На главную страницу

Научные тексты

Книги

Воспоминания

Публицистика

Каратэ-До

Рисунки

Контакты

 

 

 

Д.И. Дубровский

Статьи из рубрики

Сознание и мозг

Явления сознания и мозг

Субъективная реальность и мозг

Сознание как предмет нейрофизиологического исследования

Еще раз о психофизиологической проблеме, функционализме и субъективной реальности

Субъективная реальность, мозг и развитие НБИК-конвергенции: эпистемологические проблемы

Психофизическая проблема

Субъективная реальность и мозг: опыт теоретического решения проблемы

(английский перевод статьи читать в формате pdf)

Проблема свободы воли и современная нейронаука

Возможно ли чтение мыслей другого человека на основе исследований мозга?

 

 

 

Явления сознания и мозг: проблема расшифровки их нейродинамических кодов

(Доклад на Научной сессии Общего собрания Российской академии наук «Мозг: фундаментальные и прикладные проблемы» 15 декабря 2009 г.)

Опубликовано: Вестник Российской Академии наук, 2010, №5-6. См. также: Мозг. Фундаментальные и прикладные проблемы. По материалам Научной сессии Общего собрания Российской академии наук 15 – 16 ноября 2009 г. Под ред. академика А.И.Григорьева. М.: Наука, 2010.

 

Загадка сознания всегда волновала умы философов. Она остается главным узлом проблемы «мозг и психика». Суть этой проблемы четко выражена И.П. Павловым: «каким образом материя мозга производит субъективное явление» (Павлов 1951, с. 247).

Сознание обладает специфическим и неотъемлемым качеством субъективной реальности (оно обозначается в философии также терминами «ментальное», «феноменальное», «интроспективное», «квалиа»). Это – уникальное Я каждого из нас, с его ощущениями, мыслями, чувствами, желаниями, волей.

Именно объяснение этого качества составляет центральный, наиболее трудный пункт проблемы «сознание и мозг», которая включает существенные философские предпосылки и аспекты, но остается научной по своему содержанию, методам исследования и их результатам. Идеалистические и дуалистические концепции сознания вступают в противоречие с результатами этих исследований, подвергаются основательной критике со стороны материалистически ориентированных ученых и философов. В большой моде у нас всевозможные мистические и лженаучные трактовки сознания. К сожалению, они находят поддержку у представителей так называемой интеллектуальной элиты, что требует решительного противодействия.

Сейчас востребованы такие философские подходы к проблеме «сознание и мозг», которые не ограничиваются метафизическими рассуждениями, а нацелены на решение основных теоретических и методологических вопросов этой проблемы, тесно связаны с развитием научного знания.

Проблема «сознание и мозг» (mind-brain problem) вот уже более полувека находится в центре внимания западной аналитической философии, использование опыта которой в этой области весьма важно. Однако, обозревая и критически осмысливая обширную литературу за последние два десятилетия, в ней трудно обнаружить какие-либо значительные теоретические новации. В современной аналитической философии по-прежнему преобладает редукционистский тип объяснения явлений сознания в двух его основных вариантах: физикалистском (когда явления сознания отождествляются с физическими процессами) и функционалистском (когда они отождествляются с функциональными отношениями, лишаясь своей специфики). Сравнительно немногочисленные противники редукционизма (Т. Нагель, Дж. Сёрл, Д. Чалмерс и др.), высказывая убедительные критические соображения, не дают основательного концептуального объяснения субъективной реальности.

Проблема «сознание и мозг» требует теоретически обоснованного ответа на два главных вопроса:

1) Если явлениям субъективной реальности нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию, пространственные отношения), то, как объяснить их связь с мозговыми процессами?

2) Если они не обладают физическими свойствами, то, как объяснить их причинное действие на телесные процессы, которое очевидно?

Есть еще и третий вопрос: о совместимости свободы воли и детерминизма мозговых процессов. Его решение зависит от первых двух.

Ответы на эти вопросы могут быть получены с позиций информационного подхода. Он основывается на двух принципах, не встречающих эмпирических опровержений:

1.Информация необходимо воплощена в своем физическом, материальном носителе, не существует вне и помимо него.

2.Информация инвариантна по отношению к физическим свойствам своего носителя, т.е. одна и та же информация может иметь разные по своим физическим свойствам носители, кодироваться по-разному.

Суть информационного подхода состоит в следующем.

Явление субъективной реальности рассматриваются в качестве информации (поскольку она допускает ценностно-смысловое, интенциональное описание). Например, я вижу дерево. Переживаемый мной образ дерева есть информация об этом предмете (обозначим ее А). Носителем информации А, согласно данным нейронауки, является определенная мозговая нейродинамическая система (обозначим ее Х). При этом, конечно, Х не является копией дерева. Это – кодовая структура (подобно тому, как слово «дерево» не является копией дерева, но способно давать представление об этом предмете). Однако я переживаю Х субъективно в виде образа (особый вопрос, требующий объяснения!). Информация А дана мне в «чистом» виде, в том смысле, что я совершенно не чувствую ее «отягощенности» своим носителем, ее связи с Х (и вообще того, что происходит в моем мозгу). Я могу легко оперировать А, но не чувствую, что тем самым оперирую Х. Об этом будет речь ниже.

Таким образом, явление субъективной реальности необходимо связано с мозговым процессом как информация со своим носителем. Это особый тип связи, требующий теоретического анализа. Кратко: связь между А и Х носит функциональный характер; представляет собой кодовую зависимость, сложившуюся в филогенезе и онтогенезе; А и Х – явления одновременные и однопричинные; они находятся в отношении взаимооднозначного соответствия; Х есть кодовое воплощение А или, короче, код А.

Единый информационный процесс имеет два аспекта: ценностно-смысловой и физический. Основательное исследование связи АХ, структурной и функциональной организации систем типа Х, означает расшифровку мозгового кода данного психического явления, т.е. выяснение содержащейся в этом коде информации.

Но что означает «расшифровка кода» (декодирование), если информация всегда существует только в кодовой форме и от нее невозможно избавиться?

Она может означать лишь одно: преобразование «непонятного» кода в «понятный». Для каждой самоорганизующейся системы существует два типа кодов. Назовем их «естественными» и «чуждыми». Первые сразу «понятны» системе, «прозрачны» для нее, т.е. несут «открытую» для нее информацию, «готовую» для управления (например, слово «дерево» для знающего русский язык, в отличие от тех, кто его не знает).

Расшифровка кода (декодирование) требуется, когда система имеет дело с «чуждым» кодом. Но это означает лишь его преобразование, перекодирование в «естественный» код. После того, как найден и закреплен способ такого преобразования, «чуждый» код становится для самоорганизующейся системы «естественным», т.е. новым элементом ее функциональной организации.

В живой системе существуют фундаментальные коды, например, код ДНК, с которыми в процессе развития самоорганизации согласуются другие кодовые новообразования.

Мозговой код типа Х, который мы стремимся расшифровать, является для меня внутренним «естественным» кодом. Воплощенная в нем информация дана мне непосредственно, в «чистом» виде, т.е. в виде моих ощущений, образов, мыслей и т.п., Для другого же (скажем, исследователя мозга) Х является внешним «чуждым» кодом.

Чтобы получить информацию А, ему надо преобразовать Х в какой-либо «естественный» для него код (изображение предмета, словесное описание и т.д.), в конечном итоге – в свой внутренний естественный мозговой код типа Х. Это и происходит (в случае моей откровенности!) при обычных способах коммуникации (посредством речи и т.п.).

Отметим в этой связи идею аутоцереброскопа, согласно которой я сам могу наблюдать и исследовать связь своих собственных психических и мозговых процессов. В современных условиях она может иметь определенную экспериментальную перспективу. Но и в этом случае, несмотря на переживание мной А в «чистом» виде, я должен буду сделать то же, что и внешний наблюдатель, т.е. получить А (его «содержание») независимым способом.

Задача расшифровки мозговых кодов поставлена в науке вслед за расшифровкой генетического кода. Она состоит в том, чтобы путем анализа отводимых от мозга сигналов определить переживаемые человеком субъективные состояния. Эта задача во многом отличается от классических задач естествознания, так как включает коммуникативный и герменевтический аспекты (которые требуют опоры на категорию понимания). Здесь важно использовать опыт лингвистики и криптологии.

Как известно, Шампольон расшифровал древнеегипетскую иероглифику, имея Розетский камень, ставший символом ключа к расшифровке кода. Наш выдающийся соотечественник Юрий Кнорозов расшифровал язык майя, не имея Розетского камня. Такого «камня» нет и для расшифровки мозговых кодов. Но всегда может быть найдена некоторая метаинформация, которая таит в себе первичный ключ к расшифровке языков мозга.

В этой области требуется разработка специальных методологических подходов и теоретических вопросов, от которых зависят новые идеи и новые прорывы в расшифровке мозговых кодов. Один из насущных вопросов состоит в разработке феноменологии и систематики явлений субъективной реальности, форм их дискретизации и структурно-динамической упорядоченности, способов корректного расчленения континуума субъективной реальности по временному и «содержательному» параметрам (учитывая вместе с тем связь выделяемых фрагментов с диспозициональным и арефлексивным уровнями психических процессов). В этом состоит необходимое условие достаточно четкого выделения объекта расшифровки кода и построения его первичной модели (по крайней мере, некоторые свойства и характеристики явлений типа А могут служить в качестве первичной модели для описания и анализа кодовых структур типа Х; см. подробнее: (Дубровский 1971, с. 267 – 315).

«Раскрытие нервного кода – один из главных вызовов нейронауке, а если перефразировать Фрейда, то это царская дорога к пониманию сознания» (Стикс, 2009, с. 37; см. также: Николелис и Рибейро, 2007).

Перейдем к ответу на второй главный вопрос.

Явления субъективной реальности способны служить причиной телесных изменений в качестве информационной причины.

Отличие информационной причины от физической причины определяется принципом инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя. Здесь причинный эффект вызывается именно информацией на основе сложившейся кодовой зависимости, а не самими по себе физическими свойствами носителя этой информации, которые могут быть разными. Наглядно это выступает в формировании условных рефлексов и особенно ярко – в языковой коммуникации.

Важно подчеркнуть, что понятие информационной причинности не противоречит понятию физической причинности; оно расширяет теоретические средства объяснения, когда предметом исследования служат самоорганизующиеся системы (биологические, технические, социальные). Психическая причинность есть вид информационной причинности.

Здесь мы подходим к вопросу о совместимости свободы воли с детерминизмом мозговых процессов. В рамках доклада нет возможности анализировать проблему свободы воли. Поэтому остается сказать: тот, кто отрицает свободу воли, перечеркивает себя как личность, снимает с себя всякую ответственность, в том числе и за свое утверждение, что нет свободы воли.

Конечно, утверждение о существовании свободы воли надо брать в частном виде. Но этого вполне достаточно для ее признания. Каждый из нас уверен, что может по своему желанию, по своей воле совершать выбор действия, произвольно оперировать теми или иными представлениями, мыслями и т.д., хотя в составе субъективной реальности есть и такие классы явлений, которые недоступны произвольному управлению или поддаются ему с большим трудом (боль, эмоции и др.). Тем не менее, наше Я может управлять собой в весьма широком диапазоне.

Но что такое наше Я с позиций нейронауки?

Согласно современным исследованиям (А. Дамасио, Дж. Эделмен, Б. Либет и др.), наше Я представлено в мозге особой структурно-функциональной подсистемой, которую называют Эго-системой головного мозга. Она образует высший, личностный уровень мозговой самоорганизации и управления, включающий сознательно-бессознательный контур психических процессов (см. анализ этого вопроса: Матюшкин, 2007). Именно на этом уровне совершаются те кодовые преобразования, которые представляют нашему Я информацию в «чистом» виде (т.е. в качестве субъективной реальности) и обеспечивают активность Я в форме произвольных действий.

Отсюда следует важный вывод. Если я могу по своей воле оперировать своими мыслями, переходить от одной мысли к другой, то это означает, что я могу по своей воле оперировать, их нейродинамическими носителями, т.е. могу управлять некоторым классом своих мозговых нейродинамических систем. Каждый, совершенно не замечая, все время делает это (и часто – не лучшим образом).

Если способность управлять своими представлениями и мыслями есть способность управлять их мозговыми носителями, то это означает: 1) способность управлять энергетическим обеспечением этих операций, в том числе соответствующими биохимическими процессами; 2) способность изменять программы действий, следовательно, изменять их кодовые нейродинамические структуры; 3) способность расширять контуры психической регуляции (включая создание доступов к вегетативным функциям, как это умеют делать йоги, когда они, к примеру, произвольно изменяют свой сердечный ритм).

Такой подход позволяет глубже исследовать феномены «напряжения мысли», «напряжения воли», способы интенсификации творческого процесса, создания новых ресурсов психической саморегуляции, причем не только функциональной, но и нравственной.

Другими словами, мы способны расширять диапазон возможностей управления собственной мозговой нейродинамикой (со всеми вытекающими из этого желательными для нас следствиями).

Но способность управлять собственной мозговой нейродинамикой означает, что Эго-система головного мозга является самоорганизующейся системой. Следовательно, акт свободы воли (как в плане производимого выбора, так и в плане генерации внутреннего усилия для достижения цели) есть акт самодетерминации. Это показывает, что понятие детерминации должно браться не только в смысле внешней, но и в смысле внутренней детерминации, задаваемой программами мозга. Тем самым устраняется тезис о несовместимости понятий свободы воли и детерминизма мозговых процессов.

Эти вопросы имеют принципиальное значение для расшифровки мозговых кодов, поскольку последние представляют собой именно самоорганизующиеся системы (функциональные элементы Эго-системы мозга).

Исследования по расшифровке мозговых кодов интенсивно ведутся в десятках крупнейших научных центрах за рубежом. В нейронауке оформляется новое направление, которое можно назвать нейрокриптологией. Эти исследования условно подразделяются на две группы. Одну из них называют «чтением мыслей», вторую – «управлением силой мысли» (когда, например, парализованный человек, с вживленным чипом, представляя движение своей руки, управляет курсором компьютера).

Приведу несколько впечатляющих результатов.

Еще четыре года назад были созданы технологии нового детектора лжи, с помощью которого факт обмана регистрировался почти в 100% случаев. Более того, детектор различал такие типы лжи, как «ложь о себе», «ложь о других». «ложь о настоящем» и «ложь о будущем», т.е., о намерениях человека (эти достижения подробно обсуждались на симпозиуме «Детекция лжи в ХХ1 веке», проведенном в рамках последнего Всемирного конгресса по психофизиологии в Стамбуле).

Выдающегося результата добились совсем недавно два американских нейрохирурга Дж. Гэлэнт и Ш. Нишимото (Университет Беркли – Калифорния). С помощью новейшего магнитного резонатора они смогли расшифровать нейродинамический код сложных субъективных состояний, получить на мониторе компьютера «движущуюся картинку» тех объектов, которые мысленно представляли себе участники экспериментов.

Подобные исследования развиваются исключительно быстрыми темпами. Создаются все более эффективные интерфейсы «мозг-компьютер». На подходе наноинтерфейсы. Идет мощное встречное движение со стороны компьютерного моделирования деятельности мозга и разработок искусственного интеллекта.

На конференции Supercomputing 2009 (18 ноября 2009, Портленд, США) компания IBM сообщила, что впервые на одном из самых мощных суперкомпьютеров ею проведено моделирование коры головного мозга кошки. Данная модель содержит 1 миллиард нейронов и 10 триллионов отдельных синапсов. Она воспроизводит информационные процессы, представляющие ощущения, действия и когнитивные операции животного.

Как было заявлено на той же конференции, сопоставимый с мощностью человеческого мозга компьютер кампания IBM планирует разработать к 2019 году. К тому же времени корпорация INTEL обещает создать так называемый «телепатический интерфейс» – устройство, с помощью которого человек сможет управлять различными механизмами и компьютерной техникой при помощи мысли.

Важно иметь в виду, что помимо открытых, проводятся и закрытые исследования в военных целях (заказчиком которых является, в частности, подразделение Пентагона DARPA). Несомненно, что эти направления исследований имеют стратегическое значение.

Отечественные ученые, безусловно, внесли очень большой вклад в разработку проблемы «психика и мозг». Однако в указанной выше области наше отставание весьма значительно. И это, несмотря на то, что у нас еще в 70-х годах плодотворно велись исследования по расшифровке мозговых кодов академиком Н.П. Бехтеревой и ее замечательным коллективом, куда входили П.В. Бундзен, В.М. Смирнов, Ю.Л. Гоголицын, С.В. Медведев и др. Эти работы во многом сохраняют свое значение и сегодня (Бехтерева, 1971; Бехтерева и др.,1975; Бехтерева и др., 1977. Более того, в то время разрабатывались и философско-методологические вопросы проблемы расшифровки мозговых кодов (Дубровский, 1971; Дубровский, 1975; Бундзен, 1978).

Надо вспомнить и о том, что эти исследования были если не прерваны, то во всяком случае сильно заторможены разгромной статьей в органе ЦК КПСС журнале «Коммунист». В ней обсуждение проблематики расшифровки мозговых кодов было названо, цитирую, «софистическими рассуждениями», которые имеют «отнюдь не естественнонаучный, но общественно-политический аспект, через расшифровку нейродинамического кода предлагается проникать в душевный мир человека… тут претензии на рекомендации с совершенно чуждых нам научных и идеологических позиций». «Тут налицо открытая ревизия марксистко-ленинского понимания природы сознания» (Дубинин, 1980, с. 72 – 73). Кто постарше, хорошо понимает, что это тогда означало.

Исследования по расшифровке мозговых кодов психических явлений носят комплексный, междисциплинарный характер, требуют согласованной работы представителей многих дисциплин, оперирующих разными и зачастую далекими друг от друга понятиями, методами, теоретическими инструментами (они охватывают очень широкий диапазон – от математики, дисциплин биофизического и биохимического профиля, всего комплекса наук о строении и функциях мозга до компьютерных наук, психологии, лингвистики). Эту многомерную структуру участия различных научных дисциплин в решении задач расшифровки мозговых кодов трудно упорядочить и привести к некоторому общему знаменателю. Тем не менее, их реальный процесс взаимодействия, как важнейший фактор развития нейронауки, требует специального теоретического анализа, который призван служить построению своего рода концептуальных мостов между разными дисциплинами и тем самым успешной разработке проблем междисциплинарности. К этому следует добавить, что огромный объем экспериментальных исследований в рассматриваемой области продолжает быстро возрастать, создавая серьезные трудности для их оптимизации и теоретического осмысления.

Назрела острая потребность в систематизированном сопоставлении и анализе полученных результатов, выяснении узких мест, перспективности предлагаемых гипотез, степени их подтверждения наличным экспериментальным материалом, разрешающей способности используемых методов. Необходимо систематичное осмысление основных теоретических вопросов в данной области исследований, прежде всего вопросов междисциплинарного плана, привлечения для этой цели инструментария методологии науки (накопившей большой опыт в анализе такого рода задач).

Специальная теоретическая работа в обозначенной области исследований способна служить повышению их эффективности. Она призвана четко определять узловые задачи, стимулировать прорывные направления исследований. В области нейронаук назревает то, что давно сложилось в физике – разделение труда между экспериментаторами и теоретиками, т.е. потребность в специализированной теоретической деятельности. Об этом говорят крупные ученые, подчеркивая острый дефицит упорядочения и осмысления колоссального фактического материала современной нейронауки. Дж. Хокингс, например, считает, что сейчас мы уже не можем обойтись без «теоретической нейробиологии», и надо приложить все усилия, чтобы она была создана (Хокинс, Блейксли, 2007, с. 11). В последнее время этим вопросам особое внимание уделяют наши ведущие специалисты в области нейронауки (А.М. Иваницкий, В.Я. Сергин, К.В. Анохин, Ю.И. Александров, Т.В. Черниговская, А.Я. Каплан, С.В. Медведев, М.А. Островский, и др.).

Обозревая зарубежные исследования по проблематике мозговых кодов за последние три-четыре года, мы видим, что новации разного рода и уровня сыплются там как из рога изобилия. Ясно, что это связано с высокой технической и финансовой оснащенностью многочисленных научных центров, ведущих такие исследования. Ясно и то, что нам бессмысленно «догонять» их по уже проложенным направлениям. Проблемное поле современной нейронауки многомерно и динамично, в нем постоянно назревают новые возможности стратегического прорыва. Именно они создают для нас шанс выхода на передовые рубежи. Но для этого нужно с максимальным реализмом и полнотой отслеживать и оценивать то, что происходит в западной нейронауке. К сожалению, у нас этим никто серьезно не занимается (я имею в виду какую-либо специальную структуру, имеющую такую цель и соответствующие средства). Это делается «на глазок» отдельными лицами, без основательного анализа и теоретического осмысления всей панорамы исследований и новаций.

Наука о мозге и ее результаты приобрели стратегическое значение, подтверждением чего служит и нынешнее Общее собрание Российской академии наук. Проблематика расшифровки мозговых кодов, ее экспериментальные программы включают практически все уровни исследования мозга. Она, без преувеличения, образует передний край нейронауки. Учитывая это, важно создать в рамках Академии наук хотя бы небольшой теоретический центр с задачами: 1) систематически и оперативно отслеживать все новации и подвижки в расшифровке мозговых кодов и в смежных областях исследования; 2) классифицировать и подвергать их тщательному анализу; 3) зондировать назревающие прорывные направления; 4) теоретически осмысливать общую ситуацию с целью выработки стратегических ориентиров и концентрации усилий на главных новых направлениях.

Если мозговые коды психических явлений будут в существенной степени расшифрованы, то это способно нарушить фундаментальные структуры социальной самоорганизации. Личность, являясь элементом социальной системы, относительно автономна. Она открывает, закрывает, приоткрывает свой субъективный мир, говорит правду и дезинформирует по своей воле и весьма избирательно.

Если будут созданы технологии «раскрытия» субъективного мира личности, то к чему это может привести? В чьих руках они окажутся? Кто, кого и зачем будет «открывать», оставаясь «закрытым»?

Эти вопросы уже сейчас актуальны, ибо указывают на глобальные угрозы и риски. Мы должны заранее готовиться, чтобы противостоять им. В этом отношении роль гуманитарных дисциплин становится решающей, ибо без основательной социальной и этической экспертизы, без ее действенных санкционирующих механизмов, нам грозит глобальная катастрофа. Поэтому сейчас первостепенное значение приобретает разработка и наведение концептуально-смысловых «мостов» между физическими, биологическими, техническими и социо-гуманитарными дисциплинами. Самым главным для нашего времени остается экзистенциальный вопрос: о смысле существования и деятельности человека и человечества, о подлинных смыслах и ценностях, способных противостоять нарастающему абсурду. Этим также определяется жизненно значимый философский аспект проблемы «сознание и мозг».

В заключение следует сказать, что каждый действительно крупный ученый, занимаясь вопросами теории в своей области исследований мозга, непременно выходит на метатеоретический уровень нейронауки. И здесь его ждет встреча с философом, которая может быть плодотворной для обеих сторон, если ученый отдает себе отчет, что всегда стоит на краю бездны незнания, а философ оказывается достаточно компетентным в соответствующей области нейронауки и высоко ценит труд ученого.

ЛИТЕРАТУРА

Бехтерева Н.П., Нейрофизиологические аспекты психической деятельности человека // Л.: Медицина, 1971, 119 стр.

Бехтерева Н.П., Бундзен П.В., Гоголицын А.С. и др. Принципы организации нервного кода индивидуально-психической деятельности // Физиология человека. Т. 1, 1975, № 1. С. 6 – 17.

Бехтерева Н.П., Бундзен П. В., Гоголицын Ю.Л. Мозговые коды психической деятельности // Л.: Наука, 1977, 165 стр..

Бундзен П.В. Некоторые методологические вопросы расшифровки мозговых кодов психических явлений // Вопросы философии,1978, № 9.С. 87- 95.

Дубинин Н.П. Наследование биологическое и социальное // Коммунист, 1980, № 11. С. 62 – 74.Как видим, тогда против своих оппонентов орудовали идеологической дубиной не только философы, но и отдельные видные ученые. Интересно, что эта статья академика Н.П. Дубинина, в которой он громил таким же манером академиков Б.Л. Астаурова и Д.К.Беляева, проф. В.П. Эфроимсона и других своих коллег, перепечатана слово в слово сравнительно недавно в его «Трудах», посвященных философским проблемам генетики (Дубинин Н.П. Избранные труды. Том 4. История и трагедия советской генетики. Философские проблемы генетики // М.: Наука, 2002). Так что тем, кому это интересно, не надо искать журнал тридцатилетней давности.

Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики // М.: Наука, 1971, 386 стр. (Более подробное изложение информационного подхода и его результатов содержится в последующих работах: Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг// М.: Высшая школа,1980, 286 стр.; его же: Проблема идеального. Субъективная реальность. Изд. 2-е, доп. // М.: Канон, 2002, 367 стр.; его же: Сознание, мозг, искусственный интеллект // М.: Стратегия- Центр, 2007, 267 стр.).

Дубровский Д.И. Проблема нейродинамического кода психических явлений // Вопросы философии, 1975, № 6. С. 84 – 95.

Матюшкин Д. П. . О возможных нейрофизиологических основах природы внутреннего «Я» человека // Физиология человека, 2007, т.33, № 6. С.1-10.

Николелис М. и Рибейро С. В поисках нейронного кода // В мире науки, 2007, № 4. С. 37 – 43.

Павлов И.П. Полное собр. соч. Изд. 2, т.2, кн. 2 // М.- Л.: Изд-во АН СССР, 1951.

Стикс Г. Как подключиться к мозгу // В мире науки, 2009, № 2. С. 32 – 39.

Хокингс Дж. и Блейксли С. Об интеллекте // М., СПб, Киев: Вильямс, 2007, 181 стр.

 

К списку статей

 

 

 

 

СУБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ И МОЗГ. К ВОПРОСУ О ПОЛУВЕКОВОМ ОПЫТЕ РАЗРАБОТКИ «ТРУДНОЙ» ПРОБЛЕМЫ СОЗНАНИЯ» В АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

(В связи с книгой В.В. Васильева «Трудная проблема сознания». М. 2009.).

 

Проблема сознания стала в наше время чрезвычайно актуальной. Это вызвано бурным развитием информационного общества, процессами глобализации, крупными достижениями науки, бросающими вызов традиционным ценностям и мировоззренческим представлениям. В тех ее аспектах, которые связаны с научными исследованиями психики, мозга, информационных процессов на первом плане продолжает оставаться проблема «сознание и мозг». Вот уже более полувека она находится в центре внимания аналитической философии, представлена в ней поистине огромной литературой (порядка тысячи книг и сборников, не говоря уже о статьях).

Опыт разработки в аналитической философии проблемы «сознание и мозг» (mind-brain problem) представляет значительный интерес и пока еще у нас недостаточно освоен. Между тем эта проблема приобретает сейчас стратегическое значение для конвергентного развития нанотехнологий, биотехнологий, информационных и когнитивных технологий (НБИК), которое в существенной мере будет определять судьбу земной цивилизации.

Важно подчеркнуть, что проблема «сознание и мозг» в отличие от классической психофизической проблемы является по своему существу научной проблемой, хотя и включает важные философские аспекты, связанные, главным образом, с истолкованием сознания; и они оказывают значительное влияние на ее разработку. Здесь на первом плане онтологические и эпистемологические аспекты исследования, которые ставят трудные теоретические вопросы.

Несмотря на интенсивные дискуссии и чрезвычайное обилие публикаций, трудно говорить, что в аналитической философии достигнуты какие-то крупные концептуальные прорывы. Создается впечатление о несоразмерности гигантского полувекового труда и его результатов. Однако именно в рамках этого философского направления, как ни в каком другом, ведется столь длительная, систематическая и целенаправленная разработка указанной проблемы. И она требует квалифицированного критического рассмотрения, что является важным условием дальнейших творческих поисков и решений.

Недавно вышла книга В.В. Васильева, в которой масштабно рассмотрены основные идеи и результаты аналитической философии в области разработки проблемы «сознание и мозг», критически проанализированы концепции ряда ее видных представителей. Более того, В.В. Васильев предлагает собственное решение этой проблемы (его концепцию я попытаюсь подробно рассмотреть ниже).

Его книга дает хороший повод для подробного анализа основных теоретических трудностей проблемы «сознание и мозг». Будучи историком западной философии, автор прекрасно осведомлен о положении дел в современной аналитической философии, лично общался не раз с крупными ее представителями на конференциях и в неформальной обстановке (в книге весьма интересны описания его встреч с Д. Деннетом, Д.Чалмерсом, Н.Блоком, М. Маккинси и др.). Книга В.В. Васильева содержит обширный, наиболее репрезентативный в нашей философской литературе материал по главным вопросам дискуссий в современной аналитической философии; библиография в ней насчитывает более 300 англоязычных источников. В этом ее несомненная ценность для всех, кто интересуется проблемой «сознание и мозг».

В центре внимания автора так называемая «трудная проблема сознания» и три главные фигуры – Дж. Сёрл, Д. Деннет и Д. Чалмерс, По его словам, «речь идет о ведущих философах начала ХХ1 столетия» (1, с.248). Он весьма подробно анализирует их взгляды на фоне сложного переплетения различных идей, мнений, подходов, характерных для современной аналитической философии.

Заслуживает поддержки общая позиция В.В. Васильева, ориентированная на теоретическое решение философских вопросов, подчеркивающая связь философии с опытом здравого смысла. Это относится и к его довольно резким критическим оценкам претензий «ведущих философов» на решение «трудной проблемы сознания».

Недостатком книги является то, что В.В. Васильев игнорирует работы своих отечественных коллег, которые основательно занимаются проблемой «сознание и мозг» (А.Ю. Алексеев, С.Ф. Нагуманова, Н.С. Юлина и др.); публикации ряда из них не приведены даже в общем списке литературы[1], который в отношении упоминаемых в нем отечественных авторов носит нередко декоративный характер.

Наверное, я обязан сказать и о том, что автор оставил без внимания не только три мои статьи, специально посвященные критическому анализу концепций его главных фигурантов –Дж. Серла, Д. Деннета и Д. Чалмерса ( см.:7; 8; 9), но и пять (!) моих книг, в которых все основные сюжеты его книги подробно обсуждались, начиная еще с 1971 года (10), когда мною был предложен информационный подход к проблеме «сознание и мозг» и предпринята попытка ее теоретического решения. Эта концепция развивалась в последующих моих книгах и статьях (11; 12 и др.). Мне кажется, что автор, претендующий на решение проблемы «сознание и мозг», обязан был рассмотреть и подвергнуть основательной критике альтернативную концепцию своего коллеги. Вместо этого он только в одном месте, к тому же лишь в разделе примечаний высказывает в нескольких строчках свои сомнения по поводу трактовки мной понятия информационной причинности (1, с.185). Надо ли говорить, что всякая авторская концепция должна пройти тщательный критический анализ. Каждый из нас остро нуждается в серьезном оппоненте. Я ожидал встретить его в лице такого эрудированного специалиста как В.В. Васильев. К сожалению, этого не случилось.

Отчасти можно оправдывать это типичной ситуацией в нашей философской жизни, крайне бедной принципиальными дискуссиями. Слишком уж часто авторы пишут и пишут о своём, не очень-то замечая работы своих коллег на ту же или близкую тему. С другой стороны, анализ альтернативной концепции – большая работа, она требует немалого времени и серьезных усилий, способна к тому же нарушать комфорт привычных ходов собственных мыслей, затрагивать амбиции и т.п. Но есть тут и вопросы научного этоса, связанные нередко с клановой приверженностью, намеренным замалчиванием инакомыслящих или недобросовестным изображением их взглядов.

В.В. Васильев может сослаться на то, что рассматривает разработку проблемы «сознание и мозг» в рамках западной аналитической философии. Но ведь это – фундаментальная проблема, речь в его книге идет о ее анализе и решении, что исключает какие-либо «территориальные», языковые границы. Она должна рассматриваться в контексте всех существующих исследований.

Надо отдать должное автору: он уверенно, прямо и зачастую эмоционально высказывает свои суждения и оценки по широкому кругу спорных вопросов проблемы «сознание и мозг». Его книга дает хороший повод для дискуссий, и в этом также ее немалая ценность. Я считаю своим долгом воспользоваться таким поводом в надежде, что это послужит преодолению своего рода изолированности между философами, которые занимаются у нас проблемой сознания, будет способствовать развитию между ними плодотворных дискуссий. А вместе с тем это важно для осмысления полувекового опыта разработки проблемы «сознания и мозг» в аналитической философии и оценки ее результатов.

 

1.            «Новости» от Д.Чалмерса?

В последние годы заметно увеличилось число наших коллег, которые принимают участие в разработке проблемы «сознание и мозг», опираясь на материалы аналитической философии. Однако, на мой взгляд, многие из них слишком увязают в специфических концептуальных структурах, выработанных аналитической философией, не выходят за их пределы и постольку зауживают свое видение возможностей теоретической разработки этой проблемы. Отсюда и проявления апологетики в некоторых публикациях, сильное стремление быть «совсем своим» среди представителей аналитической философии. Это наблюдается даже у тех, кто подвергает их концепции резкой критике, ибо она ведется как бы «изнутри», не покидая русел сложившихся там критических обсуждений, Они как бы «не замечают» иных подходов, иных концептуальных возможностей, в том числе многообразных теоретических результатов и обобщений, связанных с новейшими достижениями нейронауки, которые способны существенно стимулировать и корректировать философские размышления и средства анализа проблемы. Мы видим, что эти авторы зачастую используют в качестве оснований для своих рассуждений и выводов обкатанные клише, точки зрения, оценки, бытующие в аналитической философии, которые, однако, способны вызывать серьезные возражения. Это ярко проявляется и у В.В. Васильева при рассмотрении им так называемой «трудной проблемы сознания».

Как известно, термин «трудная проблема сознания» был пущен в оборот Д. Чалмерсом в 1994 году на Туссанской конференции и, как пишет В.В. Васильев, «обеспечил ему мгновенную славу», «мировую известность» (1, с. 152). В.В. Васильев многократно подчеркивает эту заслугу Чалмерса, подробно рассматривает те его публикации и даже рукописные материалы, в которых автором «готовится почва для появления на свет «трудной проблемы сознания»» (там же, с.153). Чалмерс, по его словам, является тем философом, «который, собственно, и изобрел «трудную проблему»» (там же, с.140), выступает ее «первооткрывателем» (там же, с. 176, 190 и др.).

Но в чем же здесь новация? Оказывается в том, что есть «легкие проблемы» сознания, такие как дискриминация и категоризация внешних стимулов, контроль поведения, словесные отчеты и др., для которых имеются адекватные методы исследования. А «трудная проблема» состоит в объяснении самого качества субъективной реальности («субъективного опыта», как предпочитает выражаться Д. Чалмерс). Но ведь как раз в этом и заключается суть проблемы сознания, поскольку специфическим и неотъемлемым качеством сознания является именно субъективная реальность. То, что относится к «легким проблемам сознания» представляет собой лишь объективированные проявления сознания. Здесь качество субъективной реальности вынесено за скобки и сознание в точном смысле не является предметом исследования и объяснения. При более же глубоком подходе к приведенным явлениям (контроль поведения, состояние бодрствования, словесный отчет и др.) неизбежно всплывает вопрос о роли качества субъективной реальности. Поэтому разграничение «легкой» и «трудной» проблем весьма условно и, в общем-то, мало продуктивно, что неоднократно отмечали многие авторы (в их числе и я). Единственный полезный момент такого разграничения состоит в том, что в пику редукционистским установкам подчеркивается и лаконично обозначается подлинная суть проблемы сознания.

Что же тут нового, кроме слов? Вот формулировка «трудной проблемы», данная Чалмерсом, которую воспроизводит В.В. Васильев: «Как мозг может быть основой субъективного опыта?» (1, с. 36). Но ведь тот же вопрос четко ставился еще И.П. Павловым: «каким образом материя мозга производит субъективное явление» (13, с. 247). Этот ключевой вопрос был на первом плане и подробно обсуждался в 60-70-х годах прошлого века многими советскими философами (А. Г. Спиркиным, В.С. Тюхтиным, А. М. Коршуновым и др.). Проблема субъективной реальности как специфического качества, без которого нет сознания, и связь этого качества с физиологическими и физическими процессами была главным предметом тщательного анализа во всех моих пяти книгах и многих статьях. Наконец, сам В.В. Васильев отмечает, что «трудная проблема сознания» до Чалмерса ясно ставилась Дж.Сёрлом, Г. Стросоном; он находит ее у У. Джемса и, не без оснований, даже у Р. Декарта (1, с.186 – 187 и др.). Так почему же он именует Чалмерса ее «первооткрывателем», «изобретателем»? В чем тут его великая заслуга? Если отойти немного от расхожих клише и коммуникативно-конкурентных игр, характерных для представителей аналитической философии (к ним причастен и В, В. Васильев), то остается только развести руками.

Посмотрим, однако, как решается Чалмерсом «трудная проблема». Здесь В.В. Васильев гораздо более строг. Он подробно рассматривает и тщательно анализирует положения Чалмерса, начиная с его первых работ, показывает частые изменения в его взглядах, присущие им рассогласования и концептуальные противоречия.

В противовес Д. Деннету Чалмерс признает реальность «квалитативных» состояний и пытается уже в ранних работах решать вопрос об их связи с мозговыми процессами на основе информационного подхода, описывая ее как связь «паттерна и информации»: паттерны существуют в мозге в виде функциональных схем, а «квалиа не что иное как информация». Приведя эти слова Чалмерса (1, с. 155), В. В. Васильев дает сноску и в примечании пишет: «Сходную теорию разрабатывает российский философ Д.И. Дубровский. См.: Дубровский Д.И. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М.,2007. С. 114 – 163.В отличие от Чалмерса, однако, Дубровский утверждает, что квалиа, субъективные состояния обладают реальным каузальным воздействием на организм – и это воздействие является одним из примеров так называемой «психической причинности»» (там же, с. 185). И далее В.В. Васильев высказывает критическое замечание по поводу «психической причинности». При этом он отрицает правомерность истолкования Чалмерсом квалиа в качестве информации, а мозгового паттерна как ее носителя (а это целиком относится и к моей концепции).

Поскольку эти вопросы имеют принципиальный характер, я посвящу им специальный раздел статьи. А пока продолжим рассмотрение приведенных положений Чалмерса, их оценки В.В. Васильевым, а так же некоторых исторических сюжетов, имеющих к этому прямое отношение.

Действительно, я тоже разрабатываю «сходную теорию». Мысль о том, что явление субъективной реальности связано с определенной мозговой нейродинамической системой как информация со свои носителем, что оно (например, зрительное восприятие данного предмета) есть информация, воплощенная в мозговом паттерне, развивалась мной еще с первой половины 60-х годов[2], когда, извините, Чалмерса не было на свете. А в то время, когда ему исполнилось 5 лет, у меня в издательстве «Наука» вышла книга в 25 а.л., специально посвященная обоснованию «сходной теории» (10)[3]. В ней подробно анализируется категория информации, связь информации с физическими процессами, ее роль в функционировании самоорганизующихся систем, организма, мозга. В центре внимания находятся два главных вопроса «трудной проблемы»: если явлениям субъективной реальности нельзя приписывать физические свойства – массу, энергию, пространственные характеристики, – то, как объяснить 1) их связь с мозговыми процессами и 2) их каузальное действие на телесные процессы.

Разумеется, есть и другие «трудные» вопросы: почему в эволюции возникло качество субъективной реальности, почему информация в мозгу не просто репрезентируется, но и субъективно переживается, как совместить свободу воли с детерминизмом мозговых процессов и др.; но основными являются именно указанные два вопроса; получив на них ответ, мы можем решать и остальные. В моей книге дается развернутое обоснование теоретического решения этих вопросов (см.: 10, с. 241 – 358).

В.В. Васильев упоминает эту книгу в своем списке литературы, но чисто декларативно, ссылаясь в примечании на другую книгу, вышедшую спустя 36 лет после первой. Однако вслед за первой, 30 лет тому назад вышла вторая моя книга (19) , в которой первая часть «Критика физикалистского подхода к проблеме «сознание и мозг» (почти 100 страниц текста) была посвящена подробному критическому анализу таких направлений аналитической философии как «научный материализм» с его различными версиями «теории тождества» ментального и физического, «элиминативный материализм», «теоретический материализм», «функциональный материализм», «эмерджентистский материализм» и др., – концепциям Г. Фейгла, У. Плэйса, Дж. Смарта, Д. Армстронга, П. Фейерабенда, Р. Рорти, Х. Патнема, Дж. Марголиса, Т. Нагеля, Дж. Фодора, Дж. Кима, Д. Люиса и др., в том числе концепция Полтена, защищавщая позицию картезианского дуализма. С тех пор, на мой взгляд, концептуальная панорама аналитической философии мало изменилась, несмотря на проработку значительного числа вопросов данной проблемы.

В этой книге подвергается критическому анализу редукционистская программа, задаваемая парадигмой физикализма и выясняются «Методологические тупики парадигмы физикализма» – так называется один из разделов книги (см. там же, с. 53 – 82). Во второй части книги существенно развивается моя концепция путем анализа понятия кодовой зависимости, способов образования и особенностей функциональной связи между информацией и ее носителем (важнейший пункт информационного подхода!), а так же рассматриваются теоретические и методологические вопросы расшифровки мозговых кодов явлений субъективной реальности. В ней есть специальный раздел: «Свобода воли и детерминированность мозговых процессов» (там же, с. 190 – 213), в котором детально обсуждается этот вопрос.

Я привел все эти подробности, поскольку В.В. Васильев является историком философии, и если он их не знал, то в дальнейшем они могут быть полезны для него в ходе изучения и описания истории разработки проблемы «сознание и мозг» – дело ведь не столько в моей концепции, сколько в тех обширных материалах (малоизвестных или забытых) из области аналитической философии, отечественной философии и различных научных дисциплин, которые содержатся в трех моих давних книгах (10 – здесь, например, библиография составляет около 1000 источников), (19), (11 – первое издание, 1983 г.); некоторые из этих материалов, думаю, сохраняют свое значение и сегодня.

В качестве еще одной новации Чалмерса В.В. Васильев отмечает выдвинутые якобы им положения о «структурной когеренции» и «организационной инвариантности» ментальных и функциональных состояний. Но ведь эти положения высказывались опять-таки задолго до Чалмерса, причем многими авторами и получали тщательную разработку. Принцип «структурной когеренции» разрабатывался представителями гештальт-психологии еще в 30-х годах прошлого века (В. Кёлер, К. Кофка и др.). Особенно интересно и продуктивно эта идея использовалась позднее для объяснения психо-физиологических отношений у Ж. Пиаже (его концепция в этом плане подробно рассматривалась мной – см.: 10, с. 267 – 271).

Опираясь на указанные положения, Чалмерс говорит о возможности функционального объяснения специфики метального: если некоторая система обладает теми же функциональными свойствами, что и человеческий мозг (когда индивид переживает ментальные состояния), то ей также должны быть присущи ментальные состояния. Тут Чалмерс, по сути, воспроизводит хорошо известный принцип изофункционализма систем, обоснованный А. Тьюрингом (один и тот же комплекс функциональных отношений может быть воспроизведен на разных субстратах, т.е. системами, имеющими разные физические свойства). В целях теоретического осмысления проблемы «сознание и мозг» этот принцип получает более конкретное обоснование посредством принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя. Принимая эти принципы, можно утверждать, что наличие качества ментального (субъективной реальности) теоретически мыслимо у различных систем, если ими достигнута определенная функциональная организация (в других мирах или путем создания их человеком, например, в процессе конвергентного развития НБИК). Эти сюжеты многократно обсуждались в моих работах, начиная с 1971 г.[4]

Вопрос, однако, в том, как интерпретируются и развиваются приведенные абстрактные теоретические положения. Здесь, как показывает В.В. Васильев, у Чалмерса возникают многочисленные неопределенности, концептуальные нестыковки и противоречивые решения. В более поздних работах он вообще отказывается от информационного подхода в смысле описания связи явлений субъективной реальности и мозговых процессов как связи информации и ее носителя. Чалмерс интерпретирует различие ментального (информации) и физического в духе двуаспектной теории, прибегает к идее Б.Рассела (высказанной в книге «Анализ материи» (1927 г.) о том, что у материи есть не только внешние, но и внутренние свойства, причем последние могут иметь ментальный характер.

«Эта идея – пишет В.В. Васильев, – именно то, что было нужно Чалмерсу. Теперь он, наконец, получил возможность решить «трудную проблему», дать ответ на вопрос о том, почему помимо физических процессов в мозге существует и связанный с ними внутренний опыт. Он существует потому, что без него не существовала бы и физическая реальность мозга, опирающаяся на квалиа как на свой фундамент. Двуаспектная теория Чалмерса получает окончательное завершение» (1, с. 171).

Но это «решение», конечно, является иллюзорным, что подчеркивает и сам В.В. Васильев. Он убедительно показывает, как Чалмерс дрейфует к панпсихизму, признавая «протоментальные», «протофеноменальные» свойства физического, как он временами склоняется то к эпифеноменализму (полагая, что это может быть «единственной приемлемой позицией»), то к «мистерианству Макгинна». Решительно отрицая материализм, Чалмерс колеблется в выборе своей позиции, размывает альтернативы, «отказывается от радикальной критики интеракционизма», заявляет о своем «эпистемологическом релятивизме», который сродни постмодернистскому своеволию; вместе с тем он претендует на концептуальную оригинальность, называя свою позицию «натуралистическим дуализмом» (см: 1, глава 4, особенно с. 157,161 – 162, 168, 172, 174 – 175, 181, 183 – 184). Как будто слово «натуралистический» может компенсировать теоретическую неопределенность. При условии же признания Чалмерсом «фундаментальности сознания», «ментального» в структуре мира наряду с «физическим», «натуралистический дуализм» трудно отграничить от хорошо известного нам дуализма картезианского типа[5].

В результате анализа основной книги Чалмерса «Сознающий ум» и других его публикаций В.В. Васильев приходит к выводу, что Чалмерс крайне далек от решения «трудной проблемы», с чем надо полностью согласиться. Мы видели, что в своих построениях Чалмерс воспроизводит и аранжирует давно известные идеи, демонстрирует слишком много повторений пройденного; в его работах, на мой взгляд, мало действительно оригинальных ходов мысли и много неопределенностей и противоречий, часть которых обрисована В.В. Васильевым. Однако он не скупится на восхваления в адрес Чалмерса. По его словам, Чалмерс «очень глубокий и оригинальный мыслитель» (1, с. 152). Он относит книгу Чалмерса «Сознающий ум» «к числу самых значительных философских работ, созданных в последние десятилетия» (там же, с. 176).

Но в чем именно «значительность» В.В. Васильев не определяет, более того, говорит, что эта книга является «лабиринтом для любого интерпретатора» (там же, с. 179). Какие именно новые идеи и положения обоснованы Чалмерсом и на самом деле продвигают нас к решению проблемы, – это остается неизвестным. Вот интересный пассаж из книги В.В. Васильева: Чалмерсу «тесно в рамках единственной концепции: мыслей в его книге так много, что их хватает сразу на несколько теорий, и автор колеблется между ними» (там же, с.176 – 177). Согласитесь, что такая неопределенность вряд ли делает честь теоретику и слишком уж контрастирует с аттестацией «очень глубокого и оригинального мыслителя». В.В. Васильев, на мой взгляд, большой либерал в отношении того, чему он придает статус теории (у меня еще будет возможность привести другие примеры).

 

2.            Дж. Сёрл и Д. Денет как «предтечи» Д. Чалмерса. Что такое «физическое»?

Вопрос о содержании понятия «физического» является ключевым для проверки концепций, претендующих на объяснение связи «ментального» и «физического» (а в ряде отношений так же «ментального» и «функционального», «физического» и «функционального»). Разумеется, это относится и к содержанию понятия «ментального».

В аналитической философии по-прежнему преобладают редукционистские концепции и установки (если раньше доминировали физикалисты, то теперь, пожалуй, пальму первенства надо отдать функционалистам). Некоторые же ее представители решительно выступают против редукции «ментального» к «физическому» или к «функциональному» (например, Т. Нагель[6], Дж. Сёрл), Те же из них, кто претендует в какой-то мере на решение «трудной проблемы», предъявляют нам такой набор суждений, который трудно назвать концепцией в силу высокой степени неопределенности и рассогласованности их объяснительных построений.

К числу последних могут быть отнесены взгляды Дж. Сёрла. Правда, в отличие от Д. Деннета, который является радикальным функционалистом-редукционистом и, войдя в раж, утверждает даже, что «все мы – зомби», Сёрл «реабилитирует сознание» (якобы «Открывая сознание заново» – так называется его известная книга). Он резко выступает против редукционистов, против того же Деннета, громит функционализм и даже всю когнитивную науку за ее приверженность к функционалистским моделям, использует для обозначения специфики сознания, его нередуцируемости, термин «субъективная реальность», призывет в союзники здравый смысл.

В. В. Васильев выбирает этих двух антагонистов в роли предтеч Чалмерса, который «попытался найти средний путь между установками Деннета и Сёрла, объединив их позитивные интуиции» (1, с.152). Имеется в виду прежде всего идея функционализма (у Деннета) и убеждение в специфике, нередуцируемости качества субъективной реальности, «квалиа» (у Сёрла).

Такое «объединение» весьма близко и мне, начиная еще с 60-х годов; думаю, оно близко и многим другим. Вопрос в том, как оно производится. Ведь сама по себе общая предпосылка далеко не гарантирует концептуального объяснения. Что из этого вышло у Чалмерса, – мы видели.

В.В. Васильев проводит основательный критический анализ взглядов Сёрла и Деннета, отводя каждому отдельную главу (без малого 100 страниц книги); он тщательно прослеживает их родословную. Эти его исторические экскурсы представляет интерес. Я разделяю его главные критические оценки и общий вывод, что Сёрл и Деннет, как и Чалмерс, весьма далеки от решения «трудной проблемы»[7].

Вопрос о ясном определении «физического» остро возникает, когда речь заходит о «ментальной причинности». У Деннета с этим нет проблем, поскольку, как он считает, «ментального» в его онтологической специфике вообще не существует. Что касается Сёрла, то он пытается объяснять «ментальную причинность, опираясь на концепцию эмерджентности. Однако это объяснение неудовлетворительно, так как само качество субъективной реальности у него тут сразу «улетучивается», превращается в биологическое или физическое свойство: «Сознание есть ментальное и потому физическое свойство мозга в том смысле, в каком жидкое состояние есть свойство системы молекул» (23, с. 35). Оно «есть каузально эмерджентное свойство систем» (там же, с. 115), представляет собой «нередуцируемо субъективный физический компонент» (там же, 125, курсив всюду мой – Д.Д.). Мы видим, что Сёрл, признавая качество субъективной реальности и его нередуцируемость, то и дело проявляет непоследовательность, сводит его к физическому свойству. О каком же концептуальном объяснении здесь может идти речь? На эту особенность взглядов Сёрла В. В. Васильев, к сожалению, не обращает внимания (что, как станет ясно далее, не случайно, ибо и для него такая непоследовательность весьма характерна).

Понятие «физическое» явно или неявно служит своего рода эпицентром теоретических построений в аналитической философии, касающихся проблемы сознания. Оно служит базисом для объяснения «ментального» не только для физикалистов, но выступает в такой же роли (часто неявно) и у функционалистов. Казалось бы, выполняя столь важную объяснительную роль, оно должно быть у них предметом тщательного теоретического анализа.

Как ни странно, однако, такого рода анализ (основательный и систематичный) в их публикациях трудно обнаружить. Его нет, конечно, ни у Сёрла, ни у Деннета, ни у Чалмерса. Его нет и у В.В. Васильева, который специально выделяет основные отношения «физического» и «ментального» (1, с. 40), более того, даже говорит о важности «прояснения» этих понятий (там же, с.43).

Обычно в текстах всех этих авторов множество раз используется термин «физическое», как нечто само собой разумеющееся, и производные от него термины «физическая реальность», «физическое событие», «каузальная замкнутость физического» и др. Между тем уже элементарный анализ показывает неоднозначность использования этих терминов, что сильно сказывается на качестве теоретических построений, связанных с проблемой «сознание и мозг». Это отмечали еще Р. Брандт и Дж. Ким на первом этапе ее разработки в аналитической философии (24, р. 218 ).

Правда, уже в 1958 году Г. Фейгл в своей знаменитой статье «Ментальное и физическое» попытался дать общее определение «физического», выделяя два его значения: в широком смысле – «физическое1», и в узком смысле – «физическое2». Первое определяется им как «множество объектов, которые могут быть описаны (и возможно объяснены и предсказаны) в понятиях языка с интерсубъективным наблюдательным базисом» (25, р. 421); такой язык всегда характеризует «пространственно-временно-каузальную структуру» (там же). В узком смысле, «физическое2», означает «неорганические процессы» и выражается «тем типом понятий и законов, которые достаточны в принципе для объяснения и предсказания неорганических процессов» (там же, р. 397).

Фейгл считал, что когда речь идет о тождестве «ментального» и «физического», то последнее должно браться в смысле «физического2». Это заключение вызвало довольно широкую критику среди представителей «научного материализма». Некоторые из них склонялись к точке зрения, согласно которой «физическое» определяется содержанием физики как науки, но тогда «физическое1» охватывает и химические, биологические, социальные объекты. С другой стороны, использование «физического2» тоже не вполне адекватно, так как физические понятия и методы имеют пусть не решающее, но все же существенное значение в исследовании биологических процессов и того, что происходит в нервной системе, но они не отображают их специфику.

Однако нередко «физическое» трактовалось в слишком широком смысле – как всякая объективная реальность, «материя» вообще, и приобретало тем самым метафизическое звучание.

Такое чрезмерно широкое определение категории физического, по существу, порывает с тем значением «физического», которое базируется на реальном содержании физической науки и понимании перспектив ее развития. Оно представляет собой абсолютизацию «физического» либо в смысле постулирования некой единой и всеобъемлющей «физической субстанции», либо (при эпистемологическом акценте) в смысле неизбежного поглощения физикой всех возможных научных дисциплин.

Объективная реальность далеко не исчерпывается физической реальностью. Весьма наивно изображать объективную реальность в виде некой одномерной структуры, воплощающей в себе только физические компоненты, их отношения и взаимосвязи. Объективная реальность многомерна; и то, что именуется «физическим», есть один из ее аспектов. Категория физического, будучи весьма широким понятием, должна рассматриваться лишь в неотрывной связи с реальным физическим знанием. Эта категория выражает в обобщенном виде специфику методов, результатов, гипотез и проблем физического исследования.

Категория физического остается «открытой» (как, впрочем, и любая иная категория науки), знаменуя возможность и необходимость дальнейшего развития физического знания, в том числе существенных изменений в самом его теоретическом базисе. Однако она не настолько «открыта», чтобы допускать возможность охвата ею в будущем всех объектов действительности и всех принципов и методов научного объяснения.

Такая унификация всего научного знания на базе единственной фундаментальной науки – физики – входила в проекты логического позитивизма, как известно, потерпевших в этом отношений полный крах. Я должен попросить прощения у читателей: приведенные выше три больших абзаца дословно переписаны из моей книги тридцатилетней давности (19, с. 64 – 65). Они, конечно, несут некоторый налет интеллектуальной атмосферы того давнего времени, но их суть я готов отстаивать и сегодня.

В те годы проводилось основательное обсуждение проблемы физической реальности, ее онтологических и эпистемологических аспектов (работы Э. М. Чудинова, В.С. Степина, Л.Г. Антипенко, М. Э. Омельяновского, П.С. Дышлевого, А.М. Мостепаненко и др.). Его результаты (рассмотренные там же: с. 66 – 74) использовались мной тогда в целях критики «научного материализма» с его «теорией тождества ментального и физического», но; думаю, материалы этого обсуждения сохраняют свое значение и сегодня для анализа и критического осмысления «физического», взятого в виде того клише, которое кочует из текста в текст у представителей аналитической философии, да и у некоторых наших авторов. Я остановился на этих вопросах потому, что они, к сожалению, не находят места при освещении у нас историко-философских аспектов разработки проблемы «сознание и мозг».

Ограниченность парадигмы физикализма, безраздельно господствовавшей в науке примерно до средины прошлого века, стала ясной в результате формирования парадигмы функционализма, что было тесно связано с развитием кибернетики, биологических дисциплин, математики, структурных и системных подходов, с исследованием информационных процессов и самоорганизующихся систем.

Парадигма функционализма выражается в том, что описание функциональных отношений логически независимо от описания физических свойств, а это исключает редукцию первых ко вторым. Тем самым парадигма функционализма создает новый фундаментальный теоретический базис для описания, объяснения и во многих случаях для предсказания функциональных процессов, поведения сложных систем (биологических, технических, социальных), для определения закономерностей и правил преобразования в них информации, эффективной регуляции и управления (к этому базису относятся уже упоминавшиеся принципы изофункционализма систем и инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя).

 

3. Суть информационного подхода к проблеме «сознание и мозг»

Парадигма функционализма служит теоретическим базисом для обоснования информационной причинности, выяснения ее специфики по сравнению с физической причинностью, а тем самым для решения сложных вопросов, связанных с психической причинностью, поскольку она является видом информационной причинности.

Можно было бы начать с критических соображений В.В. Васильева по поводу информационной причинности, которая, по его мнению, несостоятельна, и в этом заключается, как он считает, главная неувязка, «главная проблема теории Дубровского» (1, с.185). Автор, однако, ни слова не говорит о том, в чем же именно состоит эта «теория Дубровского». Поэтому, чтобы аргументировано ответить В.В. Васильеву и тем, кто отрицает информационную причинность, приходится напомнить ее суть.

Она сравнительно четко и просто организована и потому удобна для критики. В ней принимаются две исходные посылки: 1) информация необходимо воплощена в своем материальном, физическом носителе (т. е. не существует вне и помимо него) и 2) информация инвариантна по отношению к физическим свойствам своего носителя (одна и та же информация может быть воплощена и передана разными по своим физическим свойствам носителями, т.е. кодироваться по-разному; например, информация о том, что завтра ожидается гроза, может быть передана на разных языках, устно, письменно, с помощью азбуки Морзе и т.д.; во всех этих случаях ее носитель может быть разным по величине массы, энергии, пространственно-временным характеристикам). Если эти посылки принимаются, то можно идти дальше, если нет, то каковы контраргументы.

Кроме этих двух исходных посылок требуется принятие одного соглашения: 3) явление субъективной реальности (например, мой чувственный образ в виде зрительного восприятия предмета А, переживаемый в данном интервале) может интерпретироваться как информация (о данном предмете). При этом понятие информации берется в общепринятом в науке смысле (предложенном Н. Винером) – как «содержание сообщения», «содержание сигнала», не вдаваясь в его различные философские истолкования, которые в данном случае не обязательны, но могут быть в дальнейшем развернуты[8]. Если это соглашение не принимается, то каковы контраргументы? Если принимается, тогда можно сделать следующий шаг.

Поскольку приведенное явление субъективной реальности есть информация об А (обозначим его А), то оно имеет свой определенный носитель (обозначим его Х), который согласно данным нейронауки представляет собой сложную мозговую нейродинамическую систему, т. е. явление субъективной реальности необходимо связано с соответствующим мозговым процессом как информация со своим носителем. Х есть функциональная, информационная система. Хотя она необходимо включает физические компоненты, ее в точном смысле нельзя назвать физической системой, так как ее функциональная специфика не может быть объяснена на основе физических свойств и закономерностей. Это показывает анализ характера необходимой связи А и Х.

Кратко: связь между А и Х является функциональной, представляет собой кодовую зависимость, сложившуюся исторически, в филогенезе или онтогенезе; А и Х – явления одновременные и однопричинные; они находятся в отношении взаимооднозначного соответствия; Х есть кодовое воплощение А или, короче, код А. Именно кодовая структура типа Х определяет наличие качества субъективной реальности, т.е. сознаваемого переживания мной данного чувственного образа (об этом подробнее чуть ниже). Основательное исследование связи АХ, структурной и функциональной организации систем типа Х, означает расшифровку мозгового кода данного психического явления.

В этой связи выясняются теоретические и методологические вопросы задачи расшифровки кода, типы кодов, способы их преобразования, специфические черты тех мозговых кодов, которые являются носителями явлений субъективной реальности, т.е. информации, данной личности в «чистом» виде (поскольку ее мозговой носитель целиком закрыт для личности, никак не отображается ею); именно такая данность, представленность нам информации в «чистом» виде и выражает качество субъективной реальности. На этой основе определяется экспериментальная программа исследований в области расшифровки мозговых кодов психических явлений. В ее реализации за последние годы уже достигнуты значительные успехи (см.: 27). Это открывает возможности для новой экспериментальной программы исследования коммуникативного кольцевого контура, несущего в себе цепь кодовых преобразований – от мозгового кода типа Х и затем кодовых структур речепроизводства, мимики, выражения глаз до восприятия и декодирования этих сигналов в мозгу другого индивида, вплоть до преобразования их опять же в кодовую структуру типа Х, несущую ему информацию в «чистом» виде, т.е. в форме явления его субъективной реальности (для краткости я выделил лишь некоторые звенья коммуникативного контура; в действительности он далек от линейного изображения и включает многие другие звенья и преобразования).

Следующие вопросы: почему в ходе эволюции возникает качество субъективной реальности (зачем оно?) и почему некоторые информационные процессы, по выражению Чалмерса, «не идут в темноте»? Почему в них информация не только «презентируется», но и «субъективно переживается»? Как возникает и осуществляется такое переживание в результате определенных кодовых преобразований в мозговой нейродинамике? На эти вопросы мною с позиций информационного подхода даны подробные ответы, которые здесь нет возможности воспроизводить. Они изложены в ряде моих работ. В наиболее компактном виде это сделано в упоминавшейся уже статье, которая так и называется: «Зачем субъективная реальность или «почему информационные процессы не идут в темноте»? (Ответ Д. Чалмерсу)». Эту статью я и рекомендую моим оппонентам для критического анализа (12, с. 139 – 164).

Остановлюсь лишь кратко на нескольких важных моментах. Ответы на указанные вопросы включают критику эпифеноменализма и ряда распространенных суждений в аналитической философии, касающихся аргумента мыслимости «зомби». Последний основан на утверждении, что абсолютно все функции человека (поведенческие, речевые, когнитивные, творческие) могут осуществляться «в темноте», что качество субъективной реальности для них не обязательно, избыточно. В этом случае из класса функций неправомерно исключаются ментальные функции; не говоря уже о том, что «функциональное» нередко отождествляется с «физическим». К тому же мысленные эксперименты с «зомби» проводятся на отдельных примерах (в виде мысленных экспериментов). Общие выводы из них теоретически не корректны в силу неопределенности того, что подразумевается под «всеми функциями» и под «всеми ментальными явлениями». Надо признать, однако, что широкое многолетнее обсуждение темы «зомби» послужило постановке и осмыслению ряда актуальных вопросов проблемы сознания (см.: 5).

Качество субъективной реальности выступает как особый способ представленности информации индивиду. Он включает помимо отображения объекта так же и отображение принадлежности этой информации данному индивиду (данному Я). У человека качество субъективной реальности связано с двумя основными свойствами: 1) данностью информации в «чистом» виде (поскольку мы никак не отображаем ее носитель, не чувствуем, что происходит в нашем мозгу, когда переживаем образ предмета или думаем о чем-либо) и 2) способностью оперировать этой информацией по своей воле в достаточно широком диапазоне.

Для того чтобы информация обрела форму субъективной реальности, т.е. была представлена мне в «чистом» виде, необходимо, по крайней мере, двуступенчатое, кодовое преобразование: первое из них представляет информацию, которая пребывает в «темноте», второе преобразование «открывает» и тем самым актуализует ее в «чистом» виде для нашего Я, делает доступной для произвольного оперирования и использования в целях управления. Тем самым производится информация об информации, что и обусловливает ее субъективную переживаемость для индивида; создается новый уровень интеграции и переработки информации и новый способ управления целостным поведением организма. Многоступенчатость операций такого рода позволяет выходить за рамки текущей ситуации, обобщать опыт, развивать способность «отсроченного действия», «пробного действия без его реализации», прогнозирования, проектирования, построения моделей желательного или нежелательного будущего, т.е. способность действий в виртуальном плане, Субъективная реальность и есть по существу первичная форма виртуальной реальности, возникающая уже у животных. Она приобретает чрезвычайное развитие и многообразные формы и функции благодаря кодовой системе языка, различным видам социальной символики, средствам массовых коммуникаций, характерным для информационного общества.

Но что означает моя способность произвольного оперирования информацией в «чистом» виде, т.е. собственными мыслями, чувственными образами? Она означает мою способность произвольно оперировать некоторым классом собственных мозговых нейродинамических систем (в силу того, что А и Х являются одновременными и однопричинными, взаимно однозначно соответствуют друг другу). Признание этого означает, что я могу по своей воле управлять некоторым классом кодовых преобразований на уровне собственной мозговой Эго-системы (структурно-функциональной подсистемы головного мозга, представляющей мое Я)[9]. Но способность управлять собственной мозговой нейродинамикой означает, что Эго-система головного мозга является самоорганизующейся системой и ее функциональные возможности это – функциональные возможности моего Я. Следовательно, акт свободы воли (как в плане производимого выбора, так и в плане генерации внутреннего усилия для достижения цели) есть акт самодетерминации (эти вопросы в разных планах обсуждались во всех моих книгах и многих статьях)[10].

Обоснование реальности свободы воли как актов самодетерминации мозговой Эго-системы позволяет теоретически корректно «соединить» наше Я с нашим мозгом, глубже осмыслить проблемы психической саморегуляции и «ментального» управления собой (в том числе этической саморегуляции и самоуправления), феномены «напряжения мысли», «напряжения воли», «дефицита воли», «сильной воли», так называемой «психической энергии», ибо самодетерминация мозговой Эго-системы, следовательно, нашего Я, включает управление биохимическими процессами, ответственными за производство энергии, необходимой для выполнения задуманного действия, для достижения поставленной цели.

Тем самым удостоверяются наличие неизведанных ресурсов самополагания и самопреобразования, наша (пока еще слабо освоенная) способность расширять контуры психической регуляции (включая создание доступов к механизмам интенсификации творческой деятельности, укрепления воли, действенности высоких жизненных смыслов и ценностей, а, с другой стороны, к использованию ресурсов жизнестойкости нашего организма, в частности, доступа к вегетативным функциям, как это умеют делать йоги, когда они, к примеру, произвольно изменяют свой сердечный ритм). Другими словами, обосновывается наша способность расширять диапазон возможностей управления собственной мозговой нейродинамикой, а тем самым и собственными телесными процессами[11] (со всеми вытекающими из этого желательными для нас следствиями, в том числе экзистенциального характера). Все это вносит существенные коррективы в понимание «природы человека», в проблематику его обучения, воспитания, самопреобразования, позволяет наметить новые направления исследований в этой области и теоретического осмысления «перспектив человека».

Информационный подход позволяет, на мой взгляд, преодолеть «провал в объяснении», как его описывал Томас Нагель. Этот «провал» касается, в первую очередь, научного теоретического объяснения. Ведь проблема «сознание и мозг» является прежде всего междисциплинарной (я сказал бы даже, трансдисцплинарной) научной проблемой (в силу чего в ней сильно выражен метанаучный теоретический каркас), она, безусловно, содержит весьма существенные философские импликации. Но она не может быть названа чисто философской, по преимуществу философской, как склонен думать В.В. Васильев.

Эти положения крайне важно подчеркнуть, так как у большинства представителей аналитической философии (и у В.В. Васильева тоже) в проблеме «сознание и мозг» четко не различается ее научное и философское содержание Над ней довлеет классическая дихотомия «духовного» и «телесного», возведенная в метафизический ранг. И поскольку многие «танцуют» от этого, то они пытаются решать «трудную проблему» чисто философским способом, так сказать, «сверху» и «сразу». Такой путь, как свидетельствует опыт последнего столетия, оказывается, мягко выражаясь, мало продуктивным. Основное содержание знаний о мозге – результат научных исследований, философия имеет к ним косвенное отношение. Описание же и трактовка феноменов сознания весьма существенно определяются философскими установками и понятиями. Однако и феномены сознания могут с достаточным основанием описываться обыденными, научными и метанаучными средствами (во всяком случае, в тех отношениях, когда речь идет об их связи с мозгом).

Должен еще раз повторить, что для меня является общим местом то, что философские принципы и установки неустранимы, играют незаменимую роль в разработке проблемы «сознание и мозг», особенно это касается ее эпистемологических, онтологических и философско-методологическх аспектов. Но для успешной ее разработки на нынешнем этапе чрезвычайно важно различать и соотносить научный, метанаучный и философский уровни ее содержания, а тем самым соответствующие им средства исследования.

Надо четко различать классическую психофизическую проблему – философскую по своей сути – и современную психофизиологическую проблему, сердцевина которой состоит в вопросе об отношении качества субъективной реальности к мозговым процессам. Последняя является научной проблемой, допускающей теоретическое решение, которое опирается на мощный эмпирический базис и способно, в свою очередь, инициировать новые направления, новые методы, новые результаты в исследованиях сознания.

Поэтому «провал в объяснении» должен быть преодолен прежде всего научными теоретическими средствами (специально научными и метанаучными). К этому и призван информационный подход, способный создать «концептуальный мост» между двумя системами понятий и описаний, которые не имеют между собой прямых логических связей (имеется в виду «язык» описания явлений сознания, в основе которого лежат категории смысла, ценности, интенциональности, цели, воли, и язык описания мозговых процессов, в основе которого лежат категории массы, энергии, пространственно-временных отношений и используются физиологические понятия).

Категория информации, будучи научной и метанаучной по своему содержанию, допускает не только формальное, но также семантическое и прагматическое описание (т.е. ценностно-смысловое описание и описание в качестве фактора управления, активности), В то же время информация необходимо воплощена в своем материальном носителе, в определенном коде и, следовательно, требует его описания (как обладающего соответствующими субстратными, физическими, химическими, пространственными, структурно-динамическими, временными свойствами). В силу этого явления сознания и мозговые процессы получают описание и объяснение в рамках информационного процесса и тем самым в единой и уже довольно развитой концептуальной структуре, выполняющей роль искомого «моста». Разумеется, информационный подход и сформированная на его основе концепция, изложенная во многих моих публикациях, требуют пристального критического анализа, и я жду его от моих оппонентов.

 

4. Психическая причинность как вид информационной причинности и «каузальная замкнутость физического»

Выше уже подчеркивалось, что объяснение психической причинности составляет один из главных вопросов проблемы «сознание и мозг». В аналитической философии употребляется термин «метальная причинность», который в наших целях допустимо использовать наряду с термином «психическая причинность», но с условием, что последний может обозначать и различные неосознаваемые психические причины, т.е. действующие «в темноте». Поэтому будем использовать термин «ментальная причина» лишь для тех случаев, когда в роли причины выступает явление субъективной реальности (наиболее трудный для объяснения случай информационной причинности).

Вопрос: имеются ли достаточные основания для выделения информационной причинности как особого класса причинности по сравнению с физической причинностью? Придется кое-что повторить.

Отличие информационной причины от физической причины определяется принципом инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя. Здесь причинный эффект вызывается именно информацией на основе сложившейся кодовой зависимости, а не самими по себе физическими свойствами носителя этой информации, которые могут быть разными (что наглядно выступает в языковой коммуникации).

Важно подчеркнуть, что понятие информационной причинности не противоречит понятию физической причинности, которое сохраняет целиком свое значение, если не претендует на роль универсального средства объяснения всех явлений действительности, всех без исключения причин, скажем, на объяснение причин последнего мирового экономического кризиса или, чего проще, действий моего приятеля, вызванных моей просьбой. В составе информационного причинного фактора, разумеется, всегда есть физические компоненты и для него остаются в силе физические закономерности, но они недостаточны, неадекватны для объяснения вызываемого им следствия. Понятие информационной причинности существенно расширяет теоретические средства объяснения и становится необходимым в тех случаях, когда собственно физическое объяснение оказывается невозможным или неадекватным. Так обстоит дело, когда предметом исследования служат самоорганизующиеся системы (биологические, социальные, а в ряде отношений и технические).

Сосредоточимся теперь на понятии «ментальной причины». Прежде всего надо уточнить понятие «метального» (аналогично тому, как надо было выше уточнить понятие «физического»). В аналитической философии понятия «ментального», «ментального свойства» носят зачастую слишком абстрактный характер. В них фиксируется лишь определенная противоположность «физическому», отличие «ментального языка» от «физического», специфика описания «ментальных свойств» (отсюда основные камни преткновения: «дуализм свойств», «аномализм ментального», «множественная реализуемость», «экстернализм ментальных свойств» и др.). Тем не менее, несмотря на абстрактность «ментального», всё же допускаются его эмпирические иллюстрации путем использования психологических и феноменологических данных.

Однако при этом зачастую игнорируется, не выделяется необходимое свойство ментального – его принадлежность тому или иному Я. Не существует такого ментального явления, которое не было бы в той или иной степени компонентом целостной субъективной реальности данного индивида, его Я. Всякое ментальное явление несет на себе печать своего Я – и в отношении уникальных свойств этого Я, и в отношении его инвариантных свойств. Феноменологический анализ этих инвариантных свойств показывает, что к ним должны быть отнесены не только смысловые и ценностные регистры, но и фундаментальное свойство активности Я (оно выражается такими понятиями, как интенциональность, целеполагание, желание, убеждение, стремление, вера, воля).

Активность Я интегрально выражается в его постоянной способности к самоорганизации, к поддержанию своей идентичности, реализации веровательных установок и целевых векторов. Свойство активности в той или иной степени присуще всякому выделенному ментальному явлению, так как за ним всегда стоит его Я. А постольку свойство активности (наряду со свойством принадлежности) должно быть включено в содержание понятия ментального. Это особенно важно, когда рассматривается вопрос о ментальной причинности.

В аналитической философии при обсуждении вопроса о ментальной причинности оперирование абстрактным понятием «ментального» (лишенным, как правило, этих свойств) и его соотнесение со столь же абстрактным понятием «физического» порождает неразрешимые парадоксы.

Это хорошо показано А.З. Черняком в его содержательной статье, посвященной вопросу о «каузальной эффективности ментального» (30), пожалуй, единственной в нашей философской литературе публикации, в которой на высоком профессиональном уровне специально анализируется эта острая тема под углом проблемы «сознание и мозг». А.З. Черняк рассматривает два вопроса ментальной каузальности – ее релевантность («что делает нечто ментальное участником причинно-следственных отношений»?) и ее эффективность (как нечто ментальное «может иметь каузальное влияние в мире?»). (Там же, с.192). Он показывает, что объяснение ментальной каузальности требует обоснованного ответа на оба вопроса. Но ни в одной из предложенных редукционистских концепций это требование не удовлетворяется. Все способы отождествления ментального с физическим чреваты логическими противоречиями или неопределенностями. К тому же они бросают вызов убеждениям здравого смысла. «Если принять, что ментальные свойства не эффективны, если вся без остатка каузальная работа выполняется физическими характеристиками, то отсюда следует эпифеноменализм ментального» (там же, с. 193).

А.З. Черняк критически рассматривает и функционалистский вариант редукционизма, но вместе с тем отмечает сильные стороны функционального подхода: его совместимость с «множественной реализуемостью», объяснение каузальной релевантности ментального, поскольку «функции имеют собственные каузальные влияния в мире, несводимые к каузальным влияниям их физических реализаторов» (там же, с.196). В тоже время А.З. Черняк видит слабость функционализма в том, что он «скорее всего» не может описывать «чувственные качества» и «вероятно, не вся каузальность, связанная с ментальными свойствами, может быть объяснена функционалистски, а именно их репрезентативность в отношении реальности» (там же, с. 197), т.е. как ментальные свойства могут «представлять нечто, чем они сами (и соответствующие им функциональные состояния) не являются» (там же).

Эти соображения заслуживают внимания. Но важно подчеркнуть, что функциональное объяснение не обязательно должно быть редукционистским, оно может исключать редукционистскую стратегию и методологию. В данном случае ментальная причинность может ограничиваться биологическими и биосоциальными самоорганизующимися системами, рассматриваться как частный случай, разновидность информационной причинности в указанных системах. Эта причинность, как уже отмечалось, определяется сложившейся кодовой зависимостью, которая носит исторический характер. А постольку образование данной кодовой зависимости, как нового функционального компонента самоорганизующейся системы, является случайным (определяется для данных условий лишь с той или иной степенью вероятности, иногда чрезвычайно малой).

Такими историческими, случайными новообразованиями (напоминающими творческий акт) являются даже фундаментальные кодовые зависимости, определяющие биологическую и социальную самоорганизацию. Это – кодовая структура языка (возникновение множества различных языков), а также фундаментальная для всей земной жизни кодовая структура ДНК.

Один из первооткрывателей генетического кода Фрэнсис Крик специально подчеркивал возможность возникновения иных ее вариантов и то обстоятельство, что «определение кода можно рассматривать как абстрактную задачу вне существующих биохимических деталей» (31, с.101). Сложившаяся структура генетического кода «по большей части явилась результатом исторической случайности в далеком прошлом» (там же, с.98). Эта структура зависит от того, какая именно аминокислота и какой именно адаптор соответствуют друг другу. «Возможно, существующий вариант этого взаимного соответствия определился на очень раннем этапе эволюции и, вероятно, выбор в его пользу был случайностью» (там же, с.104; см. так же с. 109).

Если бы выбор оказался другим, универсальный генетический код земной жизни был бы другим, а вместе с ним стала бы иной и вся земная жизнь. Соответственно, имели бы место отличные от нынешних информационные репрезентации (по крайней мере, уж точно, те из них, в которых организму даны «непосредственные» отображения внешних явлений). Приведенные высказывания Ф. Крика прекрасно подтверждают специфику кодовой зависимости и информационной причинности, отличие последней от физической причинности. Понятно, что жизнь на Земле могла возникнуть и развиваться лишь при определенных физических условиях, столь же несомненно, что в ходе эволюции отбирались наиболее экономичные и адекватные коды по своим физическим показателям (величине массы, энергии, пространственно-временным параметрам). Но биологическая самоорганизация и составляющие ее информационные процессы могут быть объяснены лишь на основе принципов функционализма.

Между информацией, воплощенной в определенной кодовой структуре, и тем, что она репрезентирует, есть строгое соответствие, но совершенно не обязательно некое подобие; раз возникнув, это соответствие остается в силе, пока оно отвечает потребностям самоорганизующейся системы, пока адекватно представляет ей «значение» для нее репрезентируемого объекта. Это характерно для квалиа (переживания «красного» или «боли» по отношению к тому, что их обычно вызывает, что является их причиной). Но именно информация, т.е. ощущение красного или чувство боли, в свою очередь, выступают причинами определенных действий человека.

Приведу еще два аргумента в пользу обоснования специфики ментальной причинности по сравнению с физической причинностью.

1) Когда речь идет о ментальной причинности, то обычно не упоминают почему-то следующее важное обстоятельство: ментальная причинность означает не только воздействие ментального на физическое, но и воздействие ментального на ментальное. Когда, например, одна мысль (Б) вызывает другую (В), то в ряде случаев можно довольно четко описать и представить отношение Б к В как причину и следствие. Естественно, что Б в качестве определенной информации имеет своим носителем определенную нейродинамическую систему Y, а В – другую нейродинамическую систему Z. Переход А в Б есть кодовое преобразование, т.е. переход Y в Z. Ничего другого ментальная причинность не может означать. Это – преобразование информации, данной мне в «чистом виде», носители которой мной не отображаются; последние, однако, не могут быть названы в точном смысле «физическими», так как представляют собой биологические, нейродинамические функциональные системы.

То же самое, в принципе, имеет место, когда ментальная причина вызывает телесное следствие (скажем, движение руки). В этом случае она инициирует и запускает двигательную программу, моторный информационный паттерн (процесс хорошо изученный в современной нейронауке). К слову, само возникновение качества субъективной реальности в ходе эволюции неразрывно связано со способностью психического, ментального управления, т.е. информация в форме субъективной реальности может мгновенно запускать моторные программы, вызывать соответствующие действия (современные исследования в нейролингвистике, в том числе касающиеся «зеркальных нейронов» и «зеркальных систем» еще раз убедительно свидетельствуют о такого рода фундаментальной связи. См. об этом: 32).

2) Ментальная причина наиболее ярко проявляется в произвольных действиях, обусловленных ценностно-смысловой структурой нашего Я. Эти действия находятся за пределами физического объяснения, но, как уже говорилось выше, доступны для информационного и психофизиологического объяснения. Известно, что более высокая по ценностному и веровательному рангу ментальное явление способно обладать более мощным причинным действием на ментальные же и на телесные процессы. Нам знакомы многочисленные факты, когда в результате психотренинга некоторые индивиды (йоги и др.) достигали поразительных эффектов психической регуляции своими вегетативными нервными процессами (обычно «закрытыми» для произвольного управления). Хорошо известны соматические эффекты «сверхценной идеи» и многие подобные проявления чрезвычайной мощи психической причинности, саморегуляции, ментального управления[12]. Эти эмпирические аргументы должны находить место в способах и средствах объяснения ментальной причинности. Последнее не может быть наглухо замкнуто в логических конструкциях. Теоретическое, порывающее живые связи с эмпирическим, напоминает схоластику, не способно служить решению нашей проблемы (более подробный анализ проблемы психической причинности и психического управления содержится в: 19, с. 194 – 200).

Теперь можно, наконец, приступить к ответу на критические замечания В.В. Васильева. Приведу их полностью (но позволю себе для удобства четкого ответа автору разбить этот текст, ни в чем его не нарушая, на части, обозначив их (1), (2), (3), (4) и выделив курсивом наиболее важные места): «Главная проблема теории Дубровского, по-видимому, в том, что он не вполне проясняет, есть ли информационная причинность просто высокоуровневое проявление базовой физической причинности, или же она представляет собой нечто самостоятельное.(1) Иными словами, являются ли каузальные возможности квалиа чем-то превосходящим каузальные возможности нейронных «кодов», в которых они реализованы (2), – и если да, то как можно согласовать это с принципом каузальной замкнутости физического. Между тем создается впечатление, что он склоняется к отрицательному ответу. (3) Но такой ответ крайне затрудняет объяснение того, зачем вообще нужны квалиа. Попытки подобного объяснения неизбежно вращаются по кругу, поскольку всегда можно сказать, что все те функции, с которыми предположительно связаны квалиа, могли бы быть реализованы без них» (4) (1, примечания к главе 4, с. 185).

Характер приведенных замечаний свидетельствует о том, что автор не выходит здесь из русла одномерного физикалистского видения проблемы, не предполагает иной теоретической перспективы. Кроме того, его аргументы являются недостаточно прицельными, поскольку он оставляет в стороне суть моей концепции.

Итак (1): информационная причинность не является «просто высокоуровневым проявлением базовой физической причинности». Она есть «нечто самостоятельное» в том смысле, что принципы ее описания и объяснения, а так же обусловленные ими концептуальные и эмпирические обоснования существенно отличаются от принципов описания и объяснения физической причинности, от теоретического и эмпирического базиса ее обоснования. Этим определяется и онтологический статус информационной (и ментальной) причинности. Как будто в науке возможно обоснование онтологических утверждений, минуя анализ и обоснование тех познавательных средств (теоретических и эмпирических), с помощью которых это производится. Здесь желательно оставить в стороне метафизические конструкции и интерпретации, которые, на мой взгляд, сами по себе в данном случае мало продуктивны. Безусловно, они могут вовлекаться в обсуждение проблемы ментальной причинности, но это требует дополнительных рассуждений и специального анализа.

(2). Являются или не являются «каузальные возможности квалиа чем-то превосходящим каузальные возможности нейронных «кодов», в которых они реализованы»? Вопрос не вполне корректен, поскольку неясен смысл термина «превосходящий» («быть превосходящим»). Всякое квалиа необходимо воплощено в своем нейронном коде, не существует вне и помимо него (это следует из первой посылки моей концепции). Но одно и то же по содержанию квалиа может быть воплощено в разных нейронных кодах и вызывать различные следствия, из которых одно может «превосходить» другое (по каким-то показателям, в том числе и по физическому эффекту). Не исключено и то, что квалиа в одном и том же кодовом воплощении, но в другом функциональном контексте способно вызывать следствие, намного «превосходящее» предыдущие и т.д. Но, главное, в том, как уже много раз говорилось, что нейронный код является функциональной динамической структурой, несущей информацию, сами по себе физические компоненты и свойства которого не определяют вызываемое им данное конкретное следствие.

(3) И тут следует «роковой» пункт, насчет «принципа каузальной замкнутости физического». В.В. Васильев как будто снимает с меня подозрение, что я его отрицаю. И напрасно! В той трактовке этого принципа, который представлен в его книге, я не могу его принять, о чем уже шла речь. На мой взгляд, автор берет его в виде абстрактного клише, как и в случаях употребления «ментального» и «физического». Мы, говорит В.В. Васильев, не можем помыслить ничего, что отличалось бы от «ментального» и «физического», «ничего такого представить мы не в состоянии» (1, с. 82). Точно так же мы не можем себе представить нечто отличное от «каузальной замкнутости физического». Здесь у нас «просто нет альтернативы» (1, с. 211). Кто такие «мы», к сожалению, не уточняется. В современной космологии есть такая альтернатива, например, Большой взрыв[13].

Судя по всему В.В. Васильев истолковывает принцип каузальной замкнутости физического в том смысле, что всякое событие в мире имеет достаточную физическую причину. С этим, однако, нельзя согласиться. Очевидно, что некоторые причины не могут именоваться физическими (об этом также уже шла речь).

(4) Далее следует стандартный для аналитической философии ход мысли: если я допускаю необходимую воплощенность квалиа (информации) в нервном коде, то непонятно зачем нужны квалиа, и я попадаю якобы в замкнутый круг. В.В. Васильев мог бы продолжить свой ход мысли: если я допускаю, что информация необходимо воплощена в своем коде, то непонятно, зачем нужна информация. Она тоже оказывается эпифеноменом! Таково типичное рассуждение радикального физикалиста, игнорирующего специфику информационного процесса, информационного управления, явлений самоорганизации и саморегуляции. Для него «физическое» покрывает и «объясняет» все мыслимые изменения в мире, включая биологические и социальные. «Каузальная замкнутость физического» действительно порождает «замкнутый круг». Он возникает не только для редукционистов-физикалистов, но и для редукционистов-функционалистов.

Важно подчеркнуть, что В.В. Васильев, как и многие теоретики, в мышлении которых берет верх парадигма физикализма, не разводит четко понятия «физического» и «функционального», нередко отождествляют «функциональное» с «физическим» (см., например, 1, с. 234 и многие др.). Редукционисты-функционалисты типа Деннета игнорируют специфику ментальных функций, ограничивают понятие функции поведенческими актами, отождествляют информацию и ее носитель. С этой позиции, конечно, тоже неясно, зачем нужны квалиа. Но парадигма функционализма – это надо еще раз подчеркнуть – вовсе не предполагает только редукционистскую программу и методологию объяснения явлений субъективной реальности (ментального), она способна служить теоретической основой информационного подхода к решению «трудной проблемы». Эти вопросы многократно обсуждались в моих работах, и нет нужды снова к ним возвращаться.

Вызывает удивление, что истолкования В.В. Васильевым понятий «физического» и «каузальной замкнутости физического» совершенно отключены от современных философских и метанаучных трактовок детерминизма, которые широко обсуждаются в нашей и зарубежной литературе (см., например: 37). Для него как бы не существует категорий случайности, спонтанности, вероятностной детерминации, саморегуляции и самодетерминации, точек бифуркации и диссипативных систем. Он не касается обсуждения вопросов о телеономических процессах первого и второго рода, разработок проблемы «целевой причинности», которые казалось бы столь близки задаче обоснования ментальной причинности, крайне важны для методологии функционализма и понимания ее роли в исследованиях самоорганизующихся систем[14].

Надо отметить, что В.В. Васильев в последней главе своей книги не раз видоизменяет, дополняет, уточняет свои соображения по вопросам «каузальной замкнутости», ментальной причинности, реальности квалиа, его связи с Я и с головным мозгом. Это вызвано стремлением построить свою концепцию решения «трудной проблемы», которая требует более подробного, внимательного рассмотрения.

 

5.            «Назад в будущее»

Так, несколько игриво, названа последняя глава книги, в которой В.В. Васильев предлагает собственную концепцию, претендующую на оригинальность. По его словам, «в системах Сёрла, Деннета и Чалмерса нет, пожалуй, ни одного принципиального положения, касающегося «трудной проблемы», под которым я бы мог подписаться» (1, с. 234). Более того, он говорит о «драматизме» ситуации в современной аналитической философии, состоящей в том, что в ней «пока мы просто не увидели реальных попыток позитивно решить «трудную проблему»» (там же, с. 190). Против этого трудно возразить.

В чем же заключается оригинальность? В.В. Васильев считает, что для решения «трудной проблемы» нужно исходить из «истин здравого смысла», из их феноменологического анализа. Именно такой подход может дать желаемый результат. Он предупреждает читателя, что его феноменология «будет не совсем обычной», что «это будет не дескриптивная феноменология, характерная, к примеру, для Гуссерля, а аргументативная, или аналитическая, феноменология, с давних пор привлекавшая мое внимание» (там же, с. 206).

В ходе рассуждений, которые, на мой взгляд, мало напоминают феноменологический анализ (и тем более оставляют совершенно неясной заявленную особенность «аргументативной, или аналитической, феноменологии»), автор заключает, что «к истинам здравого смысла можно причислить универсальные положения, необходимо связанные с механизмом человеческого познания. И мы, – заявляет он, – нашли такое положение – принцип тождества прошлого и будущего» (там же, с.210). Он называет его «аксиомой тождества» и подчеркивает, что это «строгое тождество», так как оно «имеет силу в обоих направлениях» (там же, с. 223). Однако В.В. Васильев оговаривается, что «принцип тождества» «не является тезисом здравого смысла. Скорее, его надо выявлять с помощью рефлексии» (там же, с. 210). И он предпринимает ряд «рефлексий» с целью обоснования универсальности «тождества прошлого и будущего», рассуждая о связи «сингулярного» и «совокупного события», об «устройстве моей когнитивной способности», подтверждающем якобы такое «тождество».

На мой взгляд, его рефлексии и интерпретации «строгого тождества» прошлого и будущего слишком абстрактны и «безразмерны», вступают в противоречие со многим суждениям здравого смысла, не говоря уже о теоретическом понимании соотношения прошлого и будущего, о решении этих вопросов в современной физике и синергетике, от которых автор полностью отрешен. Вряд ли нужно доказывать, что «принцип тождества», полагаемый в качестве универсального, является в высшей степени сомнительным.

Тем не менее, автор кладет этот «принцип» в основу своей концепции решения «трудной проблемы сознания» и выводит из него положение о том, что «каждое событие имеет причину» (там же). А она, конечно, является физической. Таким образом, «само устройство моей когнитивной способности – продолжает он – навязывает мне тезис о каузальной замкнутости физического» (там же, с. 211).

Но как быть с ментальной причиной? Ей ведь не остается места. В.В. Васильев признает, что тут «мы сбились с пути» (там же, с. 213) и что «сбой» произошел из-за того, что «анализ истоков каузальной веры проводился на поверхностном уровне» (там же, с.214). Он «углубляет анализ», обнаруживая сложность структуры причинного действия, в частности, возможность одного и того же события быть следствием разных причин, и приходит к выводу, что «причины событий с необходимостью проявляют свою каузальность лишь при наличии у них тождественной каузальной истории. Таким образом, мы допускаем возможность влияния прошлого на ход событий» (там же, с. 214 – 215). Прошлое же индивида сохраняется на его «приватном уровне». «И теперь ясно, что оно действительно может играть роль в детерминации нашего поведения, при том, что каждое событие нашей жизни имеет публичную, физическую причину. Все дело в том, что эти физические причины необходимо вынуждают наше поведение лишь при условии их встроенности в те ряды событий, которые имели место в нашем прошлом, а оно оседает в образной памяти, фундирующей объекты наших интенций, т.е. в приватных ментальных состояниях. Вот мы и отыскали выход из старого лабиринта ментальной каузальности» (там же, с. 215).

Но не будем спешить с поздравлениями. Автор заявляет, что ему удалось совместить принцип каузальной замкнутости физического с признанием ментальной причинности. Но ведь то, что «оседает в образной памяти», есть бывшее ментальное; до тех пор пока оно хранится в памяти, оно лишено качества субъективной реальности, обретая его снова лишь в результате актуализации. Только тогда оно может быть названо ментальным и, значит, выступать в роли ментальной причины. Как мы видим уже не в первый раз, само качество ментального (субъективной реальности) у автора вынесено за скобки, а в таком случае неправомерно вести речь о ментальной причине. Часто он отождествляет ментальное с «контентом» (с его «содержанием»). Однако «контент» может существовать на бессознательном уровне, может быть отчужден и существовать в виде записанных на бумаге слов и в иных формах объективации (в иных кодах), в которых нет и не может быть ментального качества. Оно возникает только будучи воплощенным в форме определенных нейродинамических кодов головного мозга. Кроме того, остается неясным, что такое «тождественная каузальная история» причины события. Для прояснения этого автору надо, конечно, привлечь «Демона Лапласа», которому известны абсолютно все начальные условия.

Но главный вопрос всё же в следующем: если автор признает каузальную роль ментального («нефизического», «непространственного»), то каким образом и чем оно способно действовать на физическое, вызывать поведенческие акты? Это пока остается полнейшей загадкой.

Как явствует из предыдущего изложения, все усилия В.В. Васильева направлены против эпифеноменализма; он стремиться опровергнуть его, теоретизируя с позиций «истин здравого смысла» (многие его доводы кажутся мне избыточными, ибо и без многоярусных построений автора несостоятельность эпифеноменализма с позиций здравого смысла и так достаточно ясна). Разумеется, обоснование ментальной причинности предполагает теоретическое опровержение эпифеноменализма. Но ведь для этого достаточно лишь ответить на поставленный выше главный вопрос. В.В. Васильев все время уходит от этого вопроса, рассуждая о вещах, которые не имеют к нему прямого отношения (о «зомби», «двойниках», о «локальных» и «нелокальных физических коррелятах моего поведения» и др.). И вот, наконец, вывод: «Главный результат: есть все основания считать, что наши приватные квалитативные состояния оказывают реальное влияние на наше поведение. И это реальное влияние не связано с тем, что данные состояния просто тождественны физическим процессам в мозге и оказывают воздействие в силу такого тождества. Мы выяснили, что они не только не тождественны таким состояниям, но и не находятся к ним в отношении супервентности, т.е. не являются чем-то таким, что однозначно соответствует определенным состояниям мозга» (там же, с. 219).

В этом «главном результате» тоже нет ответа на главный вопрос. Ментальное не тождественно «процессам в мозге» и не находится с ними в отношении однозначного соответствия. Так что же это такое? И как оно оказывает свое «реальное влияние», если не является физическим?

Не проясняют эти ключевые вопросы и рассуждения В.В. Васильева на тему: «Почему мозг не может обходиться собственными, физическими силами? Зачем ему нужно сначала порождать квалиа?» (там же, с. 220). Квалиа – отвечает он – нужны мозгу потому что без них он не сможет осуществлять человеческое поведение, ибо «никакая чисто физическая машинерия не может продублировать человеческое поведение»; роботы-зомби невозможны, у них нет индивидуальной истории, нет прошлого, они будут «одинаково реагировать на свое окружение», а у человека есть приватная история, есть память с ее «ментальным контентом», что и обеспечивает его «неодинаковое» реагирование (там же, с. 220 – 221). Такого рода аргументы, представляющие собой зачастую общие места. вряд ли могут служить целям объяснения, являются не вполне корректными (о чем уже говорилось). Ко всему они бьют мимо цели. Ведь у многих живых систем, например, растений, нет ментального, но есть индивидуальная история, есть память; она есть и у амебы и в каждой клетке организма.

В.В. Васильев еще добавляет хорошо известный эволюционный аргумент о преимуществах живых систем, наделенных квалиа. Это – достойный аргумент, но используемый автором в абстрактном виде, без основательной конкретизации, он так же оставляет в стороне главный вопрос «трудной проблемы».

Поскольку при попытках объяснить ментальную причинность В.В. Васильев очень много места уделяет соотношению «локальных» и «нелокальных физических факторов», полагая, что именно тут кроется ключ к его концепции, приведу еще одно высказывание: «При понимании того, что нелокальные физические причины могут действовать только через локальные в одном смысле – т.е. сопряженные с данным автономным рядом – и нелокальные в другом смысле – приватные факторы, становится очевидной невозможность обойтись без квалиа, без приватного измерения» (там же, с. 227). В примечании к этому тексту автор добавляет: «Этим, стало быть, завершается феноменологическая дедукция понятия ментальной каузальности» (там же, с. 244).

Вот, собственно, и вся концепция В.В. Васильева, ее «сухой остаток». Это подтверждается итоговым определением: «Итак, «трудная проблема» получает следующее решение: квалиа сопровождают функционирование человеческого мозга (а, вероятно, и других неклассических систем), потому, что они являются необходимыми условиями продуцирования мозгом такого поведения организма, которое он фактически продуцирует и которое учитывает его индивидуализированный опыт» (там же, с. 232). В примечании автора к этому заключению читаем: «Одновременно с «трудной» решается так называемая «более трудная проблема сознания» (термин Н. Блока)… Ответ таков: при отсутствии сознания другие существа не могли бы демонстрировать сходное с нами поведение, а именно проходить тотальный тест Тьюринга» (там же, с. 246). Опять вариации на ту же, и без них, вполне ясную тему, что без квалиа невозможно человеческое поведение.

Прошу извинить меня за слишком обильное цитирование текстов В.В. Васильева, но я хотел, чтобы автор говорил сам за себя. Читатель может самостоятельно оценить качество предлагаемой концепции. На мой же взгляд, она ограничивается весьма абстрактными, не вполне определенными положениями и не только не решает «трудную проблему сознания», но даже не ставит ее достаточно полно и четко. Ведь автор обходит, затушевывает ее ключевой пункт – способ действия ментального («нефизического» на «физическое»).

Разумеется, совершенно обойти этот вопрос невозможно. И когда автор подходит к нему, его суждения и выводы оказываются либо слишком неопределенными, либо элементарно некорректными. Приведу лишь некоторые примеры. Он пишет: «хотя мозг действительно порождает квалиа, но каузальная роль квалитативных состояний шире того нейронного базиса, на основе которого они возникают» (там же, с. 231). Она шире потому, что «отчасти определяется окружением организма, взаимодействие с которым наполняет наши приватные формы ментальным контентом» (там же). Как будто в мозгу существуют какие-то ментальные контенты с их каузальной функцией сами по себе, вне и помимо их нейронного базиса. И как будто есть текущие ментальные контенты, совершенно независимые от нашего окружения.

Вместе с тем автор характеризует ментальные состояния как «онтологически отличные от физических процессов» (там же, с. 235). Отличие же состоит в том, что «они размещаются» в «приватном измерении материальной системы» и «отражают ее физическое прошлое» (там же). А поэтому они и обладают способностью воздействовать на материальную систему. «Отражение физического прошлого» вряд ли достаточно для объяснения онтологической специфики ментального и его способности воздействовать на материальную систему, не говоря о том, что содержание термина «отражение» здесь недостаточно ясно. Еще более неясно, как ментальные состояния «размещаются» в «приватном измерении».

Когда В.В. Васильеву приходится говорить о конкретных вопросах связи ментального с мозговыми нейронными процессами, о «порождении» ментального мозгом отмеченные неопределенности и некорректности усугубляются еще более (см. там же, с. 219, 220, 221, 225, 251 и др.).

Например, он утверждает, что его концепция, отрицающая отношение супервентности, «сразу заставляет пересмотреть ряд распространенных представлений о связи мозга и сознания» (там же, с.119). В частности, она «ставит под сомнение возможность отыскания фиксированных нейронных коррелятов сознательных состояний», прежде всего «ментальных образов» (там же). Крайне упрощенная трактовка возможности отыскания корреляции, игнорирующая вопросы соотношение единичного и общего, оригинального и инвариантного, содержательного и формального в описаниях ментальных явлений и соответственно нейронных процессов, способна создать впечатление о правдоподобности выводов автора. Однако они вопиюще противоречат действительности. В последние годы достигнуты выдающиеся результаты в установлении именно таких нейронных коррелятов путем расшифровки нейродинамических кодов «ментальных образов» в работах Гэлэнта, Нишимото, Николелиса и др. (см. : 27). Как говорится: тем хуже для фактов!

Нередко создается впечатление, что для автора ментальное – это все-таки какое-то «особое», «микроуровневое» физическое явление, обусловленное квантовыми феноменами. «Поскольку порождение сознания мозгом нельзя мыслить по модели каузальной зависимости, то его следует мыслить, скорее, как создание им приватного пространства для ментальных состояний» (1, с. 331). Что такое «приватное пространство для ментальных состояний», и каким образом мозг создает его в себе? Ведь ментальным состояниям нельзя приписывать пространственные характеристики. Остается думать, что это «приватное пространство» является физическим образованием. Как пишет В.В. Васильев, «есть определенные основания допускать, что подобное пространство может возникать не только в мозге, но и в гораздо более примитивных системах. И возникает оно при появлении в функционировании таких материальных систем того, что можно назвать квантовыми эффектами» (там же, с. 331 – 332). Поскольку квалиа «связаны с нелокальными физическими явлениями» и события в мозге «не полностью детерминированы локальными физическими обстоятельствами», то «роль квалиа в таком случае сопоставима с фактором вызывающим коллапс волновой функции, – но ведь именно эта роль может отводиться квалитативным состояниям (сознанию) в ряде интерпретаций квантовой механики» (там же, с. 227). И хотя, продолжает автор, «некоторые из выдвинутых гипотез уже пошатнулись», он не теряет надежды: «Что-то здесь обязательно будет найдено» (там же).

Несмотря на многочисленные заявления В.В. Васильева, что он решительный противник физикалистского редукционизма, проводимое им истолкование принципа каузальной замкнутости физического неотступно влечет его именно к физическому (в данном случае к квантово-механическому) объяснению природы ментального, иначе «ментальному» нечем «зацепиться» за «физическое». Отсюда и его предположение, что «возникновение сознания» зависит от «квантовых макроэффектов в мозге», и это, как он полагает, должно быть весьма интересно для философии (там же, с. 227 – 228)[15].

Но особенно ярко подобная физикалистская ориентация автора, замкнутость его мысли в рамках парадигмы физикализма, проявляется в том, что он смело отрицает свободу воли, повторяя точь-в-точь аргументы радикальных физикалистов (см., например: 43; подробно этот вопрос обсуждался мной в: 19, с. 205 – 207 и др. ).

На этом стоит остановиться. Верно отмечая, что наше Я так же зависит от мозга как любое квалиа, В.В. Васильев считает, что оно «не может быть центром ментальной каузальности…Не может это Я быть и источником свободных решений» (там же, с. 229). По его убеждению, «тема ментальной каузальности часто смешивается с проблемой свободы воли. Но это совершенно разные вещи» (там же).

«Смешивать», конечно, не нужно. Однако, связь между ментальной причинностью и свободой воли – прямая и крайне существенная. Если нет ментальной причинности, то нет свободы воли. И если есть свобода воли, то есть ментальная причинность. Но если нет свободы воли (т. е. моей способности по своему желанию, выбору, решению пойти, например, в театр), то о какой ментальной причинности может идти речь (разве что о каких-то инстинктивных действиях и случаях крайне слабо осознаваемых интуитивных актов и автоматизмов). Ментальная причинность так или иначе связана с Я, это проявляется даже в случаях тяжелой психопатологии (см., напр., 44).

Посмотрим, как автор аргументирует отрицание свободы воли. Истоком представления о свободе воли, по его словам, «служит то, что можно назвать «чувством свободы». И говорит оно о том, что, скажем, через секунду я могу поступить так или иначе. Но если мы проанализируем его, мы убедимся в его иллюзорности» (там же, с. 230). Далее идет «анализ»: «Уверенность, что то или иное событие реально возможно, основано на перенесении прошлого опыта на будущее – и в данном случае это именно так, поскольку, думая о возможных действиях, мы перебираем далеко не все варианты, в частности, я не считаю возможным через секунду оказаться в Париже. Но перенесение прошлого на будущее, как мы знаем, предполагает веру в детерминированность событий. Это значит, что в любой конкретной ситуации мы должны допускать только одно реально возможное развитие событий. Ощущение же вероятности, а, значит, и реальной возможности разных вариантов берется от ограниченности нашего знания деталей. Таким образом, чувство свободы иллюзорно…» (там же).

Читатель может сам оценить уровень этого «анализа» и его результат. Забавно, что этот результат автор не прилагает к самому себе. А ведь у него выходит, что когда он писал приведенный текст, то каждый фрагмент его мысли, водивший в соответствующую секунду его рукой, был предзадан его физическим прошлым и ему только казалось, что именно он, сам решает, какое слово надо написать следующим. Эта кажимость проистекала от незнания скрытых от него причин. Тем не менее, В.В. Васильев верит и готов убедить нас, что именно он создал этот текст и что этот текст является оригинальным и выражает истину, а вот его оппоненты заблуждаются; и у него нет даже «ощущения вероятности» собственных суждений.

Парадоксальность отрицания свободы воли лежит здесь на поверхности. Она аннулирует авторство В.В. Васильева, его личную ответственность за написанные им слова, перечеркивает понятие творчества, более того – те «истины здравого смысла», которые он так высоко ставил в начале своих рассуждений о «трудной проблеме». Здесь налицо столь распространенный феномен «отрешенности от себя» – когда то, что утверждается автором о сознании вообще в то же время не относится им к собственному сознанию.

Любопытно, что вера В.В. Васильева в собственное решение «трудной проблемы» столь велика, что он не допускает возможности альтернативных концепций. В «Послесловии» он прямо говорит, что после того как в его книге были раскритикованы и отвергнуты концепции «ведущих философов ХХ1 века» Сёрла, Деннета и Чалмерса, во взглядах этих авторов возможно «произойдут какие-то подвижки». Но «они могут свестись либо к тому, что они просто обменяются взглядами – и тогда мы не увидим прогресса в решении проблемы сознания, – либо они могут стать движением в направлении той концепции, которая была развернута в последней главе» (там же, с. 248. Курсив мой – Д.Д,). Третьего не дано! Пожелаем Сёрлу, Деннету и Чалмерсу успешного выбора (если только они, конечно, обладают свободой воли!).

В.В. Васильев именует свою концепцию «локальным интеракционизмом» или еще «эмерджентным интеракционизмом». В последнем случае – это напоминает позицию Сёрла, несостоятельность которой отмечалось выше. Первое название, говорит автор, является «наиболее точным» (там же, с. 233). Но что такое «локальный интеракционизм»? Он поясняет: признавая каузальную действенность сознания, «я тем самым сближаюсь с интеракционистской позицией», но «этот интеракционизм позволяет избежать нарушения принципа каузальной замкнутости физического» (там же). Однако, в том-то и дело, что остается теоретически неясным, как осуществляется «интеракция», каков способ связи явлений сознания, субъективной реальности (ментального, квалиа) с мозговыми процессами и с физическим объектами вообще. Этот главный вопрос остался нерешенным, а постольку автором не достигнута и главная его цель – совместить признание ментальной причинности с «принципом каузальной замкнутости физического».

 

6.            Вместо заключения

Подробный критический разбор книги В. В. Васильева (затраченный на это столь большой и неблагодарный труд!) понадобился для того, чтобы на ее примере показать ограниченность теоретических возможностей современной аналитической философии в разработке проблемы «сознание и мозг». Ведь В.В. Васильев строго движется в ее концептуальном русле. Обсуждая эту проблему и пытаясь ее решить, он использует основной арсенал теоретических средств и методов анализа, выработанный в аналитической философии, типичные для нее постановки вопросов, подходы, способы мышления. Автор прямо заявляет, что именно к аналитическим философам «в первую очередь обращена эта книга» (там же, с. 216), что его аргументы и решения, касающиеся соотношения мозга и сознания, «можно классифицировать в качестве вариаций на тему аналитической философии» (там же, с. 248).

Трудно подумать, что концепция В.В. Васильева, претендующая на решение «трудной» проблемы, помогает хотя бы в какой-то мере преодолеть «драматизм» ситуации, сложившейся, по его словам, в аналитической философии при разработке этой проблемы.

Хорошо известны крупные достижения аналитической философии в области анализа языка, методологии науки, в исследовании ряда важных эпистемологических и онтологических вопросов. Для меня школа аналитической философии, которую я прошел, к сожалению, уже в весьма зрелом возрасте, была крайне полезна, и я уверен, что те, кто ее не прошел, многое теряют в своем философском развитии. Полувековый опыт разработки проблемы «сознание и мозг» в аналитической философии тоже был и остается для меня весьма ценным. Но почему же, несмотря на столь длительный, огромный труд многих серьезных и одаренных мыслителей в разработке этой проблемы не были достигнуты значительные теоретические прорывы? [16]

Не берусь однозначно ответить на этот вопрос. Но все же рискну высказать несколько соображений. Ведь и я более полувека работаю в этой области, развиваю свою концепцию, хорошо сознавая ее не более чем пробный характер, знаю ее слабые места, но пока еще верю, что информационный подход имеет смысл и способен развиваться в контексте НБИК – процесса конвергенции нано (науки и технологии), био (науки и технологии), инфо (науки и технологии) и когнитивной (науки и технологии). Этот контекст во все большей мере включает социо-гуманитарную составляющую, социальные науки и социальные технологии; и теперь аббревиатуру НБИК, введенную более 10 лет назад, пора заменить на НБИКС.

Именно конвергентное развитие НБИКС определяет в наше время парадигмальное содержание научной картины мира и стратегические ориентиры земной цивилизации. Разработка проблемы «сознание и мозг» – важнейшее звено когнитивных наук и когнитивных технологий; она в существенной степени формирует новые подходы в информатике, компьютерном моделировании, в развитии информационных технологий и тем самым во всей системе НБИКС. В свою очередь, разработка проблемы «сознание и мозг» будет все шире использовать теоретические, экспериментальные и методические достижения конвергентного развития НБИКС, которые ярко выражают свой постнеклассический характер.

Как мне кажется, недостаточная эффективность разработки проблемы «сознание и мозг» в аналитической философии связана во многом с инерцией классических установок физикалистского и редукционистского типа. Это проявлялось и в узком, сугубо бихевиоральном истолковании функционализма, в недооценке его парадигмального значения для исследования самоорганизующихся систем и психических явлений. На мой взгляд, столь актуальная для второй половины прошлого века проблематика самоорганизации и самодетерминации осталась на периферии теоретических интересов и разработок аналитической философии, касающихся явлений сознания. Бурное развитие информационных технологий и информационного общества довольно слабо сказалось на устоявшихся подходах к проблеме «сознание и мозг» и на используемом концептуальном аппарате. В нем, в частности, не нашла должного выражения специфика информационных процессов по сравнению с физическими, недостаточно осмыслен характер связи информации и ее носителя, не говоря уже о том, что в нем трудно заметить какое-либо влияние со стороны результатов конвергентного развития НБИКС. Сам по себе высоко профессиональный логико-лингвистический анализ без новых подходов и новых идей, без учета тех крупных достижений, которые демонстрирует нейронаука и система НБИКС в целом, вряд ли способен привести к желаемым результатам. Несмотря на колоссальное число англоязычных философских публикаций по проблеме «сознание и мозг», крайне трудно найти на них какие-либо ссылки в работах ведущих представителей нейронауки, занимающихся той же проблемой.

Конвергентное развитие НБИКС существенно изменяет отношения между классическими разделами научного знания; оно органически сочетает функции научного познания и технологического конструирования, создавая новые интегральные объекты, которые объединяют в себе физические, химические, биологические, информационные, психические и социально значимые свойства. Это, подчеркивает М.В. Ковальчук, – «антропоморфные технические системы, подобные конструкциям, создаваемым живой природой» (46). «Великий синтез наук и технологий ХХ1 века», как его часто называют, носит трансдисциплинарный характер, ставит острые эпистемологические, экзистенциальные и социальные проблемы, но вместе с тем открывает небывалые перспективы преобразования человека и общества. Он формирует новые познавательные средства и концептуальные структуры, новые теоретические и экспериментальные подходы к решению фундаментальных проблем (47, 48, 49 и др.). И это целиком относится к проблеме «сознание и мозг». Открывается качественно новый этап ее разработки, в которой философы призваны принять активное участие.

 

Литература:

 

1. Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М. Прогресс-Традиция, 2009. 271 с.

2. Нагуманова С.Ф. Проблема материалистического объяснения сознания в аналитической философии // Проблема сознания в философии и науке. Под ред. Д.И. Дубровского. М.: Канон+, 2009.

3. Нагуманова С. Ф. Достаточен ли «Аргумент мыслимости» для опровержения материалистического понимания сознания // Проблема сознания философии и науке.

4. Нагуманова С.Ф. Аргумент знания в дискуссиях о природе сознания // Вопросы философии, 2008, № 8.

5. Алексеев А. Ю. Понятие «Зомби» и проблема сознания // Проблема сознания в философии и науке.

6. Проблема сознания в философии и науке. Под ред. Д.И. Дубровского. М., Канон+, 2009, 472 с.

7. Дубровский Д.И. Новое открытие сознания? (По поводу книги Джона Серла «Открывая сознание заново» // Вопросы философии, 2003, № 7 (перепечатано в: 12).

8. Дубровский Д. И. В «Театре» Дэниэла Деннета (Об одной популярной концепции сознания) // Философия сознания: история и современность. М. Современные тетради, 2003 (перепечатано в: 12).

9. Дубровский Д. И. Зачем субъективная реальность, или «почему информационные процессы не идут в темноте?» (Ответ Д. Чалмерсу) // Вопросы философии, 2007, № 3 (перепечатано в: 12 ).

10. Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М.: Наука, 1971, 386 с.11. Дубровский Д.И. Проблема идеального. Субъективная реальность, Изд. 2-е, доп., Канон+, М., 2002. 366 с. (первое изд.: М. Мысль, 1983. 230 с.).

12. Дубровский Д.И. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М. Стратегия-Центр, 2007.265 с.

13. Павлов И.П. Полное собр. соч. Изд. 2, т.2, кн. 2. М.- Л.: Изд-во АН СССР, 1951.

14. Дубровский Д. И. Анализ-синтез как всеобщая форма отражательной деятельности мозга // Труды Сталинского государственного медицинского института, том Х1. Сталино, Донбасс, 1958; его же: Соотношение психического и физиологического (в свете некоторых понятий кибернетики) // У11 съезд Украинского физиологического общества. Тезисы докладов. АН УССР. Киев, 1964 (на украинском яз.); его же: Некоторые методологические вопросы соотношения кибернетики и физиологии // Тезисы итоговой научной конференции Донецкого медицинского института. Донецк, 1964; его же: Методологические вопросы исследования психосоматических корреляций // Вопросы гигиены и эпидемиологии Донбасса. Донец, 1964; его же: Философия и медицина // Вестник Академии медицинских наук СССР, 1965, № 1; его же: К вопросу о возможных путях моделирования высших нейродинамических процессов // Вопросы гигиены и эпидемиологии Донбасса. Донецк, 1965; его же: По поводу принципов моделирования нервных функций // Моделирования функций нервной системы. Изд. Ростовского университета. Ростов-на-Дону. 1965; его же: Физиологическое и психическое // Медицинская газета. 14. 09. 1965; и др.

15. Дубровский Д. И. Физиологическое и логическое // Вопросы философии, 1966, № 8; его же: Некоторые философские аспекты психофизиологической проблемы // Философские проблемы современного естествознания. Изд. Киевского ун-та. Киев, 1967. Вып. 8; его же: К проблеме «сознание и мозг» // Сознание. М., 1967; его же: Психическое и соматическое // Диалектико-материалистический анализ основных понятий биологии и медицины. Изд. Киевского ун-та. Киев, 1968; его же: Категория сознания в психиатрии и нейрофизиологии. Там же; его же: О некоторых особенностях психического управления в связи с проблемой целостности живых систем // Целостность и биология. Киев, 1968; его же: Мозг и психика // Вопросы философии, 1968, № 8 (статья, положившая начало дискуссии с Э.В. Ильенковым); его же: Философский анализ психофизиологической проблемы. Автореф. диссерт. на соискание ученой степени доктора филос. наук. Ростов-на-Дону, 1968, 55 с.; его же: По поводу статьи Э.В. Ильенкова «Психика и мозг» // Вопросы философии, 1969, № 3; и др.

16. Danto A.C. Representional Properties and Mind-Body Identity // Review of Metaphysics, 1973, vol. XXVI, № 3.

17. Hoocker C.A. The Information-processing Approach to the Brsin-Mind and its Philosophical Ramification // Philosophy and Phenomenological Research, 1975, vol. XXXVI, № 1.

18. Дубровский Д.И. Информационный подход к проблеме «сознание и мозг» // Вопросы философии, 1976, № 11

19. Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. М.: Высшая школа, 1980, 286 с.

20. Нагель Т. Мыслимость невозможного и проблема духа и тела // Вопросы философии, 2001, № 8.

21. Дубровский Д.И. Проблема духа и тела: возможности решения (в связи со статьей Т. Нагеля «Мыслимость невозможного и проблема духа и тела») // Вопросы философии, 2002, № 10.

22. Chalmers D.J. Fasing up to the problem of consciousness // Journal of Consciousness Studies, 1995, 2 (3).

23. Сёрл Дж. Открывая сознание заново. М., 2002.

24. Brandt R., Kim J. The logic of the Identity Theory // Moderrn Materialism: Readings on Mind-Body Identity. N.-Y., Chicago, 1969.

25. Feigl H. The “Mental” and the “Phisical” // Minnesota Studies in the Philosophy of Science, Univ. of Minnesota Press, Minneapolis, 1958, vol. II.

26. Информационный подход в междисциплинарной перспективе (материалы Круглого стола) // Вопросы философии, 2010, № 2.

27. Николелис М. и Рибейро С. В поисках нейронного кода // В мире науки, 2007, № 4; Стикс Г. Как подключиться к мозгу // В мире науки, 2009, № 2; Дубровский Д.И. Философские подходы к проблеме «мозг и психика» (Доклад на Научной сессии Общего Собрания Российской академии наук «Мозг: фундаментальные и прикладные проблемы» 15 декабря 2009г.) // Вестник Российской академии наук, 2010, № 5 – 6.

28.Матюшкин Д.П. О возможных нейрофизиологических основах природы внутреннего «Я» человека // Физиология человека, 2007, т. 33, № 4, с.1 – 10; его же: Проблема природы внутреннего Эго человека. М. Слово, 2003.

29. Анохин К.В. Мозг и память: биология следов прошедшего времени (Доклад на Научной сессии Общего Собрания Российской академии наук «Мозг: фундаментальные и прикладные проблемы» 15 декабря 2009г.) // Вестник Российской академии наук, 2010, № 5 – 6.

30. Черняк А. З. К вопросу о каузальной эффективности ментальных свойств // Философия сознания: классика и современность. Вторые Грязновские чтения. М., 2007.

31. Крик Фрэнсис. Безумный поиск. Личный взгляд на научное открытие. М.- Ижевск, 2004.

32. Черниговская Т.В. Человеческое в человеке: сознание и нейронная сеть // Проблема сознания в философии и науке.

33. Дубровский Д.И. Обман: философско-психологический анализ. Изд. 2, доп. М.,Канон+, 2010

34. Ренан Эрнест. Марк Аврелий и конец античного мира. С-Петербург, Терра, 1991.

35. Ренан Эрнест. Христианская церковь. С-Петербург. Изд. Н. Глаголева, 1991.

36. Захаров В. Д. Свобода в природном мире // Спонтанность и детерминизм. М., Наука, 2006.

37. Причинность и телеономизм в современной естественнонаучной парадигме. М., 2002; Спонтанность и детерминизм. М., 2006. и др.

38. Фролов И, Т. Детерминизм и телеология. М. Книжный дом «Либроком», 2010.

39. Мамчур Е.А. Спонтанность и телеологизм // Спонтанность и детерминизм. М., Наука, 2006.

40. Борзенков В.Г. Является ли теория Дарвина телеологической? // Спонтанность и детерминизм.

41. Сачков Ю. В. Эволюция учений о причинности // Спонтанность и детерминизм.

42. Дубровский Д.И. Бессознательное (в его отношениях к сознательному) и квантовая механика // Философские науки, 2006, № 8 (перепечатано в: 12).

43/ Pratt C.C. Free Will // Mind, Matter and Method. Minneapolis, 1966.

44. Литвак Л.М. «Жизнь после смерти»: предсмертные переживания и природа психоза. Опыт самонаблюдения и психоневрологического исследования. Под ред. Д.И.Дубровского. М. Канон+, 2007.

45. Нагель Т. Мыслимость невозможного и проблема духа и тела // Вопросы философии, 2001, № 8.

46. Ковальчук М. В. Нанотехнология и научный прогресс // Философские науки, 2008, №1; его же:. Направление прорыва: конвергентные НБИК-технологии // Технополис ХХI, 2009, № 3 (19).

47. Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001. Его же:

48. Аршинов В.И., Лебедев М.В. Философские проблемы развития и применения нанотехнологий // Философские науки, 2008, № 1.

49. Горохов В.Г. Трансформация понятия «машина» в нанотехнологии // Вопросы философии, 2009, № 9.

 

К списку статей

 

 

 

 

 

СОЗНАНИЕ КАК ПРЕДМЕТ НЕЙРОФИЗИОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

(ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ)

 

1.Основные теоретические трудности

Проблема объяснения сознания с позиций психофизиологии и нейронаук стала исключительно актуальной в условиях информационного общества и научно-технической революции, вызванной бурным развитием четырех мегатехнологий. Это – нанотехнологии, биотехнологии, информационные и когнитивные технологии (их связь обозначается в западной номенклатуре NBIC). Они взаимооплодотворяют друг друга, создавая небывалые, чрезвычайно мощные средства преобразования человека и земной цивилизации. В этом процессе стратегически важным звеном является разработка указанной проблемы, которая в классическом варианте именуется проблемой «сознание и мозг». Ее суть выражена словами И.П. Павлова: «каким образом материя мозга производит субъективное явление» (1, с. 247). Она составляет центральный и наиболее трудный для исследования раздел психофизиологической проблемы, включает существенные философские предпосылки и аспекты, но остается научной по своему содержанию, методам исследования и результатам.

Проблема «сознание и мозг» (mind-brain problem) вот уже более полувека находится в центре внимания аналитической философии, где она представлена поистине колоссальным объемом литературы (порядка тысячи монографий и сборников, огромное число статей). Важно подчеркнуть, что в подавляющем большинстве представители аналитической философии опираются на результаты научных исследований; некоторые же из них принимают непосредственное участие в развитии когнитивных наук.

Теоретические трудности проблемы «сознание и мозг», начинаются уже с определения сознания. Понятие сознания многомерно, не поддается линейной экспликации, требует специального кропотливого анализа (эти вопросы подробно обсуждаются в: 2). Для наших целей достаточно выделить его главное специфическое свойство, из-за которого оно становится камнем преткновения для нейрофизиологических исследований и для научного объяснения вообще.

Сознание обладает специфическим и неотъемлемым качеством субъективной реальности (далее сокращенно – СР). Это качество обозначается в аналитической философии и другими терминами: «ментальное», «феноменальное», «интроспективное», «субъективный опыт», «квалиа». Именно это качество создает главные теоретические трудности при попытках включить реальность сознания в естественнонаучную картину мира, в частности, при попытках объяснения его связи с мозговыми процессами. Наряду с этой онтологической трудностью перед нами не меньшая гносеологическая трудность. Явления СР описываются в категориях интенциональности, смысла, ценности, цели, воли, а мозговые процессы – в категориях массы, энергии, электрохимических процессов, пространственных отношений. Возникает задача соотнесения и интеграции в единой концептуальной структуре двух языков описания и объяснения, которые не имеют между собой прямых логических связей.

Эти онтологические и гносеологические трудности проблемы «сознание и мозг» (которые взаимообусловлены!) именуют в аналитической философии «провалом в объяснении»; для их преодоления используется редукционистская стратегия, представленная в двух ее вариантах: физикалистском (когда явления СР редуцируются к физическим процессам) и функционалистском (когда они редуцируются к функциональным отношениям). Сравнительно немногочисленные противники редукционизма (Т. Нагель, Д. Чалмерс, Дж. Серл и др.) не предлагают, однако, концептуального решения указанной проблемы. Такое решение должно представлять собой теоретически корректный ответ, по крайней мере, на два следующих вопроса, составляющих суть проблемы «сознание и мозг»:

I. Как объяснить связь явлений СР с мозговыми процессами, если первым нельзя приписывать физические, в том числе пространственные свойства, а вторые ими по необходимости обладают?

II. Как объяснить способность явлений СР служить причиной телесных изменений, если им нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию и др.)?

Можно поставить и третий вопрос: как объяснить феномен свободы воли в свете детерминированности мозговых процессов? Однако главными являются первые два вопроса.

В современных нейрофизиологических исследованиях эти вопросы неизбежно возникают, но они далеко не всегда четко выражены и осмыслены. Для их решения, как правило, явно или неявно используются метафизические или метанаучные посылки, которые определяют различные теоретические конструкции в психофизиологии.

 

2. О некоторых типичных подходах к проблеме «сознание и мозг»

Общие ответы на поставленные выше два вопроса в той или иной мере восходят к философским, метафизическим посылкам, большей частью материалистического или дуалистического типа. Представители психофизиологии и нейронаук, за небольшим исключением, принимают материалистическую позицию как нечто само собой разумеющееся, хотя именно для нее научное объяснение сознания и представляет наибольшие трудности. Гораздо «легче», на первый взгляд, тем, кто исповедует посылки дуализма. Не случайно ряд выдающихся нейрофизиологов и психофизиологов предпочитали именно дуалистическую позицию. Среди них: Ч. Шеррингтон, Дж. Экклз, У. Пенфилд ( 3, 4, 5 ). Это было вызвано тем, что они считали совершенно неприемлемой как бихевиористскую, так и физикалистскую редукцию сознания, полагали дуалистическую позицию более приемлемой для его теоретического объяснения. В самом деле, если вы считаете 1) что существуют две противоположные субстанции – духовная и материальная – и 2) что они способны взаимодействовать друг с другом (обратите внимание, что здесь надо принять два постулата!), то тогда сразу снимаются главные теоретические трудности. Дух воздействует на эпифиз, как у Декарта, или на синапсы, как у Экклза, а дальше все происходит чисто физиологически. Соответственно признается и обратное воздействие.

Однако дуалистический интеракционизм лишь на первый взгляд «удобен» для психофизиолога. На самом деле такая позиция принуждает его признать некую мировую духовную субстанцию, т.е. нечто недоказуемое и несовместимое с научным исследованием психической деятельности. Кроме того, в теоретическом отношении эта позиция (в отличие от материализма) основана на двух постулатах, что весьма «расточительно»; второй из них к тому же сразу устраняет необходимость научного объяснения ключевого вопроса психофизиологии, создавая иллюзию его решения. Замечу, что еще один Нобелевский лауреат, Р. Сперри, также вначале занимал позицию дуализма, но затем подверг ее основательной критике и перешел на позиции эмерджентистского материализма ( 6 ).

Я кратко остановился на этих хорошо известных сюжетах для того, чтобы еще раз подчеркнуть следующее: философские, метафизические постулаты стимулируют наше мышление, которое в той или иной мере содержит их в себе, но постулаты такого рода не могут служить средством научного доказательства и объяснения, в том числе в области психофизиологии; теоретические объяснения в ней должны использовать научные и метанаучные средства, доступные эмпирической проверке. При построении теорий в психофизиологии и разработке проблемы «сознание и мозг» необходимо рефлексировать и тщательно анализировать исходные посылки, которые к тому же часто включают и неявные посылки, и некую смесь метафизических и метанаучных утверждений.

Это важно иметь в виду, так как некоторые исследователи в данной области испытывают соблазн «легкого» постулативно-метафизического объяснения и претендуют таким образом на построение чрезвычайно широких, я бы сказал, «всеобъясняющих» теорий (похожих на пресловутую «теорию всего»). Так, К.В. Судаков рассматривает информацию как некую идеальную голографическую сущность, лежащую в основе мироздания. Опираясь на взгляды Н.А. Козырева, В.П. Казначеева, С. Грофа о космическом (холотропическом) сознании, автор пишет: «Отсюда следует, что сознание каждой личности принадлежит не только ее мозгу, но и всему мирозданию» (7 ,с.119). Перед этим читаем: «Джан Р.Г. и Дюн Б. Дж. (физики с весьма сомнительной репутацией, занимающиеся парапсихологией – Д.Д.) утверждают, что элементарные частицы вообще не обладают статусом самостоятельной реальности до тех пор, пока не появляется наблюдающее их сознание. Эта точка зрения близка нашим представлениям о том, что материальный мир в значительной степени создается при материализации информационных голограмм головного мозга» ( 7 с.117). К такому выводу К.В. Судаков пришел, как он говорит, на основе своих многолетних нейрофизиологических исследований и благодаря развитию им «теории функциональных систем», раскрытию голографических свойств последних. При этом понятиям информации, голограммы и функциональной системы придается явно метафизическое звучание. «На основе раскрытия голографических свойств функциональных систем – пишет К.В. Судаков – нами сформулирован закон голографического единства мироздания – от атомного до космического уровня, согласно которому функциональные системы более низкого уровня иерархии отражают в деятельности своих элементов деятельность объединяющих их функциональных систем более высокого уровня. Последние, в свою очередь, программируют деятельность субординационных функциональных систем» ( 7, с. 120. Курсив мой – Д. Д.). Таким путем автором решается не только проблема сознания и мозга, но и проблема сознания и мироздания. Думаю, читатель сам способен оценить предлагаемые утверждения, особенно в части соотношения космического уровня и всех остальных уровней, не говоря уже об открытом автором «законе голографического единства мироздания».

Наряду со столь воодушевляющими заявлениями, мы встречаем в психофизиологической литературе и пессимистические оценки перспектив научного объяснения сознания. В содержательной статье Ч. А. Измайлова с соавторами ( 8 ) рассматривается с нейрофизиологической точки зрения связь сенсорных и перцептивных процессов с сознанием, справедливо подчеркивается не тождественность нейрофизиологических коррелятов «содержания» перцептивного акта и феномена осознания. Несмотря на то, что авторы приводят ряд обоснованных суждений и экспериментальных данных по этим вопросам, касающимся сознания, они заявляют: «О сознании мы пока не можем сказать ничего, кроме того, что оно существует» (8 с.48). «Возможно, однако, что для понимания сознания понадобится качественно другой – более высокий, чем сознательный, – уровень развития мозга. У современного человека такого уровня развития мозга нет. Именно поэтому перспективы познания психологических и нейробиологических механизмов сознания, с нашей точки зрения, достаточно пессимистичны» (8, с.49).

Приведенные утверждения противоречат фактам науки и не имеют достаточных оснований. В том числе и философско-эпистемологических. Если бы сознание не могло познавать само себя, вся наша культура была бы немыслима. В подкрепление своей точки зрения авторы ссылаются на знаменитую теорему Геделя о неполноте. На нее, кстати, указывали и другие нейрофизиологи, желая подчеркнуть трудности изучения сознания (см. обзор ХIII международного психофизиологического конгресса: 9, с. 36 - 38). Но причем здесь теорема Геделя? Ведь она относится только к формализованным системам знания, а теоретические построения в психофизиологии таковыми не являются. Кроме того, всякая теория, тем более в психологии или в психофизиологии, является заведомо «неполной» – оставляет возможность для ее уточнений, развития, для нового, более глубокого теоретического знания, и это не дает оснований для приведенных пессимистических оценок. Надо ли повторять столь общие места?

Обратимся теперь к более подробному рассмотрению того широкого подхода в психофизиологии, который именуется «теорией функциональных систем». Этот подход продолжает классическое направление в психофизиологии, строившее исследование психического на основе поведенческих моделей. Наиболее четко и результативно теория функциональных систем (ТФС) была представлена П. К. Анохиным и в несколько ином плане Н.А. Бернштейном (концепция «биологии и физиологии активности»). В дальнейшем это направление развивалось В.Б. Швырковым, Ю. И. Александровым, К.В. Судаковым, К.В. Анохиным, многими другими видными исследователями. Основные идеи ТФС – парадигма активности, принципы эволюционизма, функционализма, системности, целевой причинности – оказались созвучными актуальным задачам психофизиологии, теоретическим посылкам когнитивных наук, сыграли позитивную роль в развитии исследований высшей нервной деятельности во второй половине прошлого века (в том числе и в деле преодоления догматических толкований учения И. П. Павлова рядом его видных последователей – см.подробнее об этом: 10 , глава III , разд. 8).

Вместе с тем в современных условиях ТФС обнаруживает, на мой взгляд, явно необоснованные претензии на роль единственной теоретической основы психофизиологии. Указанные принципы ТФС давно уже приобрели общенаучный характер, не являются специфическими для одной ТФС, признаются в рамках психофизиологии и смежных с нею дисциплин сторонниками различных концепций, не идентифицирующих себя с ТФС (об этих концепциях будет сказано ниже). К тому же они допускают разную интерпретацию и сами по себе недостаточны для построения оригинальной теории.

Среди представителей ТФС, которые нередко существенно расходятся между собой по принципиальным вопросам, выделяются работы крупного российского психофизиолога, проф. Ю.И. Александрова. В них много внимания уделено методологическим и общетеоретическим вопросам психофизиологии (11, 12, 13, 14). В этом его несомненная заслуга, ибо стремление осмыслить столь сложные, дискуссионные вопросы – непременное условие повышения результативности экспериментальных исследований. Не разделяя ряда выводов и оценок Ю.И. Александрова, я считаю своим долгом подчеркнуть важное значение его работ, стимулирующих обсуждение назревших теоретических проблем.

Мои возражения касаются прежде всего попыток представить теоретический каркас современной психофизиологии как некую одномерную и уже сложившуюся структуру, определяемую ТФС. В действительности мы видим здесь довольно пеструю картину разнообразных концепций, подходов, гипотез, направлений исследования, частично пересекающихся, дополняющих или исключающих друг друга, в которых к тому же далеко не всегда ясно определены отношения между теоретическими посылками и эмпирическими данными, между методологическими установками и конкретными методами исследования (если подходить к этому основательно, т.е. с позиций современной эпистемологии и руководствоваться требованиями методологии науки как специальной и весьма развитой области философского знания!). Большое разнообразие подходов, направлений, концепций в современной психофизиологии, наличие в ней многих остро дискуссионных теоретических вопросов отображено в содержательной статье А. М. Черноризова (9).

Несмотря на то, что ТФС имеет многих сторонников, сфера ее влияния и ее специфика довольно расплывчаты. Это связано с тем, что ТФС не выступает в качестве четкой альтернативы какой-либо другой конкретной концепции в современной психофизиологии. В этом отношении вряд ли могут быть приняты заявления, что ТФС противостоит ныне парадигме реактивности и несистемному подходу в психофизиологии; лет 40 тому назад это еще имело важный смысл; но попробуйте сейчас назвать хотя бы одну серьезную концепции в психофизиологии, которая бы отрицала принципы, начертанные на знамени ТФС.

Тезис о противостоянии ТФС другим подходам конкретизируется, пожалуй, лишь в одном случае. Речь идет о «противостоянии», которое многократно подчеркивается В.Б. Швырковым и Ю.И. Александровым, и относится к тому, что они называют «сопоставляющей» или «коррелятивной психофизиологией». Последняя, по их словам, несостоятельна, так как в ней «психические явления напрямую сопоставляются с локализуемыми элементарными физиологическими явлениями» ( 12, с. 58). Это якобы означает возврат к парадигме реактивности, «неизменно приводит» к методологической эклектике, к психофизиологическому параллелизму, к тождеству психического и физиологического. Более того: «попытки вскрыть «физиологические механизмы психических процессов», предпринимаемые в сопоставляющей психофизиологии, неизбежно ведут к дуализму» (11, с. 15), это «неизменно приводит к тождеству физиологического и психического, к их параллелизму или к дуализму картезианского типа» (12, с.58).

Возникает вопрос: что означает сопоставление «напрямую», почему оно недопустимо. Ю. И. Александров поясняет: «Если психолог при изучении восприятия сложных зрительных паттернов регистрирует какой-либо электрофизиологический показатель, или нейрофизиолог при обсуждении свойств активности нейронов сенсорных структур использует термины «восприятие», «образ» и т.п., их работы могут рассматриваться как психофизиологические с позиций коррелятивной психофизиологии» (12, с.58).

Но ведь именно это и делает подавляющее большинство физиологов, изучающих психические явления. Возьмем пример: А.М. Иваницкий, сопоставляя ощущение и восприятия с определенными электроэнцефалографическими данными, установил корреляцию между волнами вызванного потенциала и индексами ощущения и восприятия; на основании этих корреляций им получены исключительно важные результаты, раскрывающие «физиологические механизмы» ощущения и восприятия (показано, что ощущения возникают в результате циклического движения нервных импульсов и синтеза в проекционной коре сенсорной информации со сведениями, извлекаемыми из памяти); таким же образом им установлены существенные нейрофизиологические механизмы некоторых процессов мышления (15, 16, 17, 18, 19). Выходит, эти столь значимые исследования надо относить к «коррелятивной психофизиологии» (со всеми присвоенными ей Ю. И. Александровым негативными аттестациями). Но вот перед нами работа самого Ю. И. Александрова (с соавторами), весьма интересная, исполненная на высоком профессиональном уровне (14). И мы видим, что ее результаты также основаны на сопоставлении и корреляции эмоциональных переживаний с определенными кортикальными процессами, зафиксированными при помощи ЭЭГ.

Как иначе можно изучать психические явления нейрофизиологическими методами? Ведь именно они являются объектом исследования и должны быть выделены, получить корректное описание и затем нейрофизиологическое объяснение.

Между тем ТФС претендует на особое понимание психофизиологической проблемы и, более того, на ее решение. Именно в этом пункте у нас обнаруживаются с Ю.И. Александровым существенные разногласия.

 

3. Психическое и физиологическое, явления субъективной реальности и поведенческие акты

Эти разногласия вызваны прежде всего истолкованием понятий физиологического и психического и их взаимоотношений. ТФС в интерпретации Ю.И. Александрова определяет физиологическое (в том числе его вид – нейрофизиологическое) как низшее, элементарное и локальное по отношению к психическому как высшему, системному и целостному. Он утверждает, что «непространственное психическое может быть сопоставлено не с локальными физиологическими процессами, а с общеорганизменными, нелокализуемыми информационными системными процессами, которые не сводимы к физиологическому» (12, с. 16).

Однако приведенное разграничение, противопоставление и соотнесение физиологического и психического вызывает возражения (за исключением, конечно, общих мест о том, что системные процессы включают элементарные и т.п.). Во-первых, то, что именуется локальным или элементарным физиологическим процессом в одном отношении является в другом отношении сложным, системным и нелокальным или, по крайней мере, локальным в другом плане и смысле; в то же время всякий физиологический процесс является функциональным и, что важно подчеркнуть, информационным. Во-вторых, «информационные системные процессы», приобретающие качество психического, всегда являются вместе с тем нейрофизиологическими процессами. Назовите хоть какой-то информационный процесс в головном мозге или организме в целом, который не был бы физиологическим!

Понятие физиологического представляет обобщение и обозначение всех выделяемых и описываемых феноменов в физиологии как науке (со всеми ее разделами и отраслями) и в зависимых от физиологии областях знания. То, что называют «физиологическим» может быть «локальным» и «глобальным», «низшим» и «высшим» в самых разных отношениях. Поэтому предлагаемый способ противопоставления и соотнесения физиологического и психического является теоретически некорректным.

Остается неясным как же «непространственное психическое» связывается с пространственным физиологическим? Что касается нелокализуемости (т.е. «нелокализуемых системных информационных процессов»), то все они, будь то организменные или мозговые, являются пространственно локализованными, ибо необходимо воплощены в своем определенном материальном носителе, в данном случае – в соответствующих физиологических процессах. Здесь необходимы другие концептуальные подходы, которые бы позволили непротиворечиво объяснить связь «непространственного психического» с «пространственным физиологическим». И это требует прежде всего основательного анализа объема и содержания понятий «физиологического» и «психического», а не просто их привычного абстрактного употребления, как это часто встречается в теоретических рассуждения о психофизиологической проблеме (весьма подробный анализ указанных понятий предпринимался мной еще в книге «Психические явления и мозг», где каждому из них была посвящена специальная глава: 10, гл. IУ и гл. У, c. 118 – 240; как видим, более 120 страниц текста). В этой же книге содержится критика концепций соотношения психического и физиологического как высшего и низшего (10, с. 79 – 113).

С позиций ТФС понятие психического рассматривается в сугубо поведенческих терминах, которые описывают отношения организма со средой. Как считает Ю.И. Александров, «динамика субъективного мира может быть охарактеризована как смена состояний субъекта поведения в ходе развертывания поведенческого континуума»; «поведенческий континуум целиком занят процессами организации и реализации функциональных систем; специального временного интервала для процессов обработки сенсорной информации не обнаруживается» (12, с. 54).

При таком понимании психического и психофизиологической проблемы явления сознания и само качество СР не выделены в виде предмета исследования, выносятся за скобки либо «растворяются» в поведенческом акте. Структура поведенческих актов и структура субъективного мира далеко не тождественны. Поведенческий континуум не покрывается целиком явлениями сознания, ибо включает бессознательное и явления допсихического уровня. С другой стороны, континуум СР не покрывается поведенческим континуумом – в том смысле, что многие явления СР не имеют поведенческих коррелятов, принципиально не могут быть описаны в поведенческих терминах. Это достаточно ясно показано многочисленными психологическими и философскими исследованиями, что свидетельствует о несостоятельности попыток редукции СР не только к поведению, но и к речи.

Поведенческий континуум вовсе не является чем-то нераздельным, он многомерен, подлежит различным способам дискретизации. Это же относится к континууму СР. У Ю.И. Александрова принцип активности толкуется так, что он будто бы вообще исключает реактивность и понятие стимула. «Места для стимула, в том числе и пускового, в континууме нет» ( 13, с. 843). Странно слышать и то, что в системном внутреннем мире и, следовательно, в деятельности мозга «не обнаруживаются какие-либо специальные процессы «кодирования информации» или «нейрональные механизмы восприятия», процессы «управления движением» или «нейрональные механизмы регуляции движения»» (11, с.11). При этом автор ссылается на В. Б. Швыркова ( 20 ), который «осуществил истинный переворот в науке, создав не только новую дисциплину, но и новое мировоззрение, систему представлений, не сводимую к какой-либо из существующих отдельных областей науки» (11, с. 8). Думаю, это слишком сильная оценка, хотя В.Б. Швырков, несомненно, был крупной фигурой в психофизиологии.

Учитывая всё сказанное выше, нельзя согласиться с Ю.И. Александровым, что ТФС решает психофизиологическую проблему, поскольку ТФС якобы образует «концептуальный мост» между физиологическим и психическим. На самом деле это – «концептуальный мост» между физиологическим и поведенческим, ибо из понятия психического удалено (или в нем не выделено) сознание в качестве СР. В таком случае психофизиологическая проблема теряет свою специфику и попросту устраняется. Не удивительно, что поставленные в начале статьи два ключевых вопроса проблемы «сознание и мозг», составляющих ядро психофизиологической проблемы, игнорируются. Но без их обсуждения, без их критики или попыток дать на них ответ претензии ТФС на решение проблемы «сознание и мозг» выглядят не вполне серьезными.

Надо сказать, что подобные «решения» психофизиологической проблемы не раз предлагались с позиций бихевиорального подхода (например: 21), который, безусловно, сыграл важную историческую роль в развитии психологии и психофизиологии, будучи представлен в различных концептуальных формах и интерпретациях (от концепции радикального бихевиоризма в психологии и логического бихевиоризма в философии до теории высшей нервной деятельности и деятельностного подхода в психологии, а также в других весьма продуктивных концепциях и экспериментальных программах); он продолжает сохранять свою незаменимую роль при решении довольно широкого круга задач в психологии и смежных с нею дисциплинах в тех случаях, когда они не требуют специального различения и соотнесения понятий поведенческого акта и субъективной реальности. Однако, как уже отмечалось выше, явления СР, хотя в большинстве случаев и включены органически в поведенческий акт, не могут с ним отождествляться, способны играть специфическую функциональную роль и должны служить в качестве особого предмета нейрофизиологического исследования. Это принципиальное обстоятельство подчеркивается в последнее время многими философами, психофизиологами, представителями когнитивных наук, что связано с отрицательным опытом построения моделей редукции явлений СР к физическим, физиологическим, поведенческим и речевым процессам.

 

4. В каком смысле явления субъективной реальности служат предметом нейрофизиологического исследования и объяснения

В последние десятилетия интерес психофизиологов к исследованию сознания заметно возрос. Я имею в виду те подходы к психофизиологической проблеме, в которых явления сознания четко выделяются и берутся в качестве специального предмета нейрофизиологического исследования и объяснения. В этом отношении выделяются своей значительностью указанные выше работы А.М. Иваницкого и во многом близкие к ним по основным вопросам исследования Дж. Эделмана и Дж. Тонони ( 22 ), В. Я. Сергина ( 23 ) и др. В них раскрываются существенные нейрофизиологические показатели тех мозговых процессов, которые характеризуют возникновение самого качества субъективной переживаемости информации, осознавания индивидом некоторого «содержания». Основные результаты, полученные указанными авторами, подтверждаются и развиваются в разных планах другими исследователями, которые вместе с тем выдвигают собственные концепции, ставят новые вопросы, анализируют различные пункты проблемы сознания на базе результатов, полученных с помощью различных методов исследований (Н. Хамфри, Ф. Крик, М. Мишкин, А. Дамасио, М. Познер, Дж. Грей, Е.Н. Соколов, А.Я. Каплан, С. В. Медведев с соавт. и др.). Систематический обзор многочисленных работ в этой области крайне актуален, требует немалых усилий[1].

Но сейчас назрела гораздо более масштабная потребность. Необходим не просто систематизированный обзор в смысле упорядоченного описания и оценки опубликованных работ, необходимо систематизированное сопоставление, анализ полученных результатов, выяснение узких мест, перспективности предлагаемых гипотез, степени их подтверждения наличным экспериментальным материалом, разрешающей способности используемых методов. Необходимо систематичное осмысление основных теоретических вопросов в данной области исследований, в том числе и прежде всего вопросов междисциплинарного плана, привлечения для этой цели инструментария методологии науки (накопившей большой опыт в анализе задач такого рода).

Специальная теоретическая работа в обозначенной области исследований способна служить их оптимизации, сокращению в них избыточной информации (столь заметной в публикуемых результатах многих экспериментальных работ). Она призвана четко фиксировать узловые задачи, обозначать и стимулировать прорывные направления исследований. Думаю, в области нейронаук, особенно в психофизиологии, назревает то, что давно имеет место в области физики – разделение труда между экспериментаторами и теоретиками, т.е. потребность в специализированной теоретической деятельности (Эйнштейн, Гейзенберг, многие другие выдающиеся физики не занимались экспериментами, были теоретиками, но хорошо известно, что именно они сыграли первостепенную роль в развитии физики). Ряд крупных ученых говорят об этом, подчеркивая колоссальное накопление фактического материала, дефицит его упорядочения и интегрального осмысления. Дж. Хокингс считает, что современные исследования мозга настоятельно требуют создания «теоретической нейробиологии» (24, с. 11).

Разумеется, на пути специализированной теоретической работы в области нейронаук, нацеленных на изучение сознания, стоят большие трудности, касающиеся не только междисциплинарных вопросов. Эти трудности, рассуждая в первом приближении, возникают в трех направлениях:

1.            На уровне нейрофизиологии и смежных с ней дисциплин (естественнонаучного, медицинского, технического профиля); они касаются методов, используемых при исследовании явлений сознания (особенно тех методов, которые создают возможность визуализации мозговых процессов), их разрешающей способности, их взаимодополнения и соотнесения друг с другом, перспектив создания новых методов, имея в виду достижения и ближайшие перспективы в области NBIC.

2.            На уровне психологических, феноменологических и эпистемологических исследований сознания, главным образом, явлений субъективной реальности. Ведь если объектом нейрофизиологического исследования выступает явление СР, то оно должно быть четко выделено и достаточно полно описано со стороны его формальных, содержательных, ценностных, структурных, функционально-оперативных параметров. В этом отношении многие принципиальные вопросы остаются слабо разработанными или вовсе нерешенными. Здесь на первом плане – эпистемологические вопросы исследования СР как особого объекта познания, как формы существования знания, в том числе о ней самой, ибо во всяком явлении СР содержится отображение не только внешнего по отношению к нему объекта, но и самого данного явления СР. Эта способность самоотображения (начиная от фундаментального «чувства принадлежности» данного явления СР данному Я, и вплоть до высших уровней рефлексии) составляет важнейший аспект понимания самого качества СР. И оно должно служить в первую очередь предметом нейрофизиологического объяснения (является его наиболее трудным пунктом). Но вместе с тем необходима тщательная разработка феноменологии и систематики (таксономии) явлений СР, форм их структурно-динамической упорядоченности, способов корректного расчленения континуума СР и дискретизации явления СР во времени и по их «содержанию». Все это составляет необходимые условия выделения и описания объекта нейрофизиологического исследования. При этом существенным является учет различий и взаимопереходов состояний актуально переживаемого «содержания» и его наличия в диспозициональном и арефлексивном состояниях (и прежде всего в памяти). Используемые ныне в большинстве случаев общие и абстрактные описания психических явлений резко снижают продуктивность их исследования. Другими словами, в рассматриваемой нами проблематике «первичным» является формирование теоретически корректного объекта исследования (определенного явления СР), локализованного в заданном временном интервале с четко заданными параметрами (указанными выше) – на первых порах, возможно, лишь одним из них, скорее всего, формальным, поскольку такое описание легче других поддается корреляции с определенными нейрофизиологическими процессами. К примеру, исследование «зрительного восприятия» (взятого в его общих свойствах) уже привело за последние десятилетия к исключительно ценным результатам, и это служит основой исследования различных, весьма разнообразных, видов зрительного восприятия, выяснения в нем индивидуальных особенностей, подключения к исследованию других параметров.

3. На уровне теоретического решения вопросов о характере связи явлений СР с мозговыми процессами. Эти вопросы представлены в начале статьи и выражают главные трудности проблемы нейрофизиологического объяснения СР. Здесь надо заметить, что критические суждения Ю.И. Александрова по поводу «коррелятивной психофизиологии» имеют рациональный момент. Всякое психофизиологическое исследование, имеющее в виду явления СР, необходимо предполагает их корреляцию с мозговыми процессами, но сама по себе корреляция ничего не говорит о том, как именно они связаны между собой, допускает разные, даже противоположные интерпретации, в том числе, как мы знаем, дуалистического типа.

В самом деле, как «непространственное психическое», по выражению Ю.И. Александрова, может быть связано с «пространственно физиологическим»? Между ними невозможно установить никаких точек соприкосновения, оставаясь в рамках парадигмы физикализма. Их связь мыслима лишь на основе парадигмы функционализма, утверждающей логическую независимость описания функциональных отношений и свойств от описания физических отношений и свойств (тем самым несостоятельность редукции первых ко вторым) и, соответственно, на основе информационного подхода, опирающегося на принцип инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя (сокращенно – ПИ).

Это создает новые теоретические средства описания и объяснения функционирования самоорганизующихся систем, в том числе объяснения специфического типа связи информации со своим носителем и объяснения психической причинности, как вида информационной причинности (ибо в силу ПИ причинный эффект в самоорганизующейся системе определяется именно информацией, а не физическими свойствами ее носителя самими по себе). Разумеется, информационная причинность, как средство и способ теоретического объяснения, ни в коей мере не умаляет роли физической причинности.

Такой подход, на мой взгляд, позволяет наметить обоснованное теоретическое решение нашей проблемы. Суть его, кратко, в следующем. Явления СР допустимо интерпретировать в качестве информации (о чем-либо) в силу того, что сознание интенционально, всякое явление СР есть в той или иной степени некоторое «содержание», непосредственно данное личности. Информация же необходимо воплощена в своем материальном (физическом) носителе, который является ее кодовым представителем. Тогда связь явления СР с мозговым процессом есть связь информации со своим носителем. Это особый тип функциональной связи, отличающийся от причинной связи. Рассмотрим пример. Я вижу сейчас дерево перед окном. Переживаемый мной образ дерева есть явление СР (обозначим его О), его носителем (согласно современным представлениям) является определенная мозговая нейродинамическая система (обозначим ее Х ). Связь О и Х специфична в том плане, что О и Х есть явления одновременные и однопричинные, они находятся в отношении взаимооднозначного соответствия. Такой тип функциональной связи я называю кодовой зависимостью. Х является кодом О. Поэтому нейрофизиологическое объяснение данного явления СР О состоит в расшифровке его нейродинамического кода Х.

Психическая организация человека устроена так, что 1) в наших явлениях СР нам дана информация в «чистом» виде (в том смысле, что мы не чувствуем, не отображаем ее мозговой носитель) и 2) нам дана способность оперировать этой информацией по своей воле в широком диапазоне – переключая внимание, менять интенциональные векторы, следовательно, переходить от одного чувственного образа к другому, от одной мысли к другой и т.п. Но произвольное оперирование собственными явлениями СР означает вместе с тем то, что мы произвольно оперируем их нейродинамическими носителями, их кодами, т.е. способны по своей воле управлять некоторым классом собственных мозговых нейродинамических систем (тем самым получает более конкретное объяснение психическая причинность). Это, в свою очередь, означает, что наше Я, как центр активности, представленное в качестве эго-системы головного мозга, является самоорганизующейся системой (понятие эго-системы головного мозга стало в последнее время использоваться нейрофизиологами для обозначения особой самоорганизующейся подсистемы головного мозга, которая реализует психическую деятельность в единстве ее сознательных и бессознательных контуров и определяет особенности личности; см.: 25, 26). Таким образом, получает объяснение феномен свободы воли, в частности, устраняется противоречие между понятиями свободы воли и детерминизма в деятельности мозга, поскольку акт свободного воления (как в плане производимого выбора, так и в плане генерации усилия для достижения цели, а тем самым и генерации необходимой энергии) есть акт самодетерминации, характерный для действий, определяемых посредством понятия психической причинности. (Изложенная выше в общих чертах концепция разрабатывалась мной еще с 60-х годов прошлого века: она подробно представлена во многих моих работах: 10, 27 и др.)

Предложенное теоретическое решение, согласно которому нейрофизиологическое объяснение явлений СР выступает в виде задачи расшифровки их мозговых кодов, способно существенно корректировать программу экспериментальных исследований в этой области. Вслед за расшифровкой кода ДНК и генома человека на повестке дня стоит задача расшифровки мозговых нейродинамических кодов психических явлений. В этом направлении ведутся интенсивные исследования во многих крупных научных центрах мира и уже получены существенные результаты (28, 29). Проблема расшифровки мозговых кодов психических явлений ставилась и разрабатывалась еще в 70-х годах прошлого века коллективом исследователей под руководством Н. П. Бехтеревой; ими были получены важные данные (30), и тогда же предпринимался теоретический и специальный методологический анализ этой проблемы, выяснялись социальные перспективы такого рода исследований (10, 31). Это направление продолжает развиваться в последние годы в Институте мозга человека под руководством С. В. Медведева (32).

Учитывая специфику постановки задач и новейшие результаты исследований в этой области у нас и особенно в многочисленных западных центрах, можно считать, что формируется сравнительно новый подход к разработке проблемы «сознание и мозг», который можно было бы назвать нейрокриптологией. Развитие этих исследований связано с использованием достижений в области нанотехнологий, биотехнологий и информационных технологий; оно способно создать чрезвычайно мощные средства преобразования человека и человечества, но вместе с тем влечет непредсказуемые риски и угрозы глобального масштаба. В этом отношении перед философами и учеными встают острейшие проблемы, связанные с задачами социальной экспертизы результатов и перспектив этих технологий и социальной регуляции их использования.

 

ЛИТЕРАТУРА

1.      Павлов И.П. Полное собр. соч. Изд. 2, т.2, кн. 2. М.- Л., 1951.

2.      Проблема сознания в философии и науке / Под ред. Д.И. Дубровского. М., Канон+, 2009.

3.      Sherrington Ch. Man on his Nature/ Cambridge, 1942.

4.      Eccles J. C/ Fasing Reality. Philosophycal Adventures by a Brain Scientist. N.Y., Heidelberg, Berlin, 1970.

5.      Penfield W. The Mistery of the Mind. Princeton Univ. Press. New Jersey, 1975.

6.      Сперри Р.У. Перспективы менталистской революции и возникновение нового научного мировоззрения // Мозг и разум / Под ред. Д.И. Дубровского. М. Наука, 1994.

7.      Судаков К. В. Субъективная сторона жизнедеятельности // Вопросы философии, 2008, № 3.

8.      Измайлов Ч. А., Шехтер Е.Д., Зимачев М.М. Сознание и его отношение к мозговым информационным процессам // Вестн. Моск. Ун-та. Сер.14. Психология, 2001, № 1.

9.      Черноризов А. М. «Проблемное поле» современной психофизиологии: от нанонейроники до сознания // Вестн. Московского ун-та. Сер. 14. Психология, 2007, № 3.

10.  Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М. Наука, 1971.

11.  Александров Ю. И. Предисловие // Швырков В.Б. Введение в объективную психологию. Нейрональные основы психики, М., 1995.

12.  Александров Ю. И. Введение в системную психофизиологию // Психология ХХI века / Под ред. В.Н. Дружинина. М., 2003.

13.  Александров Ю. И. Научение и память: традиционный и системный подходы // Журн. высш. нервн.деят., 2005, т.55, № 6, с.842 – 860.

14.  Alexandrov Yuri I, Klucharev Vasili, Sams Mikko. Effect of emotional context in auditory-cortex processing // Intern. Journal of Psichophisiology, 2007, 65, p. 261 – 271.

15.  Иваницкий А. М. Мозговые механизмы оценки сигналов. М. Медицина, 1976, 264 с.

16.  Иваницкий А. М. Информационный синтез в ключевых отделах коры как основа субъективных переживаний // Журн. высш. нервн. деят., 1997.Т. 47, № 2, с. 209 – 225.

17.  Иваницкий А. М. Главная загадка природы: как на основе процессов мозга возникают субъективные переживания // Психол. журнал, 1999, т. 20, № 3, с. 93 – 104.

18.  Иваницкий А.М. Естественные науки и проблема сознания // Вестник РАН, 2004, т. 74, № 8.

19.  Иваницкий А. М. Проблема сознания и физиология мозга // Проблема сознания в философии и науке. М., 2009.

20.  Швырков В.Б. Введение в объективную психологию. Нейрональные основы психики. М., 1995.

21.  Симонов П. В. Наука о высшей нервной деятельности человека и психофизиологическая проблема // Журн. высш. нервн. деят., 1980, вып. 2.

22.  Edelman G. M. and Tononi G. Consciousness. How matter becomes imagination. London. Pinguin Books, 2000.

23.  Сергин В. Я. Психофизиологические механизмы сознания: гипотеза автоотождествления и сенсорно-моторного повторения // Проблема сознания в философии и науке. М., 2009.

24.  Хокингс Дж. и Блейксли С. Об интеллекте. М., СПб, Киев, 2007.

25.  Damasio A. The Feeling of What Happens: Body and Emotion in the Making of Consciousness. N.Y. Harcourt Brace, 2000, 386 p.

26.  Матюшкин Д.П. О возможных нейрофизиологических основах природы внутреннего «Я» человека // Физиология человека, 2007, т.33, № 6. с.1-10.

27. Дубровский Д.И. Мозг и психика // Вопросы философии, 1968, №8 ; его же: Информационный подход к проблеме «сознание и мозг» // Вопросы философии, 1976, № 11; его же: Проблема нейродинамического кода психических явлений // Вопросы философии, 1975, № 6; его же: Информация, сознание, мозг. М, Высшая школа, 1980; его же: Проблема идеального. М. Мысль, 1983; 2-е доп. изд., М., Канон+, 2002; его же: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М. Стратегия-Центр, 2007 и др.

28.Rosenfeld J. P, The complex trial (CT): a new protocol for deception detection // Intern. Journ. Psychophisiology, 2006. vol. 61, № 3.

29. Росс Ф. Чтение мыслей // В мире науки, 2003, № 12.

30. Бехтерева Н.П., Бундзен П.В., Гоголицын Ю.Л., Каплуновский А.С. и Малышев В.Н. Принципы организации нервного кода индивидуально-психической деятельности // Физиология человека, 1975, № 1. См.также: Бехтерева Н.П., Гоголицын Ю.Л., Кропотов Ю.Д., Медведев С.В. Нейрофизиологические механизмы мышления. Л., Наука, 1985.272 с.; Смирнов В. М. Стереотаксическая неврология. Л.,Наука, 1976. 264 с.

31. Дубровский Д.И.Проблема нейродинамического кода психических явлений // Вопросы философии, 1975, № 6; его же: Расшифровка кодов (методологические аспекты проблемы) // Вопросы философии, 1979, № 12; его же: Информация, сознание, мозг. М.,1980, гл. 6.

32. Медведев С.В. Книга к десятилетию Института мозга человека.

 

К списку статей

 

 

 

 

ЕЩЕ РАЗ О ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЕ, ФУНКЦИОНАЛИЗМЕ И СУБЪЕКТИВНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

ПОЛИГНОЗИС, 2009, № 1

Статья подготовлена в рамках Проекта РГНФ № 09-03-00154a

 

Более года на сайте philosophy.ru проходило обсуждение моих работ, посвященных субъективной реальности и ее связи с мозговыми процессами, роли концепции функционализма в разработке психофизиологической проблемы (эти работы опубликованы в моей книге: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., «Стратегия-Центр», 2007. В нем приняло участие большое число ученых и философов; некоторые из них высказали существенные критические замечания и соображения. На ряд критических замечаний я ответил. Но так как в них затрагивались ключевые теоретические и методологические положения психологии, нейрофизиологии и когнитивных наук в целом, я хочу вернуться к их рассмотрению, обратить внимание на ряд принципиальных вопросов. Поводом для этого может служить критика в мой адрес Е.М. Иванова, который является автором нескольких книг, посвященных проблеме сознания и другим темам, близким моим научным интересам.

Критические суждения Е.М. Иванова выражены, правда, в слишком общем виде. Он пишет: «Мне представляется, что функциональный подход к решению психофизической проблемы (а теория Дубровского является его разновидностью) принципиально не состоятелен. Аргументы против функционализма суммированы в моей книге "Онтология субъективного" (можно найти в сети по названию) в гл.5. п.5.1.». Я внимательно познакомился с этой и другими его книгами, выставленными в сети. К сожалению, в указанной книге и в остальных работах Е.М. Иванова имеются лишь отдельные замечания и нет критического разбора моей концепции, которая автором решительно отвергается. Он счел это, видимо, не существенным для своих целей, несмотря на то, что в его работах много внимания уделяется тем же вопросам, которым посвящено пять моих книг. Но это, конечно, – его дело.

Между тем мою концепцию было бы легко критиковать. В ней сравнительно четко поставлены два вопроса[17], на которые надо получить обоснованный ответ, затем сформулированы три исходные посылки[18] (допускающие опровержение одним противоречащим фактом) и из них выводятся искомые объяснения. Я целиком отдаю себе отчет, что моя концепция – не более чем один из пробных вариантом теоретического решения проблемы «сознание и мозг» (точнее, «субъективная реальность и мозговые процессы»), взятой в той ее классической постановке, которая поддерживается современной аналитической философией. Она подлежит, конечно, критическому анализу. Но если ее называют «принципиально несостоятельной», то требуются конкретные контраргументы, а не тот силлогизм, который приведен выше.

В этой связи является принципиальным вопрос об оценке парадигмы функционализма, имеющей важное значение для психологии и когнитивных наук. Действительно, в своих разработках я предпочитаю общую позицию функционализма, как противостоящую общей позиции физикализма. Однако парадигма функционализма, суть которой в том, что описание функциональных отношений логически независимо от физических описаний, имеет разные интерпретации; она может истолковываться как в редукционистском, так и в нередукционистском планах. Парадигма функционализма, укрепившаяся в науке во второй половине прошлого века, создает теоретический базис для нового типа научных объяснений по сравнению с физическим (но не противоречащим ему). Предлагаемый мной информационный подход к проблеме «сознание и мозг» базируется на принципе инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя. Этот принцип означает, что одна и та же информация может кодироваться по-разному (попробуйте это опровергнуть!). Отсюда вытекает функциональный характер отношений между информацией и ее физическим носителем, а, соответственно,– понятие об информационной причинности (которая отлична от физической причинности, так как в самоорганизующейся системе именно информация способна определять причинный эффект, а не физические свойства ее носителя сами по себе, поскольку они могут быть разными). Это позволяет истолковать психическую причинность как вид информационной причинности.

Все эти вопросы оставляются Е.М.Ивановым в стороне. Он слишком своевольно истолковывает функционализм и само понятие функции. К примеру, сводит функцию к действию, несмотря на то, что функция, как хорошо известно, означает особый тип связи. А среди функциональных связей выделяется такой их вид как необходимая связь двух одновременных и однопричинных явлений – например, связь наличной информации и ее носителя (в сложившейся уже кодовой зависимости). Функционализм как теоретическую установку и методологическую программу нельзя серьезно критиковать, не сопоставляя ее с физикализмом, как его альтернативой. Эти главные вопросы Е. М. Ивановым не рассматриваются. Он критикует одно из следствий функционализма, а именно тезис об изофункционализме систем (обоснованный Тьюрингом и др.), причем весьма некорректно, изображая изофункционализм как «отрыв функции от субстрата», настаивая на «тождестве функции и субстрата» и единственном способе реализации данной функции. Здесь у него много неясностей и противоречий. Приведу лишь несколько примеров. Признавая сознание функцией в одних случаях, он вместе с тем во многих других случаях фактически исключает его из класса функций; он настойчиво отрицает возможность множественной реализации одной и той же функции, подтверждаемую не только теоретически, но всем ходом биологической эволюции, развитием техники и всего социума, да и личным опытом (удалили естественный зуб – вставили искусственный, который функционирует не хуже и т.п.). Он характеризует функцию, как «нечто весьма условное», не имеющее объективных критериев для ее четкого выделения и спецификации, но без колебаний оперирует понятием функции во многих конкретных случаях.

Чуть ли не главным аргументом автора против функционализма служит мысленный эксперимент «китайской комнаты» Дж. Сёрла. Однако этот аргумент, на мой взгляд, является крайне слабым. Остановлюсь на этом подробнее, так как он стал притчей во языцех у противников функционализма, которые, как правило, используют его, не подвергая критическому анализу. Честно признаюсь, что меня сильно удивляла распространенность «аргумента китайской комнаты», столь многочисленные ссылки на него. На мой взгляд, его содержание близко к банальности.

Давайте вспомним суть этого аргумента. В изолированной от всего комнате сидит человек, знающий только английский язык. На столе перед ним карандаш, бумага и учебник, в котором подробные инструкции, как писать, сравнивать, различать и располагать китайские иероглифы (значения которых для указанного затворника остаются неизвестными). Затем ему в щель просовывают текст рассказа на китайском языке и несколько вопросов об этом рассказе, тоже на китайском. Он должен дать ответ на эти вопросы. После долгих усилий человек овладевает инструкцией, правильно выбирает иероглифы (соответствующие английским словам), располагает и записывает иероглифы, выражающие ответы на поставленные вопросы, по-прежнему совершенно не понимая китайского языка. Он просовывает эту запись в щель, ее прочитывает китаец и признает, что ответы верны и принадлежат человеку, который понял содержание рассказа. Вопрос: кто понял содержание рассказа? Никто, отвечает Дж. Сёрл. Инструкции из учебника– это «программы», человек в «комнате» аналогичен компьютеру, манипулирующему символами. Отсюда вывод: компьютер не обладает пониманием, работу компьютера нельзя отождествлять с деятельностью мозга. Но кто с этим спорит? И зачем такой антураж – «китайская комната»? Ведь и так ясно, что чисто формальное оперирование символами по заданной программе не содержит понимания создаваемого из этих символов текста, его понимает человек, читающий текст на экране компьютера. Также и здесь понимание присуще людям, составившим учебник с инструкциями и тому, кто прочел текст, переданный нашим затворником наружу. Дж. Сёрл утверждает, что его аргумент доказывает невозможность создания искусственного интеллекта (не уточняя при этом понятия искусственного интеллекта) и вместе с тем свидетельствует о несостоятельности функционализма в психологии, поскольку функциональные свойства являются «чисто синтаксическими». Он идет дальше и объявляет бесплодными усилия когнитивных наук в силу их приверженности функционализму. Подробный критический анализ позиции Дж. Сёрла по вопросам функционализма, когнитивных исследований, отношений между мозгом и компьютером уже проводился мной[19], поэтому нет смысла его повторять. Можно только добавить, что аргумент «китайской комнаты» сформулирован не вполне корректно, допускает различные интерпретации (хотя бы по поводу того, что человек в «комнате» не знает китайского, но его ведь хорошо знают составители учебника, который досконально изучил наш затворник; главное же в том, что между синтаксическим и семантическим уровнем, не говоря уже о прагматическом, нет соответствия, достаточного для создания того учебника, который фигурирует в аргументе «китайской комнаты»).

Манера критики функционализма Е.М. Ивановым вызывает серьезные возражения. Он ополчается против некого анонимного субъекта, «функционалиста», которому приписывает свои же утверждения, часто не вполне определенные и сомнительные – очень удобно потом их отвергать. Чего проще: привести бы суждения Х. Паттнэма, Д. Льюиса или уж на худой конец Дубровского… Но это ведь сразу усложняет дело. А зачем? Автору и так уже все ясно.

Я бы мог высказать ряд других возражений, но это заняло бы много места. Хочу отметить только, что резкое неприятие Е.М. Ивановым функционализма понятно, поскольку он остается в кругу парадигмы физикализма. Это проявляется, например, в его настойчивых попытках произвести квантово-механическое объяснение сознания. Он признает, правда, что в последнее время «наш энтузиазм в отношении гипотезы «квантового сознания» существенно уменьшился». Тем не менее, он связывает это с ограниченностью современных физических теорий и сохраняет надежду на их расширение (правда, в других местах автор ставит под сомнение способность научного объяснения сознания вообще).

На мой взгляд, однако, физическое объяснение сознания является принципиально неадекватным, поскольку не имеет соприкосновений с такими явлениями как Я, целеполагание, смысл, воля и т.п. Это обстоятельство подробно обсуждалось многими известными авторами, в том числе в рамках аналитической философии Я тоже не раз выступал с критикой физикалистского подхода к проблеме сознания, анализировал методологические тупики парадигмы физикализма. И, в свою очередь, мог бы повторить критический силлогизм Е.М.Иванова, заменив в нем одно слово и фамилию: «Мне представляется, что физикалистский подход к решению психофизической проблемы (а теория Иванова является его разновидностью) принципиально не состоятелен. Аргументы против физикализма суммированы в моей книге "Информация, сознание, мозг». М., 1980, гл.2. Несостоятельность физикалистского подхода к проблеме «Сознание и мозг»)». Но это, конечно, было бы не корректно. Концепция Е.М. Иванова подлежит обстоятельному анализу, что требует специальной работы. Помимо физикалистских подходов она содержит объяснения сугубо философского типа. Важно поэтому хотя бы кратко остановиться на ее главных посылках.

Автор не различает психофизиологическую и психофизическую проблему. Первая является научной проблемой, содержащей, конечно, философские импликации. Вторая же представляет собой классическую философскую проблему (духовного и телесного, ментального и физического), для которой, конечно, не безразличны результаты научных исследований. Однако отношение между этими проблемами довольно сложное, требующее специального анализа. Меня интересует именно психофизиологическая проблема, пути ее научной разработки, научное понимание качества субъективной реальности (которое присуще и психике животных!). Без четкого описания этого качества остается неясным, что же именно надо соотносить с мозговыми процессами. Такое описание на эмпирическом и тем более на теоретическом уровне представляет немалые сложности, однако вполне достижимо для целей научных исследований (эти вопросы обсуждались во многих моих работах, поэтому я не стану на них останавливаться).

Именно качество субъективной реальности составляет наиболее трудный пункт объяснения сознания, взятого как в философском, так и в научном плане, что признает и Е.М. Иванов. Однако он «легко» преодолевает эти трудности, обращаясь напрямую к метафизическим постулатам. Такого рода постулаты, разумеется, неустранимы из процесса интеллектуальной деятельности, связаны так или иначе с метанаучными и общенаучными категориальными структурами, которые непременно используются при решении сугубо научных проблем. Однако прямое объяснение феноменов субъективной реальности, исходя из какого либо метафизического постулата, предствляет весьма сомнительную ценность. У того, кто так поступает, имеются по существу только следующие главные возможности. Это либо постулат о существовании изначальной и всеобъемлющей духовной субстанции (позиция объективного идеализма), либо постулат о существовании двух изначальных субстанций – духовной и материальной (позиция дуализма, которая неявно содержит еще один постулат – о возможности взаимодействия этих двух субстанций), либо постулат о единственном существовании субъективной реальности (позиция субъективного идеализма, во многих отношениях самопротиворечивая, никогда не проводившаяся последовательно во избежание солипсизма), либо, наконец, постулат о «первичности» материи (позиция материализма в ее разных видах; для нее объяснение субъективной реальности представляет наибольшие теоретические трудности).

Философская позиция Е.М. Иванова являет собой некую смесь постулатов объективного идеализма и дуализма. Обратимся к его основным утверждениям и аргументации. Он заявляет, что «никакой логической связи между сколь угодно сложным поведением нейрональной сети и «ментальными» (субъективными) явлениями не существует» (речь идет как раз о «провале в объяснении», который я пытался преодолеть в своей концепции). Наука, по его мнению, не способна преодолеть этот разрыв. Концепция эмерджентизма несостоятельна (замечу, что она отвергается Е.М. Ивановым с помощью нескольких общих суждений, без какого либо рассмотрения основательных работ таких авторов как Дж. Марголис, Нобелевский лауреат Р. Сперри, М. Бунге, тот же Дж. Сёрл и др.). Отсюда заключение автора: «каким-то образом “вывести” субъективные психические явления из чего-то такого, что изначально никакой субъективностью, чувственностью, осмысленностью и т.п. не обладало — принципиально не возможно. “Субъективное”, “ментальное” — есть, следовательно, некое первичное свойство реальности не из чего не выводимое и ничем не объяснимое. С этой точки зрения гораздо более приемлемым представляется т. н. “панпсихизм”, т. е. учение о всеобщей (хотя бы и зачаточной, элементарной) одушевленности материи. Следовательно, истоки сознания нужно искать не в усложнении организации функций мозга, а нужно искать на уровне первичных физических свойств материальных объектов».

А искать их особенно и не нужно, так как, по словам Е.М. Иванова, «сознание и материя — это не две различные сущности, а две стороны единой, духовной по своей природе, субстанции». Знакомо, не правда ли? Вот так Е.В.Иванов «решает» интересующую нас проблему. При этом тезис о «единой, духовной по своей природе, субстанции» развивается и конкретизируется следующим образом. Автор полагает, что его собственное Я укоренено в Абсолюте: «Я есть эмпирическая личность, но одновременно, я есть и Абсолютное «Я»». Это означает «наличие во мне Абсолюта (ВСЕГО)». А отсюда прямиком выводится бессмертие души: «мы можем совершенно определенно утверждать, что наша душа, наше "Я" - в своей глубинной основе обладает сверхвременной природой и, следовательно, бессмертно». И еще одна цитата: «Поскольку "Я" не может быть создано, оно совечно Вселенной и, более того, оно также совечно Богу, т.е. тому началу, которое определяет сам факт существования, а также форму существования нашей Вселенной». Автор подчеркивает, что «вечное посмертное существование» присуще не только метафизическому Я, но и «нашему эмпирическому Я», что «физическая смерть сама по себе не уничтожает возможности родиться заново». Он поддерживает «концепцию переселения душ», подробно рассуждает о том, какой может быть жизнь после смерти, предупреждает, что «единственное, о чем следует беспокоиться, – это «качество» той жизни, которая ожидает меня после смерти». Обо все этом можно подробно прочесть в обширных текстах Е.М. Иванова «Философия бессмертия» (научн. кн. 2001), «О скрытом в нас Боге» (научн. кн., 2001), выставленных в сети (к сожалению, приводя цитаты, я не мог указать страницы, так как в сетевом издании они не приведены).

Разумеется, дискуссия здесь бессмысленна. Мне остается лишь поздравить Е.М. Иванова с его твердой верой в собственное бессмертие и позавидовать ему.

Единственное возражение, которое я обязан еще высказать, касается попыток Е.М. Иванова «обосновывать» свою философскую позицию и тезис о бессмертии души с помощью научных данных. Весьма странным выглядит у автора сочетание его приверженности к физикализму, когда он рассуждает о научных вопросах, с позицией близкой к объективному идеализму. В работах Е.М. Иванова, особенно в его «Онтологии субъективного», содержится впечатляющий массив научных сведений из физики, биологии, физиологии, психологии и других дисциплин. Но эти данные выстроены большей частью весьма тенденциозно, их интерпретация, как правило, подчинена уже принятому убеждению, что память, мышление, человеческое Я обладают «экстранатуральной природой», что «дух не зависит от физического мозга» и т.п. Чего стоят, например, использование им псевдонаучных спекуляций вокруг реинкарнации, парапсихологии, «жизни после смерти» и т.д. Е.М. Иванов охотно принимает за чистую монету субъективные отчеты лиц, переживших клиническую смерть, представленные к тому же в мистическом духе, в то время как действительные научные исследования так называемого «феномена жизни после смерти» оставлены без внимания. Могу порекомендовать уникальный труд проф. Л.М. Литвака (вышедший под моей редакцией и с моей вступительной статьей), автор которого, будучи известным психиатром и неврологом, сам пережил клиническую смерть, 26 дней оставался без сознания, из них 18 самостоятельно не дышал. Он не только тщательно проанализировал свой, как его называют, «околосмертный опыт» и мировую литературу по данной теме, но и осуществил широкий подход к изучению этого феномена (объединяющий психологический, психиатрический, нейрофизиологический, нейроморфологический, психоневрологический планы исследования). Всем, кто занимается проблемой сознания, эта книга может быть полезна во многих отношениях[20]

Отдавая себе ясный отчет в проблемности наших философских миропостроений, я предпочитаю материалистическую позицию. Хотя ее метафизические постулаты так же уязвимы (как все остальные), эта позиция получает наибольшую поддержку со стороны науки (эволюционная теория происхождения психики и сознания, успехи генетики, психологии и медицины и т.д.), исторического опыта, здравого смысла, практической деятельности, личного опыта (моего и хорошо знакомых мне людей). Другими словами, материалистическая позиция имеет лучшие теоретические и эмпирические подтверждения, более эффективно противостоит химерам разума, субъективистскому своеволию и абсурду в человеческой жизни. Мировоззрение материалистического характера обязывает к высокой ответственности, требует мужества духа, сохранения самостоятельности и достоинства личности, так как не существует никакого сверхличного разума и никакой сверхличной воли. Мы предоставлены самим себе и достойны той жизни и того будущего, которые вершим собственными руками.

Я уделил столь много места суждениям Е.М. Иванова потому, что сейчас критическое отношение к подобным концепциям, на мой взгляд, крайне актуально. Это связано с непомерным ростом в философии и во всей системе культуры всевозможных иррационалистических, религиозно-мистических тенденций, которые подрывают основания рационализма, науки и здравого смысла, питают, с одной стороны, воинствующий клерикализм, а с другой, активность невероятного множества магов, колдунов, экстрасенсов, ясновидцев, шарлатанов, выступающих в роли спасителей человека и учителей жизни. В условиях, когда интенсивно размывается грань между наукой и псевдонаукой, знанием и невежественными измышлениями, правдой и обманом, когда уходит твердая почва из-под ног, особенно важна философская рефлексия критериев реальности, критериев анализа и оценки предлагаемых концепций. Только таким путем можно создать для себя «твердую почву». Вместо этого «твердую почву» имитируют и предлагают нам сейчас столь расплодившиеся вестники Абсолюта – Бога, Абсолютного Разума и т.п. Но если ты – вестник Абсолютного Разума, то говоришь нам нечто уже не от своего ограниченного ума, а от имени Абсолютного Разума. Вопрос: а на каком основании ты сподобился такой благодати? Этот вопрос можно адресовать и Е. М. Иванову.

Остро сознавая неопределенность будущего, неизбывную проблемность человеческого существования, в том числе в его отношениях с вечным и беспредельным, я убежден, что первостепенная роль принадлежит сейчас именно рациональной философии, т.е. такому типу философской деятельности, который сохраняет рефлексивно-критическую установку и тесную связь с научным знанием, защищает позиции умеренного консерватизма, противодействуя разрушению фундаментальных кодов жизни и культуры, стремится к теоретическому обоснованию выдвигаемых положений, требует четкой аргументации, логической последовательности и высокой интеллектуальной ответственности. Рациональная философия призвана выполнять терапевтическую функцию в системе культуры, противодействуя шизофренным, параноидным, невротическим поползновениям разума. Она призвана противостоять нагнетанию абсурда и деструктивности, крепить внутреннюю самоорганизацию и мужество духа, не надеясь на пресловутый Абсолютный Разум, а всемерно поддерживать веру в творческие силы человеческого разума, ибо только эта вера способна генерировать энергию и волю, необходимую для решения глобальных проблем нашей цивилизации.

 

К списку статей

 

 

 

 

Субъективная реальность, мозг и развитие

НБИК-конвергенции: эпистемологические проблемы

 

Субъективная реальность – специфическое и неотъемлемое качество сознания. Именно оно создает главные теоретические трудности эпистемологического и онтологического характера при разработке проблемы сознания, и прежде всего в плане объяснения связи явлений сознания с мозговыми процессами.

Проблема сознания играет все более значительную роль в системе научных знаний, связанных с конвергентным развитием НБИК – нанотехнологий, биотехнологий, информационных и когнитивных технологий (особенно это касается двух последних составляющих). НБИК-конвергенция создает небывалые, чрезвычайно мощные средства преобразования человека и социума. Нет сомнений, что именно конвергентное развитие этих мегатехнологий будет определять судьбы земной цивилизации. Но это влечет столь же масштабные риски и угрозы ее существованию.

В ходе конвергентных процессов в системе НБИК формируются интегральные объекты, описание и объяснение которых предполагают использование познавательных средств, специфичных для физических, химических, биологических, компьютерных, психологических и других наук, но вместе с тем требующих их соотнесения и объединения в некоторой общей концептуальной структуре. Более того, такого рода интегральные объекты явно или неявно содержат или предполагают социогуманитарные описания и объяснения. Речь идет фактически о трансдисциплинарной проблематике, охватывающей все основные разделы современного научного знания, в том числе гуманитарные и социальные дисциплины. И это позволяет говорить о необходимости включения в систему НБИК социальных технологий, которые призваны выполнять функции ценностной ориентации и регуляции, прогнозирования и экспертного санкционирования.

На пути такого рода интегративных процессов возникают серьезные эпистемологические трудности, что проявляется прежде всего при попытках соотнесения и объединения языков и средств физического описания (и объяснения), с одной стороны, и социогуманитарного и психологического описания (и объяснения), с другой. Эти трудности связаны с категориальной разобщенностью двух традиционных языков, на одном из которых описываются физические, химические, физиологические, технические явления, а на другом явления субъективной реальности, сознательной деятельности, культуры.

Первый из них является по существу «физикалистским», его категориальной основой служат такие понятия как «масса», «энергия», «пространственное отношение» и т.п.; второй язык, так сказать, «гуманитаристский», основывается на понятиях «смысла», «ценности», «цели», «воли», «интенционального отношения» и т.п. Эти две различные группы понятий достаточно автономны, не имеют между собой прямых логических связей. Чтобы их связать требуется «мост», нужна специальная, теоретически адекватная концептуальная структура, способная объединить эти два языка.

Подобная концептуальная структура может быть развита на базе «информационного языка», так как понятие информации допускает не только формальное (синтаксическое), но и семантическое и прагматическое описание и потому способно выражать основное «гуманитаристское» содержание (смысл, ценность, интенциональность, цель и т.д.), а, с другой стороны, в силу кодовой воплощенности информации в своем материальном носителе, оно допускает «физикалистские» описания (пространственные, энергийные, субстратные и др.).

«Информационный язык» хорошо приспособлен для функциональных описаний и объяснений, широко и продуктивно используется в психологических, нейрофизиологических, лингвистических исследованиях, не говоря уже о компьютерных науках. Его интегративные возможности хорошо проявились в области когнитивной науки, стремящейся – и не безуспешно – объединять результаты перечисленных областей исследований в единой объяснительной модели[21].

«Информационный язык» способен служить возникновению новых продуктивных информационных подходов для решения междисциплинарных проблем, выступать эффективным средством повышения степени взаимопонимания и сотрудничества специалистов разных областей науки, вовлеченных в разработку проблематики НБИК.

Разумеется, разработка проблем междисциплинарности и трансдисциплинарности, которые настоятельно диктуются развитием НБИК-конвергенции, далеко не исчерпывается информационными подходами, используются другие широкие концептуальные средства и идеи (синергетические, сетевого моделирования и пр.). Становится очевидной необходимость более глубокого понимания взаимозависимостей науки и технологии, того качественно нового образования, которое именуется «технонаукой», преодоления тенденций технологического редукционизма в истолковании НБИК и своего рода бессубъектности этого образования. Важно еще раз подчеркнуть необходимость включения в него пятого компонента – социальных технологий (и социогуманитарного знания, на основе которого они формируются и развиваются). Социогуманитарное знание и социальные технологии должны стать органической составляющей этой динамической системы и выступать в качестве существенного, неотъемлемого фактора ее развития. Уже в ближайшем будущем этот фактор должен обрести достаточную силу, чтобы выполнять функции стимулирования и формирования приоритетных векторов развития, нормативного регулирования, прогнозирования и экспертного санкционирования процессов и результатов конвергентного развития мегатехнологий.

С тех пор, как возникла и стала обсуждаться идея конвергенции четырех мегатехнологий прошло более 10 лет, а сама аббревиатура НБИК получила широкое распространение после 2001 года, когда под эгидой Национального научного фонда США было выдвинута так называемая НБИК-инициатива. За это время произошли существенные изменения в структуре НБИК, остро поставлены проблемы социальной значимости процессов конвергентной эволюции, ее субъектов, форм их институциализации и способов управления этими процессами. Все это дает основание говорить теперь не о системе НБИК, а о системе НБИКС.

Не случайно, первый в России Центр конвергентных нано-био-инфо-когнитивных наук и технологий, созданный и возглавляемый директором «Курчатовского Института» М.В. Ковальчуком, развивает специальный социогуманитарный блок, призванный играть первостепенную роль в формировании, как выражается М. В. Ковальчук, «новой междисциплинарной ментальности», в «запуске будущего»[22]. По существу это – первый опыт институциализации социогуманитарных наук и технологий в системе конвергентных мегатехнологий – знамение нового этапа их развития в мировом масштабе. Это развитие справедливо именуют «Великим синтезом» наук и технологий ХХ1 века, преобразующим облик земной цивилизации. Он разительно отличается от тех форм интегративных процессов, которые имели место на предыдущем этапе развития науки.

Здесь уместно сделать небольшой исторический экскурс. Примерно со середины прошлого века значение комплексных научных исследований начало быстро возрастать, все чаще самые значительные результаты стали добываться на стыке различных наук; в развитии научного знания усилились интеграционные тенденции. Это проявлялось в быстром развитии таких дисциплин как физхимия, биофизика, биохимия, психофизиология, нейролингвистика, социобиология; возникли теория информации и кибернетика, успехи молекулярной биологии привели к расшифровке генетического кода. Именно в этот период стали специально создаваться общие междисциплинарные концептуальные платформы, призванные содействовать интеграционным процессам.

Я имею в виду прежде всего общенаучные понятия и общенаучные подходы, которые получили такое название, поскольку могли в той или иной форме использоваться практически во всех науках. Они основывались на таких, хорошо известных понятиях, как система, структура, функция, информация и др. Но, став действительно общенаучными, эти понятия получили существенную теоретическую разработку, послужили развитию широких познавательных подходов – системных, структурных, функциональных, информационных. Некоторые из них оказались весьма продуктивными для установления концептуальных связей между ранее разобщенными. научными дисциплинами. Эти общенаучные понятия и подходы образуют некое промежуточное теоретическое звено между философским и конкретно-научным уровнями исследования. Их анализу были посвящены многие отечественные философские работы, начиная с 70-х годов, в которых, на мой взгляд, содержится немало рациональных утверждений[23].

Примерно в тоже время интенсивно развиваются нейрофизиология, психофизиология, нейропсихология, психогенетика, ряд других комплексных дисциплин, исследующих психические процессы (в том числе бессознательные), формируются когнитивные науки. Значительные результаты в этих направлениях исследований были достигнуты отечественными учеными (П.К. Анохин, Н.А. Бернштейн, Н. П. Бехтерева, И.С. Бериташвили, А.Р. Лурия, В. П. Эфроимсон и др.).

Весьма продуктивный опыт развития когнитивных наук за последние три-четыре десятилетия свидетельствует, однако, о том, что само качество субъективной реальности продолжает оставаться в тени, не выделяется в виде специального объекта исследования, берется слитно с нейрофизиологическими, поведенческими и речевыми аспектами психической деятельности, а нередко и отождествляется с последними, В таком случае модели сознания оказываются слишком упрощенными, поскольку ограничиваются его когнитивными функциями.

Проблема «сознание и мозг» («mind-brain problem») вот уже более полувека находится в центре внимания аналитической философии, ей посвящено поистине огромное число книг и статей. Большинство представителей аналитической философии номинально признают за сознанием качество субъективной реальности (используя для его обозначения термины «ментальное», «феноменальное», «интроспективное», «субъективный опыт», «квалиа» и др.). Но поскольку явления сознания в таком качестве не вписывается в физическую картину мира, они видят свою объяснительную задачу в том, чтобы редуцировать «ментальное» к физическому, элиминировать «ментальное» из научного языка.

Именно в традиционной проблеме «сознания и мозга» особенно остро выступала несовместимость «ментального» с «физическим» («физиологическим») – так называемый парадокс связи «непространственного» с «пространственным». А постольку на этом объекте в основном и отрабатывались модели редукции ментального к физическому (различные версии так называемого «научного материализма» и «теории тождества» ментального и физического, представленные на первом этапе такими философами как Фейгл, Смарт, Армстронг и др.) и модели элиминации ментального из научного языка (так называемый «элиминативный материализм», выдвинутый Фейерабендом и ранним Рорти, защищавшийся в разных версиях многими их последователями).

Эти модели и концепции разрабатывались с позиций радикального физикализма, представляющего собой общее воззрение онтологического и эпистемологического характера. Согласно этому воззрению, говоря кратко, единственная объективная реальность есть физическая реальность и единственная фундаментальная наука есть физика. Поэтому всякое знание, которому придается научный статус, должно быть сведено к физическому основанию (позиция, четко заявленная представителями логического позитивизма!). Поскольку «ментальное» не допускает приписывания ему физических свойств, то отсюда – убеждение в заведомой фиктивности онтологии субъективной реальности и необходимости редукции «ментального» к физическому, физиологическому, в крайнем случае, к бихевиоральному или к языку.

В соответствии с парадигмой физикализма, господствовавшей в научном мышлении три столетия, то, чему нельзя непосредственно приписывать физические свойства (массу, энергию и др.), невозможