абстрактный характер. В них фиксируется лишь определен- ная противоположность
«физическому», отличие «ментального языка» от «физического», специфика
описания «ментальных свойств» (отсюда основные камни преткновения: «дуализм
свойств», «аномализм ментального»,
«множественная реализуемость», «экстернализм ментальных свойств» и др.). Тем не менее, несмотря на
абстрактность «ментального», допускаются всё же его эмпирические иллюстрации
путем использования психологических и феноменологических данных. Однако при этом зачастую игнорируется,
не выделяется необходимое свойство ментального – его принадлежность тому или иному Я. Не существует такого ментального
явления, которое не было бы в той или иной степени компонентом целостной
субъективной реальности данного индивида, его Я (это относится даже и к
случаям психопатологии). Всякое ментальное явление несет на себе печать своего Я – и в отношении уникальных
свойств этого Я, и в отношении его инвариантных
свойств. Феноменологический анализ этих инвариантных свойств показывает,
что к ним должны быть отнесены не только смысловые и ценностные регистры, но и фундаментальное свойство активности Я (оно выражается такими понятиями, как «интенциональность»,
«целеполагание», «желание», «убеждение», «стремление», «вера», «воля»). Активность Я интегрально выражается в
его постоянной способности к самоорганизации,
к поддержанию своей идентичности, реализации веровательных установок и
целевых векторов. Свойство активности в той или иной степени присуще всякому выделенному
ментальному явлению, так как за ним всегда стоит его Я. А постольку свойство активности (наряду со свойством принадлежности) должно быть включено в
содержание понятия «ментального». Это особенно важно, когда рассматривается
вопрос о ментальной причинности. В аналитической философии при
обсуждении вопроса о ментальной причинности оперирование абстрактным понятием
«ментального» (лишенным, зачастую, указанных свойств) и его соотнесение со
столь же абстрактным понятием «физического» порождает неразрешимые парадоксы.
Это хорошо показано А.З. Черняком в
его содержательной статье, посвященной вопросу о «каузальной эффективности
ментального» [30], пожалуй, единственной в нашей философской литературе публикации,
в которой на высоком профессиональном
уровне специально анализируется эта острая тема. А.З. Черняк рассматривает
два вопроса ментальной каузальности – ее релевантность
(«что делает нечто ментальное участником причинно-следственных отношений»?) и
ее эффективность (как нечто ментальное
«может иметь каузальное влияние в мире?») [Там же, с. 192]. Он показывает,
что объяснение ментальной каузальности требует обоснованного ответа на оба вопроса.
Но ни в одной из предложенных редукционистских концепций это требование не
удовлетворяется. Все способы отождествления ментального
с физическим чреваты логическими противоречиями или неопределенностями. К
тому же они бросают вызов убеждениям здравого смысла. «Если принять, что ментальные
свойства не эффективны, если вся без остатка каузальная работа выполняется
физическими характеристиками, то отсюда следует эпифеноменализм ментального»
[Там же, с. 193]. А.З. Черняк критически рассматривает и
функционалистский вариант редукционизма, но вместе с тем отмечает сильные
стороны функционального подхода: его совместимость с «множественной реализуемостью»,
объяснение каузальной релевантности ментального, поскольку «функции имеют
собственные каузальные влияния в мире, несводимые к каузальным влияниям их физических реализаторов»
[Там же, с. 196]. В то же время А.З.
Черняк видит слабость функционализма в том, что он «скорее всего» не может
описывать «чувственные качества» и «вероятно, не вся каузальность, связанная
с ментальными свойствами, может быть объяснена функционалистски, а именно их
репрезентативность в отношении реальности» [Там же, с. 197], т.е. как ментальные
свойства могут «представлять нечто, чем они сами (и соответствующие им функциональные
состояния) не являются» [Там же]. Эти соображения заслуживают внимания.
Но важно подчеркнуть, что функциональное объяснение не обязательно должно быть
редукционистским, оно может исключать редукционистскую стратегию и методологию.
В данном случае ментальная причинность может ограничиваться биологическими и
биосоциальными самоорганизующимися системами, рассматриваться как частный случай,
разновидность информационной причинности в указанных системах. Эта
причинность, как уже отмечалось, определяется сложившейся кодовой
зависимостью, которая носит исторический характер. А постольку образование данной
кодовой зависимости как нового функционального компонента самоорганизующейся
системы является случайным (определяется для данных условий лишь с той или
иной степенью вероятности, иногда чрезвычайно малой). Такими историческими, случайными новообразованиями
(напоминающими творческий акт) являются даже фундаментальные кодовые зависимости,
определяющие биологическую и социальную самоорганизацию. Это – кодовая структура
языка (возникновение множества различных языков), а также фундаментальная для
всей земной жизни кодовая структура ДНК. Один из первооткрывателей
генетического кода Фрэнсис Крик специально подчеркивал возможность
возникновения иных ее вариантов и то обстоятельство, что «определение кода
можно рассматривать как абстрактную
задачу вне существующих биохимических деталей» [31, с. 101].
Сложившаяся структура генетического кода «по большей части явилась
результатом исторической случайности в далеком прошлом» [Там же, с. 98]. Эта структура зависит от того, какая
именно аминокислота и какой именно адаптор соответствуют друг другу.
«Возможно, существующий вариант этого взаимного соответствия определился на
очень раннем этапе эволюции и, вероятно, выбор в его пользу был случайностью»
[Там же, с. 104; см. так же, с. 109]. Если бы выбор
оказался другим, универсальный генетический код земной жизни был бы другим, а
вместе с ним стала бы иной и вся земная жизнь. Соответственно имели бы место
отличные от нынешних информационные репрезентации (по крайней мере, уж точно,
те из них, в которых организму даны «непосредственные» отображения внешних
явлений). Приведенные высказывания Ф. Крика прекрасно подтверждают специфику
кодовой зависимости и информационной причинности, отличие последней от
физической причинности. Понятно, что жизнь на Земле могла возникнуть и
развиваться лишь при определенных физических условиях, столь же несомненно,
что в ходе эволюции отбирались наиболее экономичные и адекватные коды по
своим физическим показателям (величине массы, энергии, пространственно-временным
параметрам). Но биологическая самоорганизация и составляющие ее
информационные процессы могут быть объяснены лишь на
основе принципов функционализма. Между информацией, воплощенной в определенной
кодовой структуре, и тем, что она репрезентирует, есть строгое соответствие,
но совершенно не обязательно некое подобие; раз возникнув, это соответствие
остается в силе, пока оно отвечает потребностям самоорганизующейся системы,
пока адекватно представляет ей «значение» для нее репрезентируемого объекта.
Это характерно для квалиа (переживания «красного» или «боли» по отношению к
тому, что их обычно вызывает, что является их причиной). Но именно
информация, т.е. ощущение красного или чувство боли, в свою очередь, выступают
причинами определенных действий человека. Естественно, когда речь идет о
воздействии ментального на физическое, то возникает и обратный вопрос: о
действии физического на ментальное. Его особенность в том, что здесь имеется
в виду действие фи- зического фактора на носитель информации, на ее кодовую
структуру. Не говоря уже о сильных
физических воздействиях, которые разрушают кодовую структуру и тем самым ликвидируют
воплощенную в ней информацию (в том числе в качестве субъективной реальности),
слабые физические воздействия способны случайным образом изменять кодовую
структуру, вызывать в ней мутации, внося изменения в семантические и прагматические свойства информации. Кроме
того, – и это, пожалуй, главное – физическое воздействие является
первоисточником ощущений; но и здесь между воздействием, например на нервные
элементы сетчатки потока фотонов, и возникновением субъективного переживания
в виде ощущения находятся многочисленные звенья информационных процессов и их
преобразований, которые нельзя объяснить сугубо физическими причинами. Приведу еще два аргумента в пользу обоснования специфики ментальной
причинности по сравнению с физической причинностью. 1. Когда речь идет о ментальной
причинности, то обычно не упоминают почему-то следующее важное
обстоятельство: ментальная причинность означает не только воздействие
ментального на физическое, но и воздействие ментального на ментальное.
