На главную страницу

Научные тексты

Книги

Воспоминания

Публицистика

Каратэ-До

Рисунки

Контакты

 

 

 

Д.И. Дубровский

Обман.

Философско-психологический анализ

 

dubrov obman.jpg

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие ко второму изданию

1. Природа обмана

1.1. Общая характеристика

1.2. Правда как высшая ценность

1.3. Намеренный и ненамеренный обман. Голос совести

1.4 Структура обмана. Взаимоотношения «обманывающего», «обманываемого» и «обманутого»

1.5.Социальные функции обмана

2. Проблема добродетельного обмана

2.1. Суть добродетельного обмана

2.2. Разновидности добродетельного обмана

2.3. Цели добродетельного обмана

2.4. Связь аксиологических и праксеологических аспектов добродетельного обмана. Польза и правда

2.5. Ложь Н.И. Бухарина. О необходимости различать благонамеренность и благо­детельность обмана

2.6. Что такое добродетельный обман со стороны государства и его органов?

3. Полуправда: ее природа и социальные функции

3.1. Целостность и полнота правды

3.2. Неполная правда и ее разновидности

3.3. Цели полуправды. Всегда ли она означает обман?

3.4 Процессуальность правды и двоякая функция полуправды

3.5. Полуправда как средство обмана

4. Самообман

4.1. Общая характеристика. Склонность к самообману

4.2 Формы и способы самообмана

4.3 Стойкость самообмана и пути его преодоления

Приложения

I. Взаимозависимость знания и незнания

I.1. Субъект познания и основные гносеологические ситуации

I.2. Знание о знании

I.3. Незнание о знании

I.4. Знание о незнании

I.5. Незнание о незнании. Допроблемная и предпроблемная ситуации

ii. К проблеме «другого сознания»

ii.1. «Сознание», «Другое сознание»,«Другая субъективная реальность»

ii.2. Основные вопросы

ii.3. Возможны ли критерии диагностики «Другой субъективной реальности»?

ii.4. «Аргумент от аналогии»

ii.5. «Мое сознание» и «Другое сознание»

ii.6. «Народная психология», герменевтика и «Другое сознание»

ii.7. О перспективе расшифровки мозговых нейродинамических кодов явлений субъективной реальности

IIi. Самопознание: накануне XXI века

IV. Смысл смерти и достоинство личности

V. ВЕЛИЧИЕ ЭПИХАРИДЫ

VI. ЕЩЕ РАЗ О ПРОБЛЕМЕ ДОБРОДЕТЕЛЬНОГО ОБМАНА. КАНТ И СОВРЕМЕННОСТЬ

VI. 1.Несостоятельность концепции Канта

VI. 2. Каков способ существования и действенности моральных норм? Четырехмерность категориальной структуры метатеоретического уровня этики

VI.3. Абсолютное и всеобщее в теоретических конструкциях этики

VI.4. Продолжим «оправдательные аргументы»

VI.5. Как быть с самообманом? Феномен «отрешенности от себя»

VI.6. Природа человека, обман и этические проблемы

VII. О СОВЕРШЕНСТВОВАНИИ ЧЕЛОВЕКА. ВОЗМОЖНО ЛИ ЭТО?

 

 

 

Глава 2. ПРОБЛЕМА ДОБРОДЕТЕЛЬНОГО ОБМАНА

 

 

 

2.1.  Суть добродетельного обмана

В наше время особенно остро стоит вопрос о подлинности и неподлинности привычных смыслов и ценностей. Оно делает слух чутким ко всякой фальши, к утонченному социальному лицемерию, заставляет глубже осмысливать мучительные противоречия самопознания и самосовершенствования. В этой связи весьма актуальна проблема добро­детельного обмана.

Речь идет о необходимости исследования природы и разновидностей таких хорошо знакомых каждому явлений, когда обман совершается из благих побуждений. Субъект искусно лжет, сообщает неточную или неверную информацию, скрывает известные ему факты, говорит полуправду, умалчивая о главном, но при этом руководствуется добрым намерением. Он искренне убежден, что только таким путем способен принести в данной ситуации пользу обществу, группе или отдельному человеку, что в противном случае он нанесет им ущерб. Естественно, что доброе намерение должно быть удостоверено каким-либо убедительным способом, допускать интерсубъективную характеристику и удовлетворять определенным нормативам добродеяния, принятым в данном обществе. Этот момент важно сразу же отметить, как и то обстоятельство, что субъектом доброжелательного (добродетельного) обмана может выступать не только отдельная личность, но также коллектив, социальная группа и социальный институт (государственные органы, общественные организа­ции, их руководящие звенья и т.д.).

Систематическое исследование добро-детельного обмана представляет довольно трудную задачу. В нашей философской литературе нет специально посвященных ей монографий и даже статей [1]. Весьма редко встречаются исследования этой проблематики и среди зарубежных публикаций [2]. Ниже мы попытаемся обсудить некоторые существен-ные аспекты данной темы.

Прежде всего хотелось бы уточнить исходные посылки. Как уже подчеркивалось в предыдущем разделе, когда речь идет об обмане, то нужно различать действие и результат. Одно дело, благонамеренное обманное действие само по себе (еще не завершившееся желаемым результатом и вообще каким-либо результатом), другое дело – когда оно достигло своей цели, увенчалось добродетельным или каким-либо иным результатом (совершенно неожиданным, этически нейтральным или нега­тивным). Известно, что благими намерениями бывает вымощена дорога в ад. Каждый может вспомнить примеры, когда самое искреннее желание добра и стремление принести его оборачивалось непоправимым злом.

Поскольку особенность добродетельного обмана определяется именно благим намерением, возникает вопрос о действительности и действенности благого намерения, о его соответствии общечеловеческим ценностям и высшим ценностям того социального субъекта (индивидуального, коллек­тивного, массового), которому рассчитывают оказать благодеяние. С эти­ми вопросами как раз и связаны наибольшие теоретические трудности, возникающие при исследовании проблематики добродетельного обмана. Они касаются противоречивости социальных отношений, межличностных коммуникаций, проективно-сти и амбивалентности душевных состояний личности, неопределенности многих ее интенций, а также недостаточнос­ти, слабости научного понимания того чрезвычайно сложного и динамич­ного континуума явлений, которые образуют внутренний мир человека.

Проблема добродетельного обмана столь же стара, как и наша цивилизация. Ее обсуждали еще Сократ и Платон, другие античные мыслители. Хорошо известен приводимый Сократом пример: стратег, обманывающий врага. Добродетельным бывает ложное сообщение врача, которое укрепляет веру больного в свое выздоровление. Каждому знакомы случаи обмана, вызванного несомненно гуманистическими побуждениями, и они составляют, по-видимому, неустра-нимый фактор чело­веческой коммуникации.

Добродетельный обман представляет собой вид намеренного обмана, а постольку выражает определенный интерес субъекта. В отличие от не добродетельного обмана, используемого для реализации эгоистического интереса (а это, как правило, связано с нарушением норм нравственности и справедливости!), добродетельный обман выражает такие интересы субъекта, которые совместимы с общечеловеческими ценно-стями, принципами нравственности и справедливости. Это можно интерпретировать в смысле совпадения интересов того, кто обманывает, и того, кто является объектом добродетельного обманного действия.

Для того чтобы добиться хотя бы начальной аналитической четкости в рассмотрении столь диффузной, многосмысленной темы, необходимо задать элементарную (и доступную критической проверке) сетку понятийных координат, в рамках которой можно было бы производить основные аналитические определения и оценки. Попытаемся предложить такую минимальную по числу понятий схему (допускающую, разумеется, уточнения и вообще другие варианты).

Прежде всего это понятия субъекта и объекта добродетельного обмана (кто обманывает и кого?). Далее понятия цели и результата (зачем данный субъект обманывает другого и каков действительный результат этого?). И, наконец, понятие ценности и этической оценки.

Каждое из указанных понятий, однако, предполагает конкретизацию. Так, субъектом добродетельного обмана, как уже говорилось, может быть не только отдельная личность, но также коллектив, группа, включая то, что именуют институциональным субъектом. Весьма проблематично, однако, приписывать способность добродетельного обмана массовому субъекту (большой социальной группе, народу), хотя не исключена интерпретация этого в контексте понятия самообмана. Но нет сомнений, что массовый субъект может быть объектом добродетельного обмана наряду с институ­циональным субъектом, группой, коллективом, отдельной личностью.

Что касается целей добродетельного обмана, то они вряд ли поддаются четкой классификации, отражая весь диапазон мыслимых добронравных интенций, цен-ностных установок, альтруистических побуждений и т.п. Результат же в плане этической оценки может быть положительным (когда благая цель достигнута), отрица-тельным и нейтральным.

Поскольку правда является несомненной ценностью, а обман, даже если он добродетельный, есть ее отрицание, то возникает вопрос о статусе той ценности, во имя которой совершается отступление от правды. Решение этого вопроса, как правило, определяет и нравственную оценку конкрет-ного случая добродетельного обмана.

После этих предварительных замечаний постараемся рассмотреть разновидности того класса явлений, который допустимо именовать добродетельным обманом.

 

2.2. Разновидности добродетельного обмана

Весь класс явлений добродетельного обмана может быть разбит на две группы. К первой из них относятся те случаи, когда объект обмана и объект добродеяния совпадают. Типичным примером этого служит сокрытие от больного той информации о его действительном состоянии, которая способна ввергнуть его в уныние, резко снизить его активность в борьбе с болезнью. Четко продуманная и организованная врачом дезинформация больного имеет целью повысить уверенность последнего в благополучном исходе заболевания, содействовать мобилизации его жиз­ненных сил. В данном случае от успеха обманного действия, направ­ленного на данного человека, зависит и успешная реализация цели добродеяния. Это – наиболее частый и типичный вариант добро­детельного обмана: субъект совершает обманное действие, желая принести пользу тому, кого обманывает – избавить его от горя, чрезмерных отрицательных эмоций, предохранить от опасного увлечения, от ошибок, неразумных действий и т.п.

Ко второй группе относятся те случаи, когда объект обмана и объект благодеяния не совпадают, различны. Здесь один субъект обманывает другого во имя блага третьего (или же во имя собственного блага), и задача оценки добродетельности такого обмана, естественно, усложняет­ся. Эта группа, таким образом, подразделяется на два разряда: 1) когда объектом благодеяния для совершающего обманное действие служит другой субъект; 2) когда объектом благодеяния для совершающего обманное действие выступает он сам. Разумеется, критерием добродетельности для всех случаев такого рода является соблюдение основных норм нравственности и справедливости, их моральная приемлемость в рамках данного общества.

Рассмотрим различные примеры, относящиеся к обоим разрядам, что позволит лучше осмыслить природу добродетельного обмана и близкие к нему феномены, относительно которых трудно сделать вполне опреде­ленное заключение (касающееся именно качества добродетельности).

Весьма обширный круг явлений первой подгруппы можно условно обозначить как ситуацию «Штирлиц–Мюллер». Это – обманные действия субъекта, направленные против общественно санкционирован­ного врага. Вспомните образ Штирлица, созданный Тихоновым: искусный, изобретательный обман одобряется зрителем, вызывает его восхищение. Успешный обман врага, наносящий ему ущерб, оценивается как добродетельный поступок и официально поощряется (общепринято в отношении разведчика, полководца, политического деятеля и др.). Наоборот, сообщение врагу правдивой информации, в которой он заинтересован, – даже под угрозой лишения жизни – рассматривается не только как аморальный поступок, но и как преступление, предательство.

Непосредственным объектом обмана тут выступает не только «Мюллер», но и институциональные субъекты различных рангов (вплоть до «государства», «рейха»), но во всех случаях успех достигается только посредством обмана отдельных лиц. Объектом же благодеяния здесь всегда является собственный народ (страна, государство).

Известно немало примеров, когда во имя справедливости и чести люди, обладавшие большой силой духа, даже при жесточайших пытках не от­крывали тайны тирану. Такой образец силы духа проявила во вре­мена Нерона вольноотпущенница Эпихарда (см. подробнее в приложениях).

К первой подгруппе относятся и другие, весьма многообразные случаи. Скажем, я скрываю от болтливого, легкомысленного человека некоторые сведения, касающиеся моего друга, ибо убежден, что распространение этих сведений чревато их неверным истолкованием и способно повредить моему другу. Тем более справедливо скрывать подобные сведения от людей злонамеренных, низких, склонных к клевете, к сплетне, к злорадству и доносительству. Но их сокрытие от таких людей, требующее нередко искусной дезинформации (ибо эти люди весьма активны в своем любопытстве) есть, конечно, обман, который тем не менее является морально оправданным.

Возьмем другой пример: человек, совершивший благородный поступок (героический поступок), предпочитает остаться неузнанным, отходит в сторону, препятствуя попыткам идентифицировать его и с этой целью уклоняется отвечать на вопросы, не подтверждает слова очевидцев и т.п. Это ведь тоже сокрытие правды, обман, хотя он и совершается под влиянием высоконравственных побуждений. Афиши-рование своего благородного поступка сразу ставит это качество под сомнение. Оно сохраняет свою нравственную полноценность лишь будучи установлено другими. Поэ­тому в рассматриваемом примере благая цель обмана имеет своим объектом общество в целом, ибо для его нормальной жизнедеятельности исключительно важно поддержание реальной силы, действенности таких ценностей, как благородство помыслов и действий, бескорыстность героического поступка, товарищеской помощи другому человеку, альтру­истических чувств.

Можно указать и на целый ряд других своеобразных случаев, которые охватываются первой подгруппой. Но мы лучше переместим внимание на ее периферию, где располагаются явления, которые лишь отчасти удовлетворяют понятию добродетельного обмана, играют весьма сущест­венную роль в жизни общества. Имеется в виду обман соперника в спортивных и иных играх. Тут легко увидеть те же характеристики: наличие дезинформации («нападающий ловко обманул защитника и вратаря...»): пользу от этого извлекает тот, кто сумел обмануть, его команда, клуб и т.п.

Различие состоит в том, что трудно приписывать подобным случаям обмана качество добродетельности в полном его значении. Скорее о них следует говорить как о морально нейтральных. В спорте, а также и в некоторых других играх неспортивного характера они служат демонст­рацией ловкости, изобретательности, находчивости, хитрости, даже подлинной творческой способности. Но все это – функциональные свойства, которые не обнаруживают логически необходимой связи с этическими предикатами.

Правда, учитывая то, что понятие игры трактуется сейчас весьма ши­роко, что феномен игры предполагается во всех сферах человеческой жизни (даже у животных), следует иметь в виду и возможности амо­ральных проявлений обмана в игровых ситуациях. Последние составляют нередко существенный элемент повседневных человеческих взаимоотно­шений (например, между молодыми людьми разного пола). Если обманные действия одного из партнеров, принося ему явную пользу, причиняют ущерб другому, то это выходит за рамки моральной нейтральности.

Рассмотрим кратко особенности случаев добродетельного обмана, относимых ко второй подгруппе. Наиболее ярко они проявляются на уровне взаимоотношений индивидуальных субъектов. Это такие обман­ные действия личности, которые, не нанося вреда другим, направлены на сохранение ее относительной автономии, призваны ограждать ее внутрен­ний мир от грубого посягательства, от чрезмерного любопытства, от вторжения в интимную жизнь. Имеется в виду широкий набор дипло­матических приемов, умолчаний, уклончивых ответов (и создания своего рода игровой ситуации). Все это призвано обеспечить «закрытость» и суверенность внутреннего мира как условия самоценности личности, ее способности соблюдения чести и достоинства, верности слову, долгу, друзьям, отечеству.

Отсюда и различная степень откровен-ности с разными людьми, определяемая по собственному усмотрению. Сокровенное неподвластно чужой воле. Умение хранить тайну, то, что доверено другими только тебе, умение не разглашать свои сокровенные мысли и чувства – необходимое свойство подлинной личности. Но это предполагает постоянную напряженность коммуникации – элементы дезинформации, игры, неискренности, отказа, камуфляжа подлинных желаний и оценок. Наша цивилизация довела эти элементы межличностной коммуникации до чрезвычайной изощренности. И каждый знает это по себе, если он желает говорить себе правду.

Особый случай в данной подгруппе составляет обманное действие путем умолчания. Этот феномен, исследованный В.И. Свинцовым [3], далеко выходит за рамки добродетельного обмана. О нем говорил Л.Н. Толстой: «Мало того, чтобы прямо не лгать, нужно стараться не лгать отрицательно – умалчивая» [4]. Выпячивание одних сторон, замалчивание других – типичный способ дезинформации, который может иметь, как уже отмечалось, и благую цель. Молчат о том, что собеседник не в состоянии понять, что он способен использовать во зло, молчат о том, что оскорбляет его достоинство, и т.д. Молчание – защита от непонимания, от неподлинной коммуникации. Вспомним слова из «Божественной комедии» Данте: «Мы истину, похожую на ложь, должны хранить сомкнутыми устами (иначе срам невинно наживешь)». Но ведь существуют обстоятельства, при которых молчание об истине, похожей на ложь, есть настоящая ложь, но, по-видимому, неизбежная на каком-то этапе для первооткрывателя, великого творца, гения.

Подобное умалчивание между тем характерно не только для общения одного человека с другим, но и для его общения с собой, для аутокоммуникации. И тут оно, выполняя функцию психологической защиты, способно тоже играть для личности благую роль. Подобные вопросы связаны с явлением самообмана и требуют более детального рассмот­рения, что будет сделано в соответствующем разделе.

Хотелось бы кратко остановиться еще на одной ситуации, которую отчасти можно отнести ко второй подгруппе. Она связана с тем, что че­ловек как бы намеренно формирует у себя установку на желательный для него обман. Последний призван выполнить компенсаторную функцию, соз­давая, – пусть иллюзорное и мимолетное, – но достаточно яркое чувст­во преодоления разлада между мечтой и действительностью. Это – ситуация, близкая к самообману, но все же специфическая, ибо здесь при­сутствует понимание иллюзорности переживания счастья, осуществления мечты, налицо своего рода «двухколейность» этого переживания, но вмес­те с тем страстное желание продлить мнимое состояние удовлетворен­ности, доступное лишь в сновидении и несбыточное в реальной жизни.

В поэтическом сознании подобные ситуации выражены особенно ярко. Трудно удержаться от того, чтобы не привести целиком великолепный сонет Хуана Боскана – выдающегося испанского поэта XVI в.:

Как сладко спать и сознавать одно:

Все то, что видишь, сказка, небылица,

Как сладко упиваться тем, что снится,

И ждать, что счастье будет продлено!

Как сладостно беспамятство оно

Моим желаньям позволяет сбыться,

Но, как ни сладок сон, душа томится,

Что вскоре ей очнуться суждено.

Ах, если б не кончались сновиденья

И сон мой был бы долог и глубок!

Но неизбежна горечь пробужденья.

Лишь в снах я счастлив был на краткий

срок:

Что ж, пусть в обманах ищет утешенья,

Кто наяву счастливым стать не смог [5].

 

2.3. Цели добродетельного обмана

Добродетельный обман вызывается альтруистическими целями. К нему обычно побуждают родственные чувства, любовь, долг, принципы профес­сиональной этики, элементарные нормы межличностной коммуникации. Бессердечно, жестоко, глупо говорить в лицо женщине, что она стара, непривлекательна, что время ее прошло. Бесчеловечно и аморально отнимать у человека слабую надежду, грубо навязывая такие истинные сообщения, которые способны ее перечеркнуть. Простейшие нормы приличия, этикета обязывают воспитанного человека проявлять в об­щении тактичность, обходительность, деликатность, ограничивать свое любопытство. Нарушение этих норм, которые, в частности, табуируют определенные темы, рассматриваются как проявление невоспитанности, бестактности, наглости или даже психопатологии.

С другой стороны, морально допустимы комплименты, одобрительные слова, в которых преувеличиваются действительные достоинства че­ловека, но которые призваны улучшать настроение, укреплять его душевные силы, способность противостоять рутине, пошлости, разру­шающей силе времени и т.п.

Таким образом, добродетельный обман составляет неотъемлемое свойство нашей культуры и трудно представить такое будущее нашей цивилизации, которое смогло бы совершенно обойтись без него. Он служит одной из форм поддержания качества отдельности, уникальности общественного индивида, сохранения социальной целостности, образуемой множеством противоречивых индивидуальных отношений.

Вместе с тем добродетельный обман несет в себе заметную дозу амнистии человеческой слабости, фрагментарности, ограниченности, склонности к амбиции и прагматизму. В нем проявляются некоторые свойства человеческой природы, сформированные не только социальным разви­тием, но и биологической эволюцией. В.И. Свинцов верно замечает, что «добродетельный обман, вероятно, генети-чески восходит к действию тех фильтров, которые не пропускают истинную, но биологически вредную для индивида информацию» [6].

Для лучшего понимания целей добродетельного обмана и его сути полезно сопоставить добродетельный обман с недоброжелательной правдой. Ведь поборники правды далеко не всегда руководствуются добрыми целями. Как часто точные факты, неопровержимая информация используются ими в качестве оружия против недругов, конкурентов, а то и просто из самых низменных побуждений – зависти, недобро­желательства, злорадства. В таких случаях тяжкую, горестную правду сообщают с явной (плохо прикрытой) радостью, широко пропагандируют, повторяют. Мы видим это не только на уровне взаимоотношений индивидуальных субъектов, но и на уровне общения коллективных и институциональных субъектов – вплоть до взаимоотношений государств. Подобная активность, как правило, идет вразрез с эле­ментарными нормами нравственности, выглядит аморально. Недаром одна из восточных мудростей гласит: «Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна».

Это служит еще одной иллюстрацией того, что правда как высшая ценность конкретна, что не существует некой абсолютной абстрактной правды, хотя она не раз прокламировалась и в ее призрачном лоне нередко вили себе уютные гнезда вероломство, низость и фарисейство. Сложнейшая жизненная диалектика правды и добродетельной неправды вряд ли может быть полнокровно отображена в теоретической форме, это, скорее, дело искусства, поэзии. Диалектические взаимопереходы истины и лжи, возвышенного и низменного, справед-ливого и несправедливого, нравственного и безнравственного в правде и обмане – эта непредзаданная и непредсказуемая игра противоречий в многомерном смысловом пространстве человеческого духа – достойный объект художественного гения.

Именно у великих художников мы находим парадоксальные, но полные глубокой достоверности образы правдоискательства, стремящегося пробиться к своей подлинности сквозь зыбучую, вездесущую среду неправды, недостоверности, неопределенности и для этого обма­нывающего себя и других. Испокон веков искусство воспроизводило и шлифовало метафоры «святой лжи», «сладостного», «возвышающего» обмана, экспериментируя на человеческом духе, испытывая его на излом, на прочность, надежность его добронравия, добросовестности.

Обратимся в Пушкину. Какая широкая, многокрасочная гамма душевных состояний, охватываемая словом «обман»!

И все, чем я страдал, и все, что сердцу

мило

Желаний и надежд томительный

обман...[7]

Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись![8]

Священный, сладостный обман

Души волшебное светило...[9].

И, наконец, знаменитое:

Да будет проклят правды свет

Когда посредственности хладной

Завистливой, к соблазну жадной

Он угождает праздно! Нет!

Тьмы низких истин нам дороже

Все возвышающий обман...[10].

 

В той или иной степени эта поэтическая истина о возвышающем обмане понятна каждому, ибо наш дух проективен, устремлен в будущее (мечтой, надеждой и верой), никогда окончательно не укоренен в наличном бытии и окончательно не удовлетворен в нем, и пока жив, он сохраняет некую потенциальную силу воспарения над низким, по­средственным, заурядным, над рутиной и скукой наличного бытия. Поэтому «правды свет» может быть и тусклым, способным освещать только близлежащие предметы повседневности, жалкую прозаическую достоверность и скрывать дальнее и расположенное выше. Такая правда способна питать цинизм, неверие в высшие ценности, формировать и утверждать в качестве нормы своего рода недочеловечность. А пуш­кинский «возвышающий обман», символизирующий веру в идеал, в наивысшие ценности и смыслы, есть способ сохранения надежды на лучшую, одухотворенную жизнь, на возможность обретения высших ценностей (любви, верности, творческого порыва).

Но это лишь одна грань, одно проявление способности поддержания устремленности к возвышенному, преодоления всемогущей силы «земного тяготения» – вниз, к усредняющей, прагматизирующей обыденности. Доброде-тельный обман при всей его пользе и неустранимости выглядит второстепенным и худосочным на фоне животворящей добродетельной правды. Возвышающий обман, конечно же, не способен замещать возвышающей правды. И никакое возвышающее свойство не стирает различия, расхождения между качеством правды и качеством обмана. Это тоже глубоко запечатлено у Пушкина. Между доброже-лательным обманом и жизнеутверждающей, неукоснительной правдой – множество диалек­тических переходов, но они не отменяют смысловой и ценностной противоположности правды и обмана.

В то же время и переходы эти есть нечто существенное, есть выражение живой жизни духа – волнения, творчества, самопостиже­ния:

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман...[11]

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте

Мой ум упорствует, надежду

презирает...[12]

Мужайся, презирай обман,

Стезею правды бодро следуй...[13]

Должно бессмертных молить,

           Да сподобят нас чистой душою

Правду блюсти: ведь оно ж и легче[14].

 

Высокая правда остается неотъемлемым признаком подлинной чело­вечности, ничто не в силах компенсировать или превзойти «правды пламень благородный» [15].

Поэтические образы обмана у Пушкина поучительны тем, что пре­достерегают от упрощенных теоретических моделей, помогают глубже осмыслить многомерность и противоречивость ценностных отношений, реализуемых в рамках категориальной оппозиции «правда – обман».

 

2.4. Связь аксиологических и праксеологических аспектов добродетельного обмана. Польза и правда

 

Трудности концептуального подхода к проблеме добродетельного обмана усугуб-ляются еще и тем, что чисто аксиологический подход здесь явно недостаточен (даже если основательно учитывается противо­речивость и многомерность ценностных отношений). Наряду с ним необходим и праксеологический подход, а затем теоретическая увязка результатов аксиологического и праксео-логического анализа проблемы. Возникающие при этом трудности обусловлены весьма многозначными смысловыми связями между категориальными структурами аксиологиче-ского и праксеологического подходов, не поддающимися линейному упорядочению [16].

Нередко результат добродетельного обмана, качество благодейственности оценивается сугубо праксеологически – с точки зрения интереса, пользы, повышения активности, достижения цели. Но эти характеристики могут вступать в противоречие с аксиологическими критериями или, к примеру, могут соответствовать низшим ценностям и идти вразрез с высшими ценностями. К тому же мыслимы случаи, когда намеренный обман приносит несомненную пользу данному индивиду-альному или коллективному субъекту, но ценой нарушения принципов нравственности. Однако это ведет нередко к тому, что другому субъекту тем самым причиняют вред.

Возможны и другие варианты, когда нет оснований считать, что обманывающий (с целью принести другому пользу) нарушает принципы нравственности, но вместе с тем очевидно, что результат обманного действия, не причиняя зла никому другому, приносит обманутому такую пользу, которая препятствует ему осуществлять его высшие ценностные установки (реализуемые лишь ценой страданий, осознания горькой правды, ценой смертельного риска, неизбежных жертв). Диапазон ва­риантов, когда польза от добродетельного обмана противоречит высшим ценностям или не согласуется с ними в тех или иных отношениях, является трудно обозримым.

Рассмотрим такой пример. Человек знает, что жена его друга изменяет последнему, искусно обманывает его в течение длительного времени. Умалчивая об этом и рассеивая подозрения друга (разумеется, из самых лучших побуждений), он тоже обманывает его в течение длительного времени. Оба обманывают, стремясь предохранить обманываемого от тяжелых переживаний, последствия которых непредсказуемы, хотя мотивы обманных действий жены, конечно, более разнообразны.

Проведите над собой, читатель, мысленный эксперимент, поставив себя на место обманываемого. Как бы вы оценили действия друга? Решились бы вы сохранять неведение (и «пользу», приносимую обманом со стороны жены и друга) или предпочли бы «горькую правду»? По-видимому, большин-ство все же выбрали бы правду и страдание, но вместе с тем и надежду на обретение подлинных ценностей такого рода. Это знаменует выбор высшей ценности и представляет собой форму самоутверждения (утверждения в себе лучшего и высшего).

Разумеется, ситуация выбора тут создана весьма искусственно, ибо в жизни полное неведение, обеспечиваемое ловким обманом, исключает и подобную ситуацию выбора. Однако, несмотря на это (и на банальность приведенного примера), предложенный мысленный эксперимент позволяет ясно показать довольно частое рассогласование прагматических и аксиологических оценок, необходимость оценки добродетельных целей обмана в системе координат высших, фундаментальных ценностей, так как в противном случае, стремясь принести добро, нередко причиняют зло. Впрочем, подобная ошибка не исключена и в тех случаях, когда добродетельная цель обмана определяется с позиций высших ценностей. Это связано с уникальностью каждого из нас, с личностно детерми­нированным характером оценки. Элементарные принципы гуманизма предостерегают от силового навязывания личности некоторых высших ценностей, если они чужды ей, если она должна еще до них дорасти.

Эти обстоятельства резко усиливают проблематичность добродетель­ного обмана. Ведь тот, кто совершает его, вольно или невольно проецирует свою систему ценностей и символов веры на личность обманываемого. Тем самым нарушается автономия личности последнего, игнорируется ее собственная воля, хотя субъект добродетельного обмана полагает, что так поступил бы на его месте и тот, кого он обманывает. На каждом шагу мы сталкиваемся с рассогласованием прагмати-ческой и аксиологической оценок. И столь же часто мы обнаруживаем рассог­ласование надличностной нормы и номинально связанной с ней ценностной установкой личности. Субъект добродетельного обмана никогда не рас­полагает полной информацией об условиях достижения благого резуль­тата, так как они выявляются лишь в будущем, а он действует сейчас.

К этому надо добавить, что нередки случаи, когда акт добродетельного обмана по своему результату амбивалентен, т.е. приносит одновременно добро и зло, в одном отношении – пользу, в другом – вред (каждый может легко вспомнить из своей жизни подобные примеры); и, главное, трудно или невозможно определить – чего же больше.

Вот еще один особый случай, на этот раз из романа Василия Гроссмана: «Чем тяжелее была у человека долагерная жизнь, тем ретивее он лгал. Эта ложь не служила практическим целям, она служила про-славлению свободы: человек вне лагеря не может быть несчастлив...»[17].

И тут пора, наконец, посмотреть на проблему нравственных оценок в более широком плане – обратиться к реальному и целостному контексту человеческих коммуникаций – типичных, по крайней мере, для западной цивилизации. Речь идет о колоссально сложном процессе, в  котором  самым  неожиданным  образом   перепле-таются интересы, противоречивые взаимо­действия отдельных людей, групп, социальных слоев, организаций, учреждений и т.п. В нем обнажаются противоречия человеческой при­роды, видны их исключительно многообразные, непредсказуемые прояв­ления, мучительные процессы самополагания и самоопределения личности, отдельные акты которых не поддаются однозначным оценкам, питая и без того неоглядную среду неопределенности. В ее лоне стираются различия добра и зла, истины и лжи, и она бросает умиротворяющий отсвет на обман, хитрость, неискренность, лицедейство, столь повсеместные в обыденной жизни.

Видимо, поэтому Ларошфуко говорил, что все люди в обществе охвачены круговой порукой лицедейства: «Каждый человек, кем бы он ни был, старается напустить на себя такой вид и надеть такую личину, чтобы его приняли за того, кем он хочет казаться; поэтому можно сказать, что общество состоит из одних только личин» [18]. Отсюда прит­ворство, неподлинность межличностных отношений, потребность обмана и связанные с нею хитроумные игры: «Искренность – это чистосердечие. Мало кто обладает этим качеством, а то, что мы принимаем за него, чаще всего просто тонкое притворство, цель которого – добиться откровенности окружающих» [19]. «Если мы решим никогда не обманывать других, они то и дело будут обманывать нас» [20]. «Притворяясь, будто мы попали в расставленную нам ловушку, мы проявляем поистине утон­ченную хитрость, потому что обмануть человека легче всего тогда, когда он хочет обмануть нас» [21].

Подобные вопросы сильно занимали такого тонкого исследователя человеческой природы, как Монтень, уделявшего им в своих «Опытах» пристальное внимание. Он приводит слова Цицерона («Ложное до того близко соседствует с истиной, что мудрец должен остерегаться столь опасной близости») и добавляет: «Истина и ложь сходны обличием, осанкой, вкусом и повадками: мы смотрим на них одними и теми же глазами»[22].

Но дело не только в этом. «Близость» истины и лжи вызывается праг­матическими интересами, интенциональными факторами, парадоксаль­ностью человеческих взаимоотно-шений. «Истина иногда бывает для нас затруднительна, неудобна и непригодна. Нам нередко приходится об­манывать, чтобы не обмануться, щуриться и забивать себе мозги, чтобы научиться отчетливее видеть и понимать» [23]. И вслед за этими словами Монтень приводит изречение Квинтилиана: «Судят люди невежествен­ные, и часто их надо обманывать, чтобы они не заблуждались». Он сочувственно излагает Сенеку: «Многие подали мысль обмануть их, ибо обнаружили страх быть обманутыми, и, подозревая другого, предоставили ему право на плутни»[24].

Монтень подчеркивает трудности выбора между полезным и честным, невозможность их согласования во всех случаях, даже если человеком руководят самые благонамеренные побуждения. «Я не пытаюсь отказы­вать обману в его правах – это значило бы плохо понимать жизнь: я знаю, что он часто приносил пользу и что большинство дел человеческих существует за его счет и держится на нем. Бывают пороки, почитаемые законными; бывают хорошие или извинительные поступки, которые тем не менее незаконны» [25]. Подобные рассогласо-вания неустранимы: «даже сама невинность не сумела бы, живя среди нас, обойтись без притворства и вести дела не прибегая ко лжи» [26].

Особенно хорошо это видно на примерах общественной или государст­венной деятель-ности, требующей сочетания различных интересов и использования недостойных средств для достижения важных государственных целей. Ссылаясь на мнения многих выдающихся мыслителей древности, Монтень пишет: «Тот, кто стремится к некоей общей правде, вынужден допускать неправду в частностях, и тому, кто хочет справедливости в делах великих, приходится совершать несправедливость в мелочах, а право­судие человеческое действует на манер медицины, с точки зрения которой все полезное тем самым правильно и честно» [27]. «Общее благо требует, чтобы во имя его шли на предательство, ложь и беспощадное истребление: предоставим же эту долю людям более послушным и более гибким» [28]. Сам бы он не хотел такой доли, да и вообще подобная необходимость оказывается для него под вопросом, о чем подробнее будет сказано дальше.

Для Монтеня добродетельный обман все же сохраняет проблема­тичность – и это, несмотря на признание его неустранимости из общественной жизни, как, впрочем, и неустранимости всякого обмана, в том числе с неопределенными, недостаточно четкими нравственными индикациями.

Вопреки всему правда остается высшей и несомненной ценностью:  «Непосредствен-ность  и  правдивость своевременны и уместны в любой век, каким бы он ни был» [29]. «Мало того, что мне противно обманы­вать, – мне противно, когда обманываются во мне» [30]. «Лишь бы говори­лась правда. Это важнее всего. Кому не отвратительно вероломство, раз даже Тиберий отказался прибегнуть к нему, хоть оно и могло доставить ему великую выгоду?» [31]. И Монтень приводит случай, когда Тиберию предложили избавиться от злейшего врага римлян Арминия с помощью яда. Но Тиберий «отверг полезное ради честного. Это был, скажут мне, лицемер. Полагаю, что так: среди людей его ремесла это не диво. Но признание добродетели не обесценивается в устах ее ненавистника. Тем более что оно вынуждено у него самой истиной, и если даже он отвергает его в своем сердце, то все же прикрывается им, чтобы приукрасить себя» [32].

Монтень, пожалуй, как никто другой из философов, раскрыл диа­лектические нюансы и переходы добродетельности и недобродетель-ности в актах человеческого общения, связанных с моментами дезинформации, умолчания, притворства, тщательно про-думанного обмана.

Анализ аспекта проблематичности добро-детельного обмана показывает невозможность альтернативного решения многих задач нравственного выбора, ибо сами возможности заданы в многомерном ценностно-смысловом поле, включающем не только иерархическую упорядоченность (ценностей и смыслов), но и конкурирующие между собой однопорядковые ценности, не говоря уже об отношениях дополнительности, кооперативности и многих других, не поддающихся какому-либо четкому упо­рядочению.

Наша склонность к сплющиванию этой многомерности и созданию удобных правдоподобных теоретических клише препятствует глубокому пониманию человеческого духа, обладающего в действительности непредсказуемыми степе-нями свободы. Когда же под видом абстраги­рования наше теоретическое сознание вытесняет все то, что не ук­ладывается в его готовые категориальные структуры, умело игнорирует как чуждое, не действительное спонтанную игру душевных сил, стихию духовных новообразований, то оно приводит к угрожающему росту, собственной тривиа-льности, и к резкому «сужению» сознания вообще. Это создает благоприятную почву для утверждения в массовом сознании упрощенных стереотипов морального выбора и этической оценки, а стереотипы такого рода, в свою очередь, предопределяют формирование общественного мнения.

Между тем непредвзятый анализ именно темы проблематичности добродетельного обмана обнажает механизмы соскальзывания обществен­ного мнения на уровень упрощенных решений и его нетерпимости к иным, особенно к неальтернативным решениям. Здесь ясно обнаруживаются не только фиктивность добродетельной интенции (когда она искусно имитируется, не будучи на самом деле добродетельной) и не только самообман и самооправдание (когда субъект уверяет себя в благой цели, в гуманном характере производимого им обманного действия, хотя его подлинный смысл состоит в защите личного или группового интереса). Здесь нередко выявляется относительность самого качества доброде­тельности, невозможность его выражения в краткой и однозначной форму­ле, столь привлекательной для общественного мнения, обнаруживаются такие неожиданные метаморфозы добродетельности, вплоть до перехода ее в свою противоположность, что их осмысление способно повергнуть в скепсис и в этический релятивизм.

Все это связано с чрезвычайно сложной структурой социальных отношений, с противоречиями между различными соци-альными субъек­тами, взаимообусловленостью их интересов. Конкретное рассмотрение акта добродетельного обмана, цель которого, казалось бы, достигнута, выявляет обычно и таких социальных субъектов (индивиду-альных, коллективных и массовых), для которых тот же акт добродетельного обмана оборачи­вается злом. Попытаемся показать это на примере вопроса о причинах «признаний» Н.И. Бухарина на процессе по делу так называемого правотроцкистского блока. Ведь полезно обращаться к нашей не столь давней истории, содержащей много поучительных уроков.

 

2.5. Ложь н.и. бухарина. О необходимости различать благонамеренность и благодетельность обмана

 

Совершенно ясно, что утверждения Н.И. Бухарина о его участии в шпионаже и диверсиях, о его контрреволюционной деятельности, служении фашизму – чудовищная ложь. Вот некоторые его «признания»: «Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в измен­ников социалистической родины, мы превратились в шпионов, терро­ристов, реставраторов капитализма. Мы пошли на предательство, преступление, измену. Мы превратились в повстанческий отряд, организовывали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть советскую власть пролетариата» [33]. На вопрос Вышинского: «Короче говоря, вы скатились к прямому оголтелому фашизму», Бухарин отвечает: «Да, это правильно, хотя мы и не ставили всех точек над “и”» [34].

Известно, что некоторые склонны расценивать ложь Бухарина как благонамеренную. Но в чем именно заключалась эта благо­намеренность? Чье благо пытался отстоять Бухарин ценой столь ужа­сающей лжи – вот вопрос. На него трудно дать исчерпывающий ответ. Скорее всего Бухарин стремился таким путем спасти жизнь люби­мой жены и маленького сына, приняв условие Сталина. Малове­роятно, что к этому Бухарина склонили пытками или угрозой пыток, хотя скорее всего такие угрозы и действия имели место, могли сыграть определенную роль. И совсем уж маловероятно предполагать, что ложь Бухарина на процессе имела целью сохранение авторитета партии и ее вождя, стремление принести себя в жертву во имя высших партийных интересов – так называемая «версия Рубашова», представленная Артуром Кёстлером в его знаменитом политическом романе «Слепящая тьма» [35].

Надо заметить, что ложь во избежание пыток и мучительной смерти, «признание» как средство прекращения пыток трудно относить к категории добродетельного обмана, за исключением, быть может, отдель­ных случаев, когда сохранения жизни такой ценой добиваются для того, чтобы иметь возможность совершить какой-то очень важный, общест­венно значимый поступок, скажем, публично выступить с разоблачениями на суде. Эти сложные вопросы нуждаются, конечно, в специальном обсуждении.

Дала ли желаемый для Бухарина эффект его ложь, касавшаяся, кстати, не только собственной личности, но и его коллег по процессу? На этот вопрос скорее всего следует ответить отрицательно. Жена его была репрессирована и выжила чудом. Другие мыслимые позитивные следствия тоже в высшей степени сомнительны. Кому же принесла пользу благо­намеренная ложь Бухарина?

Конечно, тому, кто в ней был заинтересован. Сталину и его клике. Эта ложь служила обоснованию кровавого деспотизма Сталина, укрепляла заблуждение народа, оправдывала дальнейший террор и произвол. Если такие люди, как Бухарин (член Политбюро при Ленине, его ближайший соратник), скатились в болото предательства и фашизма, то насколько же прав великий вождь, уничтожая врагов народа. «Признания» и покаяния Бухарина великолепно подкрепляли чудовищную систему обмана, созданную сталинским режимом.

Эта до крайности наглая, многоярусная, всепроникающая система лжи вывернула наизнанку, проституировала, растлила обычные значения и смыслы: злейшие враги народа почитались его друзьями, лучшие представители народа клеймились как его враги, деспотическое насилие над народом выдавалось за служение народу, гнусная низость – за возвышенную духовность, коварное хитроумие – за мудрость, жалкая, полуграмотная посредственность – за великих политических деятелей, и т.п. И все это шло под флагом борьбы за счастье народа, за идеи коммунизма, против безнравственных предателей интересов народа.

Вот как обыгрывает Вышинский «признания» Бухарина, используя оправда-тельные оговорки и философские отступления последнего: «Философия, за дымовой завесой которой пытался здесь укрыться Бухарин, – это лишь маска для прикрытия шпионажа, измены» [36]. «Философия и шпионаж, философия и вредительство, философия и диверсии, философия и убийства – как гений и злодейство – две вещи несовместимые! Я не знаю других примеров – это первый в истории пример того, как шпион и убийца орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза перед тем, как размоз­жить ей голову разбойничьим кистенем» [37].

Вот какое благородное негодование! Какая сила нравственного возмущения! Слушайте дальше: «Так и Бухарин – вредительство, диверсии, шпионаж, убийства организует, а вид у него смиренный, тихий, почти святой... Вот верх чудовищного лицемерия, вероломства, иезу­итства и нечеловеческой подлости!» [38]. И, наконец, самое главное: «Вся наша страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, предавших врагу нашу родину, расстрелять как поганых псов! Требует наш народ одного: раздавить проклятую гадину!» [39].

И обманутый народ, веривший Сталину, действительно требовал этого. Народ верил (в массе своей!) тому, что говорили на процессе Бухарин и его «сообщники». Поэтому, даже если их ложь и считается благонамеренной или вынужденной, она ни под каким предлогом не может рассчитывать на малейшее нравственное оправдание. Объективно эта ложь служила обману народа, деформации его самосознания, способство­вавшей углублению самообмана.

Нетрудно ведь допустить, что, обманывая народ, тщательно организуя систему дезинформации и фальсификации (и по поводу результатов первых пятилеток, и по поводу борьбы с кулачеством, с «врагами народа» и т.д.), Сталин, возможно, вполне искренне считал, что народу лучше не знать правды, что такое неведение является для него благом, а те, кто стремится выяснить истину и говорить ее людям, несут народу зло и являются поэтому его врагами. Тогда, выходит, что и ложь Сталина нужно определять как благонамеренную.

Это дает повод различать понятия благонамеренной лжи (благо­намеренного обмана) и добродетельной лжи (добродетельного обмана). Хотя добро-детельный обман и предполагает благое намерение, но последнее далеко не всегда по-настоящему добродетельно, т.е. содержит реальную возможность добра, способно приносить и приносит дейст­вительное добро. В некоторых случаях благонамеренного обмана само это намерение субъекта, будучи вполне искренним, является заведомо морально неприемлемым или заведомо нереальным, прожектерским, и тогда эти случаи нельзя относить к благодетельному обману. Субъек­тивное намерение само по себе еще недостаточно для определения благодетельного обмана, с самого начала оно должно соответствовать нормам нравст-венности и справедливости, допускать вместе с тем объективные оценки. Конечно, подобные оценки (и прогнозы) носят, как правило, вероятностный характер. Но этого достаточно, чтобы отбросить крайние проявления субъективизма, всякие патологические и аморальные установки, выступающие в форме субъективно переживаемого благого намерения.

Тут мы подходим к самому трудному, пожалуй, и мучительному пункту проблемы добродетельного обмана. Кто и как санкционирует, устанав­ливает качество добродетельности? Ясно, что это не может быть прерогативой только самого субъекта добродетельного обмана, хотя он и является ответственным инициатором данного акта, способен соотносить его содержание с принципами нравственности и справед-ливости, анализировать и оценивать его качество, опираясь на объективные критерии, быть самокритичным. И тем не менее без внешнего подтверждения качество благо-детельности данного акта не может обрести объективного статуса. Оно по самой своей природе референтно, относится к иному субъекту (даже когда преследует интересы того, кто производит добродетельный обман, ибо тем самым способствует защите автономии всякой личности, ее права на тайну и волеизъявление). Внешним референтом выступают социальные субъекты, олицетворяющие нормы нравственности и справедливости, принятые в данном обществе. Как правило, именно они санкционируют качество благодетельности. Если эти субъекты являются в то же время и объектами добродетельного обмана, то их санкции трудно оспорить, ибо при прочих равных условиях приоритетом в определении и санкцио­нировании добра обладает не тот, кто делает, как он думает, кому-то добро, а тот, кому делают это добро. Если субъект, которому стремятся оказать благодеяние, отвергает, его, ибо не считает для себя благом, то это – его право. Навязывание другому силой того, что полагается в качестве добра, столь же проблематично, как и оправдание доброде­тельного обмана.

В этой связи следует вспомнить, что все чудовищные по своим масштабам истребительные акции сталинского режима выдавались за необходимые действия во имя блага народа. Эти акции имели, однако, свои корни во многих типичных интерпретациях теории борьбы за социализм, в различных экстремистских установках всевозможных борцов «за счастье народа». В 1920 г. на одном из московских зданий висел огромный лозунг «Железной рукой загоним человечество к счастью!». Матрос Железняков, как засвидетельствовал М. Горький, сказал, что «для благополучия русского народа можно убить и миллион людей» [40]. Но эта линия уходит еще дальше в прошлое. Она четко прослеживается у радетелей блага русского народа в XIX в. Их сострадание к народу и готовность беззаветно бороться за его счастье вела к парадоксальным результатам, что хорошо было подмечено Н. Бердяевым. По его словам, уже Белинский «из сострадания к людям» «готов проповедовать тиранство и жестокость», ибо «люди так глупы, что их насильно нужно вести к счастью» и «для того, чтобы осчастливить большую часть человечества, можно снести голову хотя бы сотням тысяч» [41]. Бердяев убедительно раскрыл «роковую диалектику» развития русской револю­ционно-социалистической и атеистической мысли: благо человека опре­деляется не им самим, но обществом и государством, а значит, каким-то другим человеком, действующим от имени общества и государства. И если человека можно насиловать и убивать для его же блага, то тем более, конечно, не возбраняется его обманывать.

Все это, если учесть наш исторический опыт, еще раз подчеркивает проблематичность добродетельного обмана, заставляет особенно прис­тально оценивать те критерии, которые позволяют определить само качество добродетельности.

Санкционирование качества доброде-тельности в завершенных актах добро-детельного обмана носит конкретный характер, действительно лишь в определенных временных рамках, в определенных отношениях и смыслах. Это еще раз указывает на проблематичность явлений добро­детельного обмана.

 

2.6. Что такое добродетельный обман со стороны государства и его органов?

 

Обман со стороны правителей и государственных органов – вещь обычная, повсеместная. Важно осмыслить те случаи обмана, которые по традиции подводят под категорию добродетельного, и выяснить, насколько это оправдано.

В связи с этим обратимся еще раз к Платону, на которого всегда ссылаются при обсуждении указанного вопроса. Напомню, что он различал «подлинную ложь» и «словесную ложь». Первая из них есть зло, не может считаться полезной ни под каким видом, так как «вводить свою душу в обман относительно действительности, оставлять ее в заблуж­дении и самому быть невежественным и проникнутым ложью – это ни для кого не приемлемо: здесь всем крайне ненавистна ложь» [42]. Подлинная ложь – «это укоренив-шееся в душе невежество, свойственное человеку, введенному в заблуждение. А словесная ложь – это уже воспроизведение душевного состояния, последующее его отображение, и это-то уж не будет беспри-месной ложью в чистом виде» [43].

Добродетельный обман связан лишь со словесной ложью. Платон спрашивает: «Словесная ложь бывает ли иной раз для чего-нибудь и полезна, так что не стоит ее ненавидеть? Например, по отношению к неприятелю и так называемым друзьям? Если в исступлении или безумии они пытаются совершить что-нибудь плохое, не будет ли ложь полезным средством, чтобы удержать их? Да и в тех преданиях, о которых мы только что говорили, не делаем ли мы ложь полезной, когда как можно более уподобляем ее истине, раз уж мы не знаем, как это все было на самом деле в древности?» [44].

Платон отвечает на эти вопросы утвердительно. Лишь Богу ложь никогда и ни в чем не может быть полезной, «любому божественному началу ложь чужда» [45]. Для человека же она бывает полезной «в виде лечебного средства» [46]. Поэтому «такое средство надо предоставить врачам, а несведующие люди не должны к нему прикасаться» [47]. «Уж кому-кому, а прави-телям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих сограждан – для пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать. Если частное лицо станет лгать подобным правителям, мы будет считать это таким же – и даже худшим – проступком, чем ложь больного врачу...» [48].

Мы привели почти все высказывания Платона, касающиеся добродетельной лжи. Они допускают, конечно, различные интерпретации. Однако все же бросается в глаза следующий слабый пункт позиции Платона: асимметрия в информационном контуре «правитель–граждане». Легко показать, что эта асимметрия, допускающая ложь правителя и исклю­чающая ложь граждан, не поддается рациональному обоснованию. Ведь правитель – не Бог, а человек и, следовательно, подвержен челове­ческим слабостям и недостаткам. Нетрудно представить себе такие случаи, когда частное лицо лжет правителю, который, будучи в состоянии исступления, способен «совершить что-нибудь плохое» для государства и тем самым частное лицо предотвращает это «плохое». Мыслимы и многие другие случаи, противоречащие позиции Платона. Например, когда правитель, руководствуясь интересами государства, обманывает ниже­стоящего правителя, а тот, в свою очередь, лжет ему, тоже руководствуясь интересами государства. Чаще всего мы имеем дело не с ложью правителя, а с ложью многих правителей, объединенных в иерархически организованную систему (которая включает правителей одного ранга, способных и вынуждаемых лгать друг другу). В такой ситуации, если следовать Платону, остается только одно: признать право лгать лишь за вышестоящим правителем. Однако все это придает качеству добро-детельности еще большую проблематичность, чем во всех уже рассмотренных разновид-ностях добродетельного обмана.

Во-первых, это качество здесь сводится исключительно к пользе (государства), т.е. определяется сугубо прагматическими критериями. В плане этической оценки подобные обманные действия в лучшем случае остаются неопределенными, но чаще всего они вступают в противоречие с нормами нравственности.

Во-вторых, трудно дифференцировать личные интересы правителя и интересы государства, ибо чаще всего они переплетаются слишком тесно, не говоря уже о том, что сплошь и рядом правители выдают свои интересы за государственные (даже малейшие амбициозные интересы Сталина, его прихоти, капризы тотчас же изображались как высшие государственные интересы). Можно указать примеры, когда ложь правителя преследует личный интерес, но это отвечает и государст­венному интересу. В таких случаях, однако, вряд ли допустимо говорить о добродетельном или благонамеренном обмане. Вспомним Талейрана, который искусно обманывал своих контрагентов, что позволяло ему получать от них огромные взятки, но вместе с тем заключать с ними выгодные для Франции договоры.

Выходит, то, что определяется как польза государству, может достигаться и путем самой низкой лжи, лицемерия, вероломства. Качество добродетельности обязательно предполагает этическую координату. Если эта координата устранена, то тем самым полностью утрачивается возможность оценки добродетельности, в том числе и того, что называется добродетельным обманом.

Это обстоятельство было четко зафиксировано еще Монтенем, который недвусмысленно выступал оппонентом Платона: «Меня часто охватывала досада, – писал он, – когда я видел, как судьи, стараясь вынудить у обвиняемого признание, морочили его ложными надеждами на снисхождение или помилование, прибегая при этом к бесстыдному надувательству. И правосудие, и Платон, поощрявший приемы этого рода, немало выиграли бы в моих глазах, предложи они способы, которые пришлись бы мне более по душе. Злобой и коварством своим такое правосудие, по-моему, подрывает себя не меньше, чем его подрывают другие» [49].

Таким образом, в этическом отношении обман со стороны государствен­ных деятелей и государственных органов не может получить оправдания. Остается одно – польза госу-дарства. Но и тут дело обстоит весьма сложно, ибо нужно иметь четкие критерии для определения того, что является действительно полезным для государства и во имя чего допустимо обманывать отдельных граждан, коллективы, социальные группы, народ в целом.

Исторический опыт и, в частности, опыт нашего государства пока­зывает, что различные формы и проявления намеренной дезинформации со стороны государственных органов, руководящих деятелей страны слишком уж часто не имеют никакого оправдания с точки зрения действительных интересов государства и народа. Заметим, что интересы государства (как системы государственных органов) и интересы народа отождествлять неправомерно, часто мы видим их резкое расхождение.

Бюрократическая система не раз успешно выдавала свои интересы за народные, обманывая тем самым народ, скрывая от него принципиально важную информацию. Бюрократическое тайнодейство, кастовая закры­тость и засекреченность, фетишизация государственных функций и роли функционеров – вот условия успешного обмана общества, развития коррупции, организованной преступности в государ-ственных масштабах.

В деятельности государственных органов и их представителей следует, конечно, различать акты сохранения закрытости информации и акты дезинформации. Бесспорно, что у высшего эшелона власти, у опреде­ленной группы управляющих могут быть секреты, тщательно скры­ваемые от общественности. Такое сокрытие определен-ной информации может использоваться для обмана народа (например, табуирование «невыгодной» правительству информации и т.д.), но может и не иметь характера обмана, преследовать полезные для страны цели. Акты же намеренной дезинформации общест-венности, осуществляемые официаль­ными органами и лицами под предлогом государственной пользы, оказываются, как правило, сомнительными с точки зрения возможности их оправдания.

Отсюда крайняя необходимость у общества иметь демократические способы и органы проверки любой информации, исходящей от госу­дарственных учреждений, от управляющих любого ранга. Возможность такой проверки является непременным фактором оптимизации деятель­ности управленческого аппарата.

Учитывая сказанное, допустимо считать, что намеренная дезинформация со стороны государства и его управителей (позволим себе видоизменить термин Платона «правитель»), даже в тех случаях, когда она оказывается в каких-то отношениях полезной, не может подводиться под категорию добродетельного обмана. Это – особый феномен, требующий специального анализа, описания и обозначения.

Следует согласиться с соображениями В.И. Свинцова по этому вопросу: «Легко воссоздается множество моделей, – пишет он, – в которых объектом добродетельного обмана становится индивид, в экстремальных ситуациях – группа связанных определенной общностью индивидов. Однако ситуация в корне меняется, когда речь заходит о социуме, базирующемся на принципах демократии. Коммуникатор, произвольно присваивающий себе право селекции информации, в подобных ситуациях, по существу, трансформирует обман в социальный самообман. Какой бы суровой, горькой, трагичной, вообще «не­комфортной» ни была истина, ни с нравственной, ни с праксеологической точки зрения оправдать социальный самообман невозможно» [50]. Добавлю, что гуманистиче-ские принципы категорически исключают намеренную дезинформацию общественности, обман народа, не взирая ни на какие оправдательные доводы.

В заключение надо сказать, что, несмотря на трудности этического оправдания добродетельного обмана, даже в самых, казалось бы, несомненных случаях и несмотря на его многоликость, препятствующую охвату этого феномена единой концептуальной рамкой, отрицать его реальное существование невозможно. Добродетельность обмана может быть установлена лишь эмпирически, путем конкретного анализа вызвавших его обстоятельств и вызываемых им следствий, а постольку лишь ретроспективно (когда достаточно полно проявились последствия обманного действия).

 

 

 

 

Читать далее Глава 3

В начало Содержание

 

 

 

 

 



[1] Эта проблема в той или иной степени затрагивалась рядом авторов. Она получила наиболее интересную постановку и освещение в работах В.И. Свинцова (см.: Свинцов В.И. Отсутствие сообщения как возможный источник информации: логико-гносеологический аспект // Философские науки. 1983. № 3; он же: Истина, до6ро, красота // философские науки. 1988. № 1. Лишь недавно, как отмечалось выше, она получила освещение в № 5 журнала «Логос» за 2008 г.

[2] См., напр.: Hill Th.E. Autonomy and benevolent lies. Journ. of value inquiry. Dordrecht, 1984. Vol. 18, № 4. Даже в «Стэндфордской философской энциклопедии» нет специальной статьи, посвященной добродетельному обману.

[3] См.: Свинцов В.И. Отсутствие сообщения как возможный источник информации: логико-гносеологический аспект // Философские науки. 1983. № 3.

[4] Л.Н. Толстой о литературе. Статьи, письма, дневники. М, 1955. С. 19.

[5] Европейские поэты Возрождения. М., 1974. С. 546.

[6] Свинцов В.И. Истина, добро, красота // Философские науки. 1988. № 1. С. 40.

[7] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 45.

[8] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 135.

[9] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 122.

[10] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 214–215.

[11] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 29.

[12] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 87.

[13] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 111.

[14] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 232.

[15] См.: Пушкин А.С. Стихотворения. Поэмы. М, 1984. С. 229.

[16] Категории аксиологического и праксеологического (наряду с категориями онтологического и гносеологического) являются фундаментальными для философского знания и, следовательно, для анализа явлений духовной жизни; они нередуцируемы к другим категориям и друг к другу, находятся между собой в отношениях взаиморефлексии. (См.: Дубровский Д.И. О специфике философской проблематики и основных категориальных структурах философского знания // Вопросы философии. 1984, № 11).

[17] Гроссман В. Жизнь и судьба // Октябрь. 1988. № 1. С. 4.

[18] Ларошфуко Франсуа дe. Мемуары. Максимы. Л., 1971. С. 170.

[19] Ларошфуко Франсуа дe. Мемуары. Максимы. Л., 1971. С. 155.

[20] Ларошфуко Франсуа дe. Мемуары. Максимы. Л., 1971. С. 159.

[21] Ларошфуко Франсуа дe. Мемуары. Максимы. Л., 1971.

[22] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 231.

[23] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 211.

[24] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 159.

[25] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 10–11.

[26] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 10.

[27] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 269.

[28] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 6.

[29] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 7.

[30] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 6.

[31] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 5.

[32] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979.

[33] Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР – 13 марта 1938 г. М., 1938. С. 185.

[34] Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР – 13 марта 1938 г. М., 1938.  С. 186.

[35] См. журнал «Нева». 1988. № 7, 8. Психология главных обвиняемых на знаменитых процессах 1936–1938 гг., которые оговаривали самих себя, в их числе Н.И. Бухарина, была глубоко раскрыта Троцким (см.: Троцкий Л.Д. Преступления Сталина. М. Изд. Гуманитарной литературы, 1994. Эта книга представляет большой исторический интерес своей документальной основой, касающейся событий того времени и характеристик основных персонажей).

[36] Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР – 13 марта 1938 г. М., 1938. С. 284.

[37] Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР – 13 марта 1938 г. М., 1938. С. 284.

[38] Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР – 13 марта 1938 г. М., 1938. С. 309.

[39] Судебный отчет по делу антисоветского «право-троцкистского блока», рассмотренному Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР – 13 марта 1938 г. М., 1938. С. 346. Полезно привести и заключительные слова речи Вышинского: «Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных советских людей, всего советского народа. А над нами, над нашей счастливой страной, по-прежнему ясно и радостно будет сверкать своими светлыми лучами наше солнце. Мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенному от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем – великим Сталиным – вперед и вперед к коммунизму» (там же).

[40] См.: Литературная газета. 1988, № 37. С. 5.

[41] См.: Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955. С. 34.

[42] Платон. Государство. 382b. Соч. в 3-х т. Т. 3. ч. 1. М., 1971. С. 162.

[43] Платон. Государство. 382b. Соч. в 3-х т. Т. 3. ч. 1. М., 1971. С. 162.

[44] Платон. Государство. 382b. Соч. в 3-х т. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. С. 162–163.

[45] Платон. Государство. 382b. Соч. в 3-х т. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. С. 163.

[46] Платон. Государство. 382b. Соч. в 3-х т. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. С. 169.

[47] Платон. Государство. 382b. Соч. в 3-х т. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. С. 162.

[48] Платон. Государство. 382b. Соч. в 3-х т. Т. 3. Ч. 1. М., 1971. С. 162.

[49] Монтень Мишель. Опыты. В 3-х кн. Кн. 3. М., 1979. С. 6.

[50] Свинцов В.И. Истина, добро, красота // Филос. науки. 1988. № 1. С. 42.