Когда, например, одна мысль (Б)
вызывает другую (В), то в ряде
случаев можно довольно четко описать и представить отношение Б к В как причину и следствие. Естественно, что Б в качестве определенной информации имеет своим носителем
определенную нейродинамическую систему Y,
а В – другую нейроди- намическую систему Z.
Переход А в Б есть кодовое преобразование, т.е. переход Y
в
Z. Ничего другого ментальная причинность не
может означать. Это преобразование информации, данной мне в «чистом
виде», носители которой мной не отображаются; последние, однако, не могут
быть названы в точном смысле «физическими», так как представляют собой
биологические, нейродинамические функциональные системы. То же самое, в принципе, имеет место,
когда ментальная причина вызывает телесное следствие (скажем, движение руки).
В этом случае она инициирует и запускает двигательную программу, моторный
информационный паттерн (процесс хорошо изученный в современной нейронауке). К
слову, само возникновение качества субъективной реальности в ходе эволюции
неразрывно связано со способностью психического, ментального управления, т.е.
информация в форме субъективной реальности может мгновенно запускать моторные
программы, вызывать соответствующие действия (современные исследования в
нейролингвистике, в том числе касающиеся
«зеркальных нейронов» и «зеркальных систем» убедительно свидетельствуют о
такого рода фундаментальной связи). (см.
об этом: [32]). 2. Ментальная причина наиболее ярко
проявляется в произвольных действиях, обусловленных ценностно-смысловой
структурой нашего Я. Эти действия находятся за пределами физического объяснения,
но, как уже говорилось выше, доступны для информационного и психофизиологического
объяснения. Известно, что более высокое по ценностному и веровательному рангу
ментальное явление способно обладать более мощным причинным действием на
ментальные же и на телесные процессы. Нам знакомы многочисленные факты, когда
в результате психотренинга некоторые индивиды (йоги и др.) достигали
поразительных эффектов психической регуляции своими вегетативными нервными
процессами, обычно «закрытыми» для произвольного управления. Хорошо известны
соматические эффекты «сверхценной идеи» и многие подобные проявления чрезвычайной
мощи психической причинности, саморегуляции, ментального управления[16].
Эти эмпирические аргументы должны находить место в способах и средствах
объяснения ментальной причинности. Последнее не может быть наглухо замкнуто в
логических конструкциях. Теоретическое, порывающее живые связи с эмпирическим,
часто напоминает схоластику, не
способно служить решению нашей проблемы (более подробный анализ проблемы психической
причинности и психического управления содержится в [19, с. 194–200]). Теперь можно, наконец, приступить к ответу
на критические замечания В.В. Васильева. Приведу их полностью (но позволю
себе для удобства четкого ответа автору разбить этот текст, ни в чем его не
нарушая, на части, обозначив их (1),
(2), (3), (4) и выделив
курсивом наиболее важные места): «Главная проблема теории Дубровского,
по-видимому, в том, что он не вполне проясняет, есть ли информационная причинность
просто высокоуровневое проявление базовой физической причинности, или
же она представляет собой нечто самостоятельное. (1) Иными словами, являются ли
каузальные возможности квалиа чем-то превосходящим каузальные возможности
нейронных
«кодов», в которых они реализованы (2), – и если да, то как можно согласовать это с принципом
каузальной замкнутости физического. Между тем создается впечатление,
что он склоняется к отрицательному ответу. (3) Но такой ответ крайне затрудняет
объяснение того, зачем вообще нужны квалиа. Попытки подобного объяснения
неизбежно вращаются по кругу, поскольку всегда можно сказать, что
все те функции, с которыми предположительно связаны квалиа, могли бы быть
реализованы без них» (4) [1,
примечания к главе 4, с. 185]. Характер приведенных
замечаний свидетельствует о том, что автор не выходит здесь из русла
одномерного физикалистского видения проблемы, не предполагает иной теоретической
перспективы. Кроме того, его аргументы являются недостаточно прицельными, поскольку
он оставляет в стороне суть моей концепции.
Итак (1): информационная причинность не является «просто высокоуровневым
проявлением базовой физической причинности». Она есть «нечто самостоятельное»
в том смысле, что принципы ее описания и объяснения, а также обусловленные ими концептуальные
и эмпирические обоснования существенно отличаются от принципов описания и
объяснения физической причинности, от теоретического и эмпирического базиса
ее обоснования. Этим определяется и онтологический статус информационной (и
ментальной) причинности. Как будто в науке возможно обоснование онтологических
утверждений, минуя анализ и обоснование тех познавательных средств (теоретических
и эмпирических), с помощью которых это
производится. Здесь желательно оставить в стороне метафизические конструкции
и интерпретации, которые, на мой взгляд, сами по себе в данном случае мало продуктивны.
Безусловно, они могут вовлекаться в
обсуждение проблемы ментальной причинности, но это потребовало бы дополнительных
рассуждений и специального анализа. (2)
Являются или не являются «каузальные возможности квалиа чем-то превосходящим
каузальные возможности нейронных «кодов», в которых они реализованы»?
Вопрос не вполне корректен, поскольку неясен смысл термина «превосходящий»
(«быть превосходящим»). Всякое квалиа необходимо воплощено в своем нейронном
коде, не существует вне и помимо него (это следует из первой посылки моей
концепции). Но одно и то же по содержанию квалиа может быть воплощено в
разных нейронных кодах и вызывать различные следствия, из которых одно может
«превосходить» другое (по каким-то показателям, в том числе и по физическому
эффекту). Не исключено и то, что квалиа в одном и том же кодовом воплощении,
но в другом функциональном контексте способно вызывать следствие, намного «превосходящее»
предыдущие, и т.д. Но, главное, в том,
как уже много раз говорилось, что нейронный код является функциональной
динамической структурой, несущей информацию, сами по себе физические
компоненты и свойства которого не определяют вызываемое им данное конкретное
следствие. (3) И тут следует «роковой» пункт,
насчет «принципа каузальной замк- нутости физического». В.В. Васильев как будто
снимает с меня подозрение, что я его отрицаю. И напрасно! В той трактовке
этого принципа, который представлен в его книге, я не могу его принять, о чем
уже шла речь. На мой взгляд, автор берет его в виде абстрактного клише, как и
в случаях употребления «ментального» и «физического». Мы, говорит В.В.
Васильев, не можем помыслить ничего, что отличалось бы от «ментального» и «физического»,
«ничего такого представить мы не в состоянии» [1, с. 82]. Точно так же мы не
можем себе представить нечто отличное от «каузальной замкнутости физического».
Здесь у нас «просто нет альтернативы» [1, с. 211]. Кто такие «мы», к
сожалению, не уточняется. В современной космологии и самой физике есть такие
альтернативы[17]. Судя по всему, В.В. Васильев
истолковывает принцип каузальной замкнутости физического в том смысле, что всякое
событие в мире имеет достаточную физическую
причину. С этим, однако, нельзя согласиться. Очевидно, что некоторые
причины не могут именоваться физическими (об этом также уже шла речь). (4)
Далее следует стандартный для аналитической философии ход мысли: если я
допускаю необходимую воплощенность квалиа (информации) в нервном коде, то
непонятно зачем нужны квалиа, и я попадаю якобы в замкнутый круг. В.В.
Васильев мог бы продолжить свой ход мысли: если я допускаю, что информация необходимо воплощена в своем коде, то
непонятно, зачем нужна информация. Она тоже оказывается эпифеноменом! Таково типичное рассуждение и радикального физикалиста,
игнорирующего специфику информационного процесса, информационного управления,
явлений самоорганизации и саморегуляции. Для него «физическое» покрывает и
«объясняет» все мыслимые изменения в мире, включая биологические и социальные.
«Каузальная замкнутость физического» действительно порождает «замкнутый
круг». Он возникает не только для редукционистов-физикалистов, но и для редукционистов-функционалистов. Важно подчеркнуть, что В.В. Васильев,
как и многие теоретики, в мышлении
которых берет верх парадигма физикализма, не разводит четко понятия
«физическое» и «функциональное», нередко отождествляют «функциональное» с
«физическим» (см., например: [1, с. 234] и многие др.).
Редукционисты-функционалисты типа Деннета игнорируют специфику ментальных
функций, ограничивают понятие функции поведенческими актами, отождествляют
информацию и ее носитель. С этой позиции, конечно, тоже неясно, зачем нужны
квалиа. Но парадигма функционализма – это надо еще раз подчеркнуть – вовсе не
предполагает только редукционистскую программу и соответствующую ей методологию
объяснения явлений субъективной реальности (ментального), она способна служить
теоретической основой информационного подхода к решению «трудной проблемы». Эти вопросы многократно
обсуждались в моих работах, и нет нужды снова к ним возвращаться. Вызывает удивление, что истолкования
В.В. Васильевым понятий «физическое» и «каузальная замкнутость физического»
совершенно отключены от современных философских и метанаучных трактовок детерминизма,
которые широко обсуждаются в нашей и зарубежной литературе (см., например: [39]).
Для него как бы
не существует категорий случайности, спонтанности, вероятностной детерминации,
саморегуляции и самодетерминации, точек бифуркации и диссипативных систем. Он
не касается обсуждения вопросов о телеономических процессах первого и второго
рода, разработок проблемы «целевой причинности», которые, казалось бы, столь
близки задаче обоснования ментальной причинности, крайне важны для методологии
функционализма и понимания ее роли в исследованиях самоорганизующихся систем[18]. Надо отметить, что В.В. Васильев в
последней главе своей книги не раз видоизменяет, дополняет, уточняет свои соображения
по вопросам «каузальной замкнутости», ментальной причинности, реальности квалиа,
его связи с Я и с головным мозгом. Это вызвано стремлением построить свою концепцию
решения «трудной проблемы», которая требует более подробного, внимательного
рассмотрения. 5. «Назад в
будущее» Так, несколько игриво, названа
последняя глава книги, в которой В.В.
Васильев предлагает собственную концепцию, претендующую на оригинальность. По
его словам, «в системах Сёрля, Деннета и Чалмерса нет, пожалуй, ни одного
принципиального положения, касающегося «трудной проблемы», под которым я бы
мог подписаться» [1, с. 234]). Более того, он говорит о «драматизме» ситуации
в современной аналитической философии, состоящей в том, что в ней «пока мы
просто не увидели реальных попыток позитивно решить «трудную проблему»» [Там
же, с. 190]. Против этого трудно возразить. В чем же заключается оригинальность?
В.В. Васильев считает, что для решения «трудной проблемы» нужно исходить из «истин
здравого смысла», из их феноменологического анализа. Именно такой подход может
дать желаемый результат. Он предупреждает читателя, что его феноменология
«будет не совсем обычной», что «это будет не дескриптивная феноменология,
характерная, к примеру, для Гуссерля, а аргументативная, или аналитическая,
феноменология, с давних пор привлекавшая мое внимание» [Там же, с. 206]. В ходе рассуждений, которые, на мой
взгляд, мало напоминают феноменологический анализ (и тем более оставляют совершенно
неясной заявленную особенность «аргументативной, или аналитической, феноменологии»),
автор заключает, что «к истинам здравого смысла можно причислить универсальные
положения, необходимо связанные с механизмом человеческого познания. И мы, – заявляет
он, – нашли такое положение – принцип тождества прошлого и будущего» [Там же,
с. 210]. Он называет его «аксиомой тождества» и подчеркивает, что это
«строгое тождество», так как оно «имеет силу в обоих направлениях» [Там же,
с. 223]. Однако В.В. Васильев оговаривается, что «принцип тождества» «не
является тезисом здравого смысла. Скорее, его надо выявлять с помощью рефлексии»
[Там же, с. 210]. И он предпринимает ряд «рефлексий» с целью обоснования
универсальности «тождества прошлого и будущего», рассуждая о связи «сингулярного»
и «совокупного события», об «устройст- ве моей когнитивной способности»,
подтверждающем якобы такое «тождество». На мой взгляд, его рефлексии и интерпретации
«строгого тождества» прошлого и будущего слишком абстрактны и «безразмерны»,
вступают в противоречие со многим
суждениям здравого смысла, не говоря уже о теоретическом понимании соотношения прошлого
и будущего, о решении этих вопросов в современной физике, синергетике,
биологии, психологии, от которых автор
полностью отрешен. Вряд ли нужно доказывать, что «принцип тождества»,
полагаемый в качестве универсального, является в высшей степени сомнительным. Тем не менее, автор кладет этот
«принцип» в основу своей концепции решения «трудной проблемы сознания» и выводит
из него положение о том, что «каждое
событие имеет причину» [Там же]. А она, конечно, является физической. Таким
образом, «само устройство моей когнитивной способности, – продолжает он, – навязывает
мне тезис о каузальной замкнутости физического» [Там же, с. 211]. Но как быть с ментальной причиной? Ей
ведь не остается места. В.В. Васильев
признает, что тут «мы сбились с пути» [Там же, с. 213] и что «сбой» произошел
из-за того, что «анализ истоков каузальной веры проводился на поверхностном
уровне» [Там же, с. 214]. Он «углубляет анализ», обнаруживая сложность
структуры причинного действия, в частности возможность одного и того же
события быть следствием разных причин, и приходит к выводу, что «причины
событий с необходимостью проявляют свою каузальность лишь при наличии у них
тождественной каузальной истории. Таким образом, мы допускаем возможность влияния
прошлого на ход событий» [Там же, с. 214–215]. Прошлое же индивида
сохраняется на его «приватном уровне». «И теперь ясно, что оно действительно
может играть роль в детерминации нашего поведения при том, что каждое событие
нашей жизни имеет публичную, физическую причину. Все дело в том, что эти физические
причины необходимо вынуждают наше поведение лишь при условии их встроенности
в те ряды событий, которые имели место в нашем прошлом, а оно оседает в
образной памяти, фундирующей объекты наших интенций, т.е. в приватных ментальных
состояниях. Вот мы и отыскали выход из старого лабиринта ментальной каузальности»
[Там же, с. 215]. Но не будем спешить с поздравлениями.
Автор заявляет, что ему удалось совместить принцип каузальной замкнутости
физического с признанием ментальной причинности. Но ведь то, что «оседает в
образной памяти», есть бывшее ментальное; до тех пор пока оно хранится в
памяти, оно лишено качества субъективной реальности, обретая его снова лишь в
результате актуализации. Только тогда оно может быть названо ментальным и,
значит, выступать в роли ментальной причины. Как мы видим уже не в первый раз,
само качество ментального у автора вынесено за скобки, а в таком случае неправомерно
вести речь о ментальной причине. Часто он отождествляет ментальное с «контентом»
(с его «содержанием»). Однако «контент»
может существовать на бессознательном уровне, может быть отчужден и существовать в виде записанных
на бумаге слов и в иных формах объективации (в иных кодах), в которых нет и
не может быть ментального качества. Оно возникает только будучи воплощенным в
форме определенных нейродинамических кодов головного мозга. Кроме того, остается неясным, что
такое «тождественная каузальная история» причины события. Для прояснения
этого автору надо, конечно, привлечь «Демона Лапласа», которому известны
абсолютно все начальные условия. Но главный вопрос всё же в следующем:
если автор признает каузальную роль ментального («нефизического», «непространственного»),
то каким образом и чем оно способно действовать на
физическое, вызывать поведенческие акты? Это пока остается полнейшей
загадкой. Как явствует из предыдущего изложения
в его книге, все усилия В.В. Васильева
направлены против эпифеноменализма; он стремится опровергнуть его, теоретизируя
с позиций «истин здравого смысла» (многие его доводы кажутся мне избыточными,
ибо и без многоярусных построений автора несостоятельность эпифеноменализма с
позиций здравого смысла и так достаточно ясна). Разумеется, обоснование ментальной
причинности предполагает теоретическое опровержение эпифеноменализма. Но ведь
для этого достаточно лишь ответить на поставленный выше главный вопрос. В.В.
Васильев все время уходит от этого вопроса, рассуждая о вещах, которые не
имеют к нему прямого отношения (о «зомби», «двойниках», о «локальных» и «нелокальных
физических коррелятах моего поведения» и др.). И вот, наконец, вывод: «Главный результат:
есть все основания считать, что наши приватные квалитативные состояния оказывают
реальное влияние на наше поведение. И это реальное влияние не связано с тем,
что данные состояния просто тождественны физическим процессам в мозге и оказывают
воздействие в силу такого тождества. Мы выяснили, что они не только не
тождественны таким состояниям, но и не находятся к ним в отношении
супервентности, т.е. не являются чем-то таким, что однозначно соответствует
определенным состояниям мозга» [Там же, с. 219]. В этом «главном результате» тоже нет
ответа на главный вопрос. Ментальное не тождественно «процессам в мозге» и не
находится с ними в отношении однозначного соответствия. Так, что же это
такое? И как оно оказывает свое «реальное влияние», если не является физическим? Не проясняют эти ключевые вопросы и рассуждения
В.В. Васильева на тему «Почему мозг не может обходиться собственными, физическими
силами? Зачем ему нужно сначала порождать квалиа?» [Там же, с. 220]. Квалиа,
– отвечает он, – нужны мозгу потому, что без них он не сможет осуществлять
человеческое поведение, ибо «никакая чисто физическая машинерия не может продублировать
человеческое поведение»; роботы-зомби невозможны, у них нет индивидуальной истории,
нет прошлого, они будут «одинаково реагировать на свое окружение», а у
человека есть приватная история, есть память с ее «ментальным контентом», что
и обеспечивает его «неодинаковое» реагирование [Там же, с. 220–221]. Такого
рода аргументы представляются мне не вполне корректными (о чем уже говорилось).
Ко всему, они бьют мимо цели. Ведь у многих живых систем, например растений,
нет ментального, но есть индивидуальная история, есть память; она есть и у
амебы и в каждой клетке организма. В.В. Васильев еще добавляет хорошо
известный эволюционный аргумент о преимуществах живых систем, наделенных
квалиа. Это – достойный аргумент, но используемый автором в абстрактном виде,
без основательной конкретизации, он также оставляет в стороне главный вопрос
«трудной проблемы». Поскольку при
попытках объяснить ментальную причинность В.В. Ва-сильев
очень много места уделяет соотношению «локальных» и «нелокальных физических
факторов», полагая, что именно тут кроется ключ к его концепции, приведу еще одно
высказывание: «При понимании того, что нелокальные физические причины могут
действовать только через локальные в одном смысле – т.е. сопряженные с данным
автономным рядом – и нелокальные в другом смысле – приватные факторы, становится
очевидной невозможность обойтись без квалиа, без приватного измерения» [Там
же, с. 227]. В примечании к этому тексту автор добавляет: «Этим, стало быть,
завершается феноменологическая дедукция понятия ментальной каузальности» [Там
же, с. 244]. Вот, собственно, и вся концепция В.В.
Васильева, ее «сухой остаток». Это подтверждается итоговым определением:
«Итак, «трудная проблема» получает следующее решение: квалиа сопровождают функционирование
человеческого мозга (а, вероятно, и других неклассических систем), потому,
что они являются необходимыми условиями продуцирования мозгом такого поведения
организма, которое он фактически продуцирует и которое учитывает его индивидуализированный
опыт» [Там же, с. 232]. В примечании автора к этому заключению читаем:
«Одновременно с “трудной” решается так называемая «более трудная проблема сознания»
(термин Н. Блока)… Ответ таков: при отсутствии сознания другие существа не
могли бы демонстрировать сходное с нами поведение, а именно проходить
тотальный тест Тьюринга» [Там же, с. 246]. Опять вариации на ту же, вполне
ясную тему, что без квалиа невозможно человеческое поведение. Прошу извинить меня за слишком
обильное цитирование текстов В.В.
Васильева, но я хотел, чтобы автор говорил сам за себя. Читатель может самостоятельно
оценить качество предлагаемой концепции. На мой же взгляд, она ограничивается
весьма абстрактными, не вполне определенными положениями и не только не
решает «трудную проблему сознания», но даже не ставит ее достаточно полно и
четко. Ведь автор обходит, затушевывает ее ключевой пункт – способ действия
ментального («нефизического» на «физическое»). Разумеется, совершенно обойти этот
вопрос невозможно. И когда автор подходит к нему, его суждения и выводы
оказываются либо не вполне определенными, либо элементарно некорректными.
Приведу лишь некоторые примеры. Он пишет: «Хотя мозг действительно порождает
квалиа, но каузальная роль квалитативных состояний шире того нейронного
базиса, на основе которого они возникают» [Там же, с. 231]. Она шире потому,
что «отчасти определяется окружением организма, взаимодействие с которым
наполняет наши приватные формы ментальным контентом» [Там же]. Как будто в
мозгу существуют какие-то ментальные контенты с их каузальной функцией сами
по себе, вне и помимо их нейронного базиса. И как будто есть текущие ментальные
контенты, совершенно независимые от окружения организма. Вместе с тем автор характеризует
ментальные состояния как «онтологически отличные от физических процессов»
[Там же, с. 235]. Отличие же состоит в том, что «они размещаются» в «приватном
измерении материальной системы» и «отражают ее физическое прошлое» [Там же].
А поэтому они и обладают способностью воздействовать на материальную систему.
«Отражение физического прошлого» вряд ли достаточно для объяснения онтологической
специфики ментального и его способности воздействовать на материальную
систему, не говоря о том, что содержание
термина «отражение» здесь недостаточно ясно. Еще более неясно, как ментальные
состояния «размещаются» в «приватном измерении». Когда В.В. Васильеву приходится
говорить о конкретных вопросах связи ментального с мозговыми нейронными
процессами, о «порождении» ментального мозгом, отмеченные неопределенности и
некорректности усугубляются (см.: [Там же, с. 219, 220, 221, 225, 251 и др.]).
Например, он утверждает, что его
концепция, отрицающая отношение супервентности, «сразу заставляет
пересмотреть ряд распространенных представлений о связи мозга и сознания» [там
же, с.119]. В частности, она «ставит под сомнение возможность отыскания
фиксированных нейронных коррелятов сознательных состояний» и прежде всего
«ментальных образов» [там же]. Крайне упрощенная трактовка возможности отыскания
корреляции, игнорирующая вопросы соотношение единичного и общего, оригинального
и инвариантного, содержательного и формального в описаниях ментальных явлений
и соответственно нейронных процессов, способна создать впечатление о правдоподобности
выводов автора. Однако они вопиюще противоречат действительности. В последние
годы достигнуты выдающиеся результаты в установлении именно таких нейронных коррелятов
путем расшифровки нейродинамических кодов «ментальных образов» в работах
Гэлэнта, Нишимото, Николелиса и др. [см.: 27]. Как говорится: тем хуже для фактов! Нередко создается впечатление, что для
автора ментальное – это все-таки какое-то «особое», «микроуровневое» физическое
явление, обусловленное квантовыми феноменами. «Поскольку порождение сознания
мозгом нельзя мыслить по модели каузальной зависимости, то его следует мыслить,
скорее, как создание им приватного пространства для ментальных состояний» [1,
с. 331]. Что такое «приватное пространство для ментальных состояний» и каким
образом мозг создает его в себе? Ведь ментальным состояниям нельзя приписывать
пространственные характеристики. Остается думать, что это «приватное
пространство» является физическим образованием. Как пишет В.В. Васильев,
«есть определенные основания допускать, что подобное пространство может возникать
не только в мозге, но и в гораздо более примитивных системах. И возникает оно
при появлении в функционировании таких материальных систем того, что можно назвать квантовыми
эффектами» [Там же, с. 331–332]. Поскольку квалиа «связаны с нелокальными
физическими явлениями» и события в
мозге «не полностью детерминированы локальными физическими обстоятельствами»,
то «роль квалиа в таком случае сопоставима с фактором, вызывающим коллапс волновой
функции, – но ведь именно эта роль может отводиться квалитативным состояниям
(сознанию) в ряде интерпретаций квантовой механики» [Там же, с. 227]. И хотя,
продолжает автор, «некоторые из выдвинутых гипотез уже пошатнулись», он не
теряет надежды: «Что-то здесь обязательно будет найдено» [Там же]. Несмотря на многочисленные заявления
В.В. Васильева, что он решительный противник физикалистского редукционизма, проводимое
им истолкование принципа каузальной замкнутости физического неотступно влечет
его именно к физическому (в данном случае к квантово-механи- ческому)
объяснению природы ментального, иначе «ментальному» нечем «зацепиться» за
«физическое». Отсюда и его предположение, что «возникновение сознания» зависит
от «квантовых макроэффектов в мозге», и
это, как он полагает, должно быть весьма интересно для философии [Там же, с. 227–228][19]. Но особенно ярко подобная
физикалистская ориентация автора, замкнутость его мысли в рамках парадигмы
физикализма проявляется в том, что он смело отрицает свободу воли, повторяя
точь-в-точь аргументы радикальных физикалистов ([см., например: 45]; подробно
эти вопросы обсуждаются мной [19, с. 205–207 и др.]). На этом стоит остановиться. Верно
отмечая, что наше Я так же зависит от мозга, как любое квалиа, В.В. Васильев
считает, что оно «не может быть центром ментальной каузальности… Не может это
Я быть и источником свободных решений» [Там же, с. 229]. По его убеждению,
«тема ментальной каузальности часто смешивается с проблемой свободы воли. Но
это совершенно разные вещи» [Там же]. «Смешивать», конечно, не нужно. Однако, связь
между ментальной причинностью и свободой воли – прямая и крайне существенная.
Если нет ментальной причинности, то нет свободы воли. И если есть свобо- да
воли, то есть ментальная причинность. Но если нет свободы воли (т. е. моей способности по своему желанию, выбору,
решению пойти, например, в театр), то о какой ментальной причинности может
идти речь (разве что о каких-то инстинктивных действиях и случаях крайне
слабо осознаваемых интуитивных актов и автоматизмов). Ментальная причинность
так или иначе связана с Я, это проявляется даже в случаях тяжелой психопатологии
[46]. Посмотрим, как автор аргументирует
отрицание свободы воли. Истоком представления о свободе воли, по его словам,
«служит то, что можно назвать «чувством свободы». И говорит оно о том, что,
скажем, через секунду я могу поступить так или иначе. Но если мы
проанализируем его, мы убедимся в его иллюзорности» [Там же, с. 230]. Далее
идет «анализ»: «Уверенность, что то или иное событие реально возможно, основана
на перенесении прошлого опыта на будущее – и в данном случае это именно так,
поскольку, думая о возможных действиях, мы перебираем далеко не все варианты,
в частности я не считаю возможным через секунду оказаться в Париже. Но
перенесение прошлого на будущее, как мы знаем, предполагает веру в детерминированность
событий. Это значит, что в любой конкретной ситуации мы должны допускать
только одно реально возможное развитие событий. Ощущение же вероятности, а значит,
и реальной возможности разных вариантов берется от ограниченности нашего
знания деталей. Таким образом, чувство свободы иллюзорно…» [Там же]. Читатель может сам оценить уровень
этого «анализа» и его результат. Забавно, что этот результат автор не
прилагает к самому себе. А ведь у него выходит, что когда он писал
приведенный текст, то каждый фрагмент его мысли, водивший в соответствующую
секунду его рукой, был предзадан его физическим прошлым и ему только казалось,
что именно он сам решает, какое слово надо написать следующим. Эта кажимость
проистекала от незнания скрытых от него причин. Тем не менее, В.В. Васильев
верит и готов убедить нас, что именно он создал этот текст и что этот текст
является оригинальным и выражает истину, а вот его оппоненты заблуждаются; и
у него нет даже «ощущения вероятности» собственных суждений. Парадоксальность отрицания свободы
воли лежит здесь на поверхности. Она аннулирует авторство В.В. Васильева, его
личную ответственность за написанные им слова, перечеркивает понятие творчества,
более того – те «истины здравого смысла», которые он так высоко ставил в начале
своих рассуждений о «трудной проблеме». Здесь налицо столь распространенный феномен «отрешенности от себя»
– когда то, что утверждается автором о сознании вообще, в то же время не
относится им к собственному сознанию. Любопытно, что вера В.В. Васильева в
собственное решение «трудной проблемы» столь велика, что он не допускает
возможности альтернативных концепций. В «Послесловии» он прямо говорит, что
после того как в его книге были раскритикованы и отвергнуты концепции
«ведущих философов ХХ1 века» Сёрля, Деннета и Чалмерса, во взглядах этих авторов
возможно «произойдут какие-то подвижки». Но «они могут свестись либо к тому,
что они просто обменяются взглядами, – и тогда мы не увидим прогресса в решении
проблемы сознания, – либо они могут стать
движением в направлении той концепции, которая была развернута в последней
главе» [Там же, с. 248] (курсив мой. – Д. Д.). Третьего не дано! Пожелаем Сёрлю, Деннету и Чалмерсу успешного
выбора (если только они, конечно, обладают свободой воли!). В.В. Васильев именует свою концепцию
«локальным интеракционизмом» или еще «эмерджентным интеракционизмом». В последнем
слу- чае – это напоминает позицию Сёрля, несостоятельность которой отмечалась
выше. Первое название, говорит автор, является «наиболее точным» [там же, с.
233]. Но что такое «локальный интеракционизм»? Он поясняет: признавая каузальную
действенность сознания, «я тем самым сближаюсь с интеракционистской
позицией», но «этот интеракционизм позволяет избежать нарушения принципа
каузальной замкнутости физического» [Там же]. Однако в том-то и дело, что остается
теоретически неясным, как осуществляется «интеракция», каков способ связи
явлений сознания, субъективной реальности (ментального, квалиа) с мозговыми
процессами и с физическим объектами вообще. Этот главный вопрос остался нерешенным,
а постольку автором не достигнута и главная его цель – совместить признание
ментальной причинности с «принципом каузальной замкнутости физического». 6. Вместо
заключения Цель этой статьи состояла не cтолько в специальном критическом
разборе книги В. В. Васильева, сколько в том, чтобы на ее примере показать
ограниченность теоретических возможностей современной анали- тической
философии в разработке проблемы «сознание и мозг». Ведь В.В. Васильев строго
движется в ее концептуальном русле. Обсуждая эту проблему и пытаясь ее
решить, он использует основной арсенал теоретических средств и методов
анализа, выработанный в аналитической философии, типичные для нее постановки
вопросов, подходы, способы мышления. Автор прямо заявляет, что именно к
аналитическим философам «в первую очередь обращена эта книга» [Там же, с. 216],
что его аргументы и решения, касающиеся соотношения мозга и сознания, «можно
классифицировать в качестве вариаций на тему аналитической философии» [Там
же, с. 248]. Трудно подумать, что концепция В.В. Васильева,
претендующая на решение «трудной» проблемы, помогает преодолеть «драматизм» ситуации,
сложившейся, по его словам, в аналитической философии при разработке этой
проблемы. Хорошо известны крупные достижения аналитической
философии в области анализа языка,
методологии науки, в исследовании ряда важных эпистемологических и онтологических
вопросов. Для меня школа аналитической философии, которую я прошел, к сожалению,
уже в весьма зрелом возрасте, была крайне полезна, и я уверен, что те, кто ее
не прошел, многое теряют в своем философском развитии. Полувековой опыт
разработки проблемы «сознание и мозг» в аналитической философии тоже был и остается
для меня весьма ценным. Но почему же, несмотря на столь длительный, огромный
труд многих серьезных и одаренных мыслителей в разработке этой проблемы не
были достигнуты значительные теоретические прорывы[20]? Не берусь однозначно ответить на
этот вопрос. Но все же рискну высказать несколько соображений. Ведь и я более
полувека работаю в этой области, развиваю свою концепцию, хорошо сознавая ее
не более чем пробный характер, знаю ее слабые места, но пока еще верю, что информационный
подход имеет смысл и способен успешно развиваться в контексте НБИКС. Именно
конвергентное развитие НБИКС определяет в наше время парадигмальное
содержание научной картины мира и стратегические ориентиры земной цивилизации.
Разработка проблемы «сознание и мозг», как уже кратко отмечалось, – важнейшее
звено когнитивных наук и когнитивных технологий; она в существенной степени
формирует новые подходы в информатике, компьютерном моделировании, в развитии
информационных технологий и тем самым во всей системе НБИКС. В свою очередь, разработка
проблемы «сознание и мозг» будет все шире использовать теоретические, экспериментальные
и методические достижения конвергентного развития НБИКС, которые ярко выражают
в философско-методологическом плане свой постнеклассический характер. Как мне кажется, недостаточная
эффективность разработки проблемы «сознание и мозг» в аналитической философии
связана во многом с инерцией классических установок физикалистского и редукционистского
типа. Это проявлялось и в узком, сугубо бихевиоральном истолковании
функционализма, в недооценке его парадигмального значения для исследования
самоорганизующихся систем и психических явлений. На мой взгляд, столь актуальная
для второй половины прошлого века проблематика самоорганизации и
самодетерминации осталась на периферии теоретических интересов и
разработок аналитической философии, касающихся явлений сознания. Бурное
развитие информационных технологий и информационного общества довольно слабо
сказалось на устоявшихся подходах к проблеме «сознание и мозг» и на используемом
концептуальном аппарате (в нем, в частности, не нашла должного выражения специфика
информационных процессов по сравнению с физическими, недостаточно осмыслен характер связи информации и ее носителя, не
говоря уже о том, что в нем трудно заметить какое-либо влияние со стороны
результатов конвергентного развития НБИКС). Сам по себе вы соко-профессиональный
логико-лингвистический анализ без новых подходов и новых идей, без учета тех крупных
достижений, которые демонстрирует нейронаука и система НБИКС в целом, вряд ли
способен привести к желаемым результатам. Несмотря на колоссальное число
англоязычных философских публикаций по проблеме «сознание и мозг», крайне редко
можно найти на них какие-либо ссылки в работах ведущих представителей
нейронауки, занимающихся той же проблемой. Справедливости ради надо отметить,
что в последние годы появился ряд крупных сборников статей по проблематике
сознания, в которых наряду с философами выступают нейрофизиологи, психологи,
психиатры (см.: [48]), и эти сборники, несомненно вносят свежую струю в
обсуждение проблемы сознания своим фактическим материалом и связанными с ним
теоретическими соображениями. Однако и в этих сборниках все же трудно
обнаружить, на мой взгляд, какие-либо значительные концептуальные новации. Конвергентное развитие НБИКС
существенно изменяет отношения между классическими разделами научного знания;
оно органически сочетает функции научного познания и технологического конструирования,
создавая новые интегральные объекты, которые объединяют в себе физические,
химические, биологические, информационные, психические и социально значимые
свойства. Это – «антропоморфные технические системы, подобные конструкциям,
создаваемым живой природой» [49]. «Великий синтез наук и технологий ХХ1
века», как его часто называют, носит трансдисциплинарный характер, ставит
острые эпистемологические, экзистенциальные и социальные проблемы, но вместе
с тем открывает небывалые перспективы преобразования человека и общества. Он
формирует новые познавательные средства и концептуальные структуры, новые
теоретические и экспериментальные подходы к решению фундаментальных проблем [50,
51, 52 и др.]. И это целиком относится к проблеме «сознание и мозг». Открывается
качественно новый этап ее разработки, в которой философы призваны принять активное
участие. Л
и т е р а т у р а 1.
Васильев В.В. Трудная проблема
сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2009. 271 с. 2.
Нагуманова С.Ф. Проблема
материалистического объяснения сознания в аналитической философии // Проблема
сознания в философии и науке / Под ред. Д.И. Дубровского. М.: Канон+, 2009. 3.
Нагуманова С. Ф. Достаточен ли «Аргумент
мыслимости» для опровержения материалистического понимания сознания //
Проблема сознания философии и науке. 4. Нагуманова С.Ф. Аргумент знания в дискуссиях
о природе сознания // Вопросы философии. 2008. № 8. 5. Алексеев А. Ю.
Понятие «Зомби» и проблема сознания // Проблема сознания в философии и науке. 6.
Проблема сознания в философии и науке / Под ред. Д.И. Дубровского. М.:
Канон+, 2009. 472 с. 7.
Дубровский Д.И. Новое открытие
сознания? (По поводу книги Джона Серля «Открывая сознание заново» // Вопросы
философии. 2003. № 7 (перепечатана в [12]). 8. Дубровский
Д. И. В «Театре» Дэниэла Деннета (Об одной популярной концепции сознания)
// Философия сознания: История и современность. М. Современные тетради, 2003 (перепечатана
в [12]). 9.
Дубровский Д. И. Зачем субъективная
реальность, или «почему информационные процессы не идут в темноте?» (Ответ Д.
Чалмерсу) // Вопросы философии. 2007. № 3 (перепечатана в [12]). 10. Дубровский Д.И. Психические явления
и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами
нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М.: Наука, 1971. 386 с. 11. Дубровский Д.И. Проблема идеального.
Субъективная реальность, Изд. 2-е, доп. М.: Канон+, 2002. 366 с. (первое изд.:
М.: Мысль, 1983. 230 с.). 12. Дубровский Д.И. Сознание, мозг, искусственный
интеллект. М.: Стратегия-Центр, 2007. 265 с. 13. Павлов И.П. Полн. собр. соч. 2-е изд. Т.
2. Кн. 14. Дубровский Д. И. Анализ-синтез как всеобщая
форма отражательной деятельности мозга // Труды Сталинского государственного
медицинского института. Т. ХI. Сталино, Донбасс,
1958; Его же. Соотношение психического
и физиологического (в свете некоторых понятий кибернетики) // VII съезд Украинского физиологического общества: Тезисы
докладов. АН УССР. Киев, 1964 (на
украинском яз.); Его же. Некоторые
методологические вопросы соотношения кибернетики и физиологии // Тезисы
итоговой научной конференции Донецкого медицинского института. Донецк, 1964; Его же. Методологические вопросы исследования
психо-соматических корреляций // Вопросы гигиены и эпидемиологии Донбасса.
Донец, 1964; Его же. Философия и медицина
// Вестник Академии медицинских наук СССР, 1965, № 1; Его же. К вопросу о возможных путях моделирования высших нейродинамических
процессов // Вопросы гигиены и эпидемиологии Донбасса. Донецк, 1965; Его же. По поводу принципов
моделирования нервных функций // Моделирования функций нервной системы. Ростов-на-Д.:
Изд-во Ростовского университета, 1965; Его
же. Физиологическое и психическое // Медицинская газета. 14.09.1965; и
др. 15. Дубровский Д. И. Физиологическое и логическое
// Вопросы философии, 1966, № 8; Его же.
Некоторые философские аспекты психофизиологической проблемы // Философские
проблемы современного естествознания. Киев: Изд-во Киевского ун-та, 1967.
Вып. 8; Его же. К проблеме
«сознание и мозг» // Сознание. М., 1967; Его
же. Психическое и соматическое // Диалектико-материалистический анализ
основных понятий биологии и медицины. Киев: Изд-во Киевского ун-та, 1968; Его же. Категория сознания в психиатрии
и нейрофизиологии // Там же; Его же.
О некоторых особенностях психического управления в связи с проблемой
целостности живых систем // Целостность и биология. Киев, 1968; Его же. Мозг и психика // Вопросы философии,
1968, № 8 (статья, положившая начало дискуссии с Э.В. Ильенковым); Его же: Философский анализ психо-физиологической
проблемы: Автореф. дис. … докт. филос.
наук. Ростов-на-Д., 1968, 55 с.; Его же.
По поводу статьи Э.В. Ильенкова «Психика и мозг» // Вопросы философии. 1969. № 3; и др. 16. Danto A.C.
Representional Properties and Mind-Body Identity // Review of Metaphysics,
1973. Vol. XXVI, № 3. 17. Hoocker
C.A. The Information-processing Approach to the Brsin-Mind and its
Philosophical Ramification // Philosophy and Phenomenological Research, 1975.
Vol. XXXVI, № 1. 18. Дубровский Д.И. Информационный подход
к проблеме «сознание и мозг» // Вопросы
философии. 1976. № 11 19.
Дубровский Д.И. Информация,
сознание, мозг. М.: Высшая школа, 1980. 286 с. 20.
Нагель Т. Мыслимость невозможного и
проблема духа и тела // Вопросы философии, 2001. № 8. 21. Дубровский Д.И. Проблема духа и тела: Возможности решения (в связи
со статьей Т. Нагеля «Мыслимость невозможного и проблема духа и те- ла» //
Вопросы философии. 2002. № 10. 22.
Chalmers D.J. Fasing up to the
problem of consciousness // Journal of Consciousness Studies, 1995. No 2 (3). 23. Сёрль Дж. Открывая сознание заново. М., 2002. 24. Brandt R., Kim J. The logic of the
Identity Theory // Moderrn Materialism: Readings on Mind-Body Identity.
N.-Y., Chicago, 1969. 25. Feigl H. The «Mental» and the «Phisica»
// Minnesota Studies in the Philosophy of Science, Univ. of Minnesota Press,
Minneapolis, 1958. Vol.
II. 26. Информационный
подход в междисциплинарной перспективе (материалы «Круглого стола») // Вопросы
философии. 2010. № 2. 27. Николелис М., Рибейро С. В поисках нейронного кода // В мире науки, 2007, № 4; Стикс Г. Как подключиться к мозгу // В
мире науки. 2009. № 2; Дубровский Д.И. Явления сознания и
мозг: проблема расшифровки их нейродинамических кодов: (Докл. на научной
сессии Общего собрания Российской академии наук «Мозг: Фундаментальные и прикладные
проблемы» 15 декабря 28. Матюшкин Д.П. О возможных нейрофизиологических
основах природы внутреннего «Я» человека // Физиология человека. 2007. Т. 33.
№ 4. С.
1–10; его же: Проблема природы
внутреннего Эго чело века. М.: Слово, 2003. 29. Анохин К.В. Мозг и память: Биология следов
прошедшего времени: Докл. на научной сессии Общего собрания Российской
академии наук «Мозг: фундаментальные и прикладные проблемы» 15 декабря 30.
Черняк А. З. К вопросу о каузальной
эффективности ментальных свойств // Философия сознания: классика и
современность. Вторые Грязновские чтения. М., 2007. 31.
Крик Фрэнсис. Безумный поиск.
Личный взгляд на научное открытие. М.; Ижевск, 2004. 32. Риццолати Дж., Синигалья К. Зеркала
в мозге. О механизмах совместного действия и переживания. М.: Изд. ЯСК, 2012.
См. также: Черниговская Т.В. Человеческое
в человеке: сознание и нейронная сеть // Проблема сознания в философии и науке. 33.
Дубровский Д.И. Обман: философско-психологический
анализ. 2-е изд., доп. М.: Канон+, 2010. 34.
Ренан Эрнест. Марк Аврелий и конец
античного мира. С-Петербург: Терра, 1991. 35.
Ренан Эрнест. Христианская церковь.
С-Петербург: Изд-во Н. Глаголева, 1991. 36. Захаров В. Д. Свобода в природном мире
// Спонтанность и детерминизм. М.: Наука, 2006. 37.
Современная космология: философские горизонты / Отв. ред. В.В. Казютинский.
М.: Канон+, 2011. 38. Казютинский В.В. Космология, теория,
реальность // Современная космология: философские горизонты / Отв. ред. В.В.
Казютинский. М.: Канон+, 2011. Его же.
Теория и факт в космологии // Там же. 39.
Причинность и телеономизм в современной естественнонаучной парадигме. М.,
2002; Спонтанность и детерминизм. М., 2006; и др. 40.
Фролов И, Т. Детерминизм и
телеология. М.: Книжный дом «Либроком», 2010. 41.
Мамчур Е.А. Спонтанность и
телеологизм // Спонтанность и детерминизм. М.: Наука, 2006. 42. Борзенков В.Г. Является ли теория Дарвина
телеологической? // Спонтанность и детерминизм. 43. Сачков Ю. В. Эволюция учений о причинности
// Спонтанность и детерминизм. 44. Дубровский Д.И. Бессознательное (в его
отношениях к сознательному) и квантовая механика // Философские науки. 2006. № 8 (перепечатана в [12]). 45. Pratt C.C.
Free Will Mind, Matter and Method/ Minneapolis, 1966. 46. Литвак Л.М. «Жизнь после смерти»:
предсмертные переживания и природа психоза: Опыт самонаблюдения и
психоневрологического исследования / Под ред. Д.И. Дубровского. М.: Канон+, 2007.
47. Нагель Т. Мыслимость невозможного и проблема духа и тела // Вопросы
философии. 2001. № 8. 48. The Blackwell Companion to Cnsciousness / Ed. By
Max Velmans and Susan Shneider. Blackwell Publishing Ltd,
Oxford, 2007. 49. Ковальчук М. В. Нанотехнология и научный
прогресс // Философские науки. 2008. № 1; Его
же. Направление прорыва: конвергентные НБИК-технологии // Технополис ХХI. 2009. № 3 (19). 50. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М.,
2001; Его же. Эпистемология и
исследование когнитивных процес- сов // Эпистемология вчера и сегодня. М.: ИФ
РАН, 2010. 51. Аршинов В.И., Лебедев М.В. Философские проблемы развития и применения нанотехнологий // Философские науки.
52. Горохов В.Г. Транс-формация
понятия «машина» в нанотехнологии // Вопросы философии, 2009, № 9; Его же. Новая жизнь «искусственного
интеллекта» в проблеме технического совершенствования человека // Естественный
и искусственный интеллект: методологические и социальные проблемы / Под ред. Д.
И. Дубровского и В. А. Лекторского. М.: Канон+, 2011. 52. Глобальное будущее 2045. Конвергентные
технологии (НБИКС) и трансгуманистическая эволюция. Под ред. Д.И.
Дубровского. М.: изд. МБА, 2013. 53. Дубровский Д. И. Субъективная
реальность и мозг: опыт теоретического решения проблемы // Вестник Российской
академии наук. Том 83, № 1, 2013, с. 45 – 57. Опубликована
в книге : Проблема сознания в
междисциплинарной перспективе / Под ред. В.А. Лекторского. М.: Канон+, 2014,
с.10 – 50. |
|
|
|
|
|
[1] Philosophical
Sciences
[2] Information,
Consciousness, Brain, untranslated
[3] It goes without saying
that undifferentiated code forms for a self-organizing system do not ensue from
PI— only the possibility that they might be varied is implicit. Over the
course of biological evolution and anthropogenesis natural selection
accomplishes most expedient codes (economic with regard to energy expenditure,
simpler and better organization within the relevant temporal/spatial parameters
etc.). Some of the resulting codes have proven stable for the duration of a
self-organizing system or for very protracted periods thereof (c.f. DNA, the
pulse-frequency codes of the nervous system and language)
[4] I have suggested a hypothetical manner of
making such a division on the basis of five analytical parameters: (cf. 7,
pp109-116).
[5] Для примера укажу на весьма содержательные работы
С.Ф. Нагумановой [2, 3, 4] и А.Ю.
Алексеева [5], опубликованные в центральных журналах, а затем в коллективной
монографии [6]. В них автор книги мог бы найти немало для себя полезного.
[6] Эти положения были выдвинуты и развивались в ряде
небольших статей и выступлений на научных конференциях [14], а затем в
публикациях 1966–1969 гг. и в
автореферате докторской диссертации в
[7] В аналитической
философии, насколько мне известно, мысль о возможности интерпретации ментальных
явлений в качестве информации, которая воплощена в мозговых процессах,
представляющих собой «подобие знаковых систем», была впервые четко высказана в
[8] Принцип
«структурной когеренции» по-разному интерпретируется в зависимости от тех концепций,
в которых он используется. Во всех случаях, однако, имеется в виду определенный
тип соответствия между ментальным и
мозговыми паттернами, включая отношения гомоморфизма и изоморфизма. Мною была
предпринята попытка тщательного анализа этого вопроса и обоснования изоморфного
соответствия между чувственным образом (квантифицированным зрительным восприятием
в данном временном интервале) и его нейродинамическим эквивалентом (паттерном).
Этому был посвящен специальный раздел книги, и в нем ставилась задача показать,
что определенное описание инвариантов зрительного восприятия может служить
первичной моделью для исследования его нейродинамического эквивалента [10, с.
279–300].
[9] Можно было бы
высказать еще ряд других серьезных критических замечаний, по сравнению с теми,
которые сделаны В.В. Васильевым, но это потребовало бы слишком много места. Те,
кому это интересно, могут познакомиться с моей статьей, специально посвященной
анализу концепции Чалмерса [9]. Она представляла ответы на вопросы Чалмерса,
поставленные им в краткой переписке между нами. В частности, я пытаюсь дать
обоснованные ответы на следующие «трудные» вопросы: 1) почему в ходе эволюции
возникло качество субъективной реальности? 2) почему некоторые информационные
процессы в мозгу, по выражению Чалмерса, «не идут в темноте».
6 Работы Т. Нагеля, на мой взгляд, вносят важный
вклад в разработку проблемы «сознание и мозг» в том отношении, что им четко
определяется стратегия ее теоретического решения путем создания
«концептуального моста» между понятиями, описывающими явления сознания, и
понятиями, описывающими мозговые процессы. Разрыв между ними создает «провал в
объяснении», этот провал может и должен быть преодолен на основе создания
концептуальной структуры, в которой теоретически корректно совмещаются,
объединяются оба эти типа понятий [20]. Подробное рассмотрение взглядов Т.
Нагеля, критические соображения по ряду вопросов и предложения, касающиеся
способа преодоления «провала в объяснении», содержатся в моей статье [21].
Уделяя столь много места Сёрлю и Деннету, В.В. Васильев ограничился
тремя-четырьмя фразами о Нагеле, не затрагивающими его позиции по главно- му
пункту теоретического решения «трудной проблемы». Кстати, Чалмерс в своей статье 1995 года воспроизводит ход
мысли Т. Нагеля, дословно повторяет его слова о необходимости «концептуального
моста» [22, р. 204].
[11] Дополнительные критические аргументы содержатся в моих статьях, специально
посвященных анализу концепций Дж. Сёрля [7] и Д. Деннета [8].
[12] См. сравнительно недавнее
обсуждение этой темы в журнале «Вопросы философии», в котором был представлен
весь спектр трактовок онтологического статуса категории информации [26].
[13]
В последние годы нейронаука достигла значительных результатов в исследовании
структурно-функциональных особенностей Эго-системы головного мозга, которая
образует высший, личностный уровень мозговой самоорганизации и управления,
включающий сознательно-бессознательный контур психических процессов (работы Д.
Эделмена, А. Дамасио, Б. Либета и др.). Анализируя и обобщая многочисленные
исследования в этом плане, рассматривая два уровня Эго-системы головного мозга
(генетический и биографический), отечественный нейрофизиолог Д.П. Матюшкин
предложил концепцию Эго-системы головного мозга, заслуживающую внимания не
только психологов, но и философов [28].
[14] Замечу, что отрицание оппонентом
способности управлять по своей воле своими мыслями сразу перечеркивает его
право на самостоятельное рассуждение, тем более на теоретические решения,
включая и его отрицание данного тезиса.
[15] В этой связи необходимо отметить выдающиеся достижения
молекулярной биологии и психогенетики. Экспериментально показано, что
переживаемое психическое явление связано с экспрессией так называемых «быстрых»
генов, т.е. сразу вызывает белковые трансформации в соответствующих нейронах,
синаптических связях и эффекторах разного уровня. Ведущий российский
нейрофизиолог и специалист в области исследований памяти К.В. Анохин
подчеркивает, что «во время обучения экспрессия генов в мозге находится под
когнитивным контролем (!), переходя из-под влияния только локальных клеточных и
молекулярных взаимодействий под контроль более высокого порядка – общемозговых
систем, составляющих индивидуальный опыт организма» [29, с. 459].
[16] Эти поразительные демонстрации силы духа представляют
важнейшие фактические данные для анализа и теоретического осмысления психической
причинности. Один из фактов такого рода – подвиг вольноотпущенницы Эпихариды во
времена Нерона [33]. Еще более разительные примеры являют нам христианские
мученики, которые во имя веры выносили неимоверные истязания. Не могу не
вспомнить имя Бландины – рабыни-служанки из Лиона, где в 177 году была устроена знаменитая публичная
казнь христиан. Ее непрестанно пытали весь день, распинали на дыбе и секли
металлическими прутьями, сажали на раскаленное железное кресло, сжигавшее ее
тело, бросали ее диким зверям, которые рвали ее и волочили по арене. Но всякий
раз после очередной пытки на приказ отречься палачи слышали ответ: «Я
христианка. Мы ничего дурного не делаем». Э. Ренан пишет: «Бландина проявила
поразительную энергию и бесстрашие. Она утомила палачей, сменявшихся при ней с утра до вечера. Побежденные мучители
признались, что истощили все свои пытки и объявили, что не понимают, как она
еще может дышать с телом изломанным и пробитым. Они уверяли, что она должна
была умереть после каждой из пыток, которым она была подвергнута» [34, с. 173;
см:. Его же: 35, глава 24]. Таковы
могут быть следствия ментальных причин. Но ведь необязательно далеко ходить. Перед
нами опыт Великой Отечественной войны, многие поразительные примеры силы духа и
воли, выдающиеся подвиги во имя Родины, долга, чести, справедливости. Этот
опыт, к сожалению, крайне слабо используется психологами и философами.
[17] «Тут нарушается вовсе физическая каузальность:
возникновение Вселенной происходит без предшествовавших Большому взрыву во
времени физических причин» [36, с. 280]. Можно привести многие другие примеры;
к их числу относится явление «квантовой акаузальности». В результате экспериментально
подтвержденного нарушения неравенства Белла «оказалось, что пары квантовых
частиц, находящихся в так называемом запутанном состоянии, обнаруживают между
собой корреляцию, которая не обладает никакими чертами физической причинности»
[Там же, с. 282]. Учитывая, что «современная космология становится лидером
физических наук» [37, с. 3], большой интерес в этом отношении вызывают работы
В.В. Казютинского, посвященные проблеме физической реальности, представления о
которой, как он показывает, обогащаются аспектами историзма и самоорганизации
[38]. Трактовка В.В. Васильевым «принципа каузальной замкнутости физического»
вряд ли может быть оправдана с позиций современного физического знания.
[18] Достаточно напомнить об основательной разработке
проблемы «целевой причинности», «функционально-целевого подхода» и концепции
«органическо- го детерминизма» И.Т. Фроловым, труды которого недавно переизданы
[40]. Е.А. Мамчур справедливо отмечает:
«Если существуют такие феномены, как саморегуляция и самоорганизация, закономерности
которых не редуцируемы к каузальным, можно утверждать, что телеономизм (второго
рода) в природе также существует» [41, с. 248]. Еще более определенно
выражается по поводу «телеологического объяснения» В.Г. Борзенков,
подчеркивающий теоретическое и методологическое значение концепции «целевой
причинности» в исследовании биологических самоорганизующихся систем [42]).
Особенно хотелось бы отметить статью Ю. В. Сачкова [43], в которой есть
специальный раздел «На путях к информационной причинности». В нем он, опираясь
на труды Н.А. Бернштейна, В.А. Энгельгардта, М. Эйгена, Б. Б. Кадомцева и
других крупных ученых, приходит к выводу, что «информационный аспект» выступает
сейчас в учении о причинности на первый план, так как связан «с раскрытием
оснований внутренней динамики сложных систем» [Там же, с. 40]).
[19] Критический анализ попыток квантово-механического
объяснения сознания содержится в одной из моих работ [44].
[20] Еще более мрачную
оценку результатов разработки этой проблемы дают некоторые ведущие представители
аналитической философии. Так, по мнению Т.
Нагеля, сейчас «ни у кого нет правдоподобного ответа на проблему духа и тела»
[47, с. 101]; в решении этой проблемы возник «тупик» [Там же, с. 102]; между
сознанием и мозговыми процессами существует связь, «остающаяся для нас непостижимой»
[Там же, с. 107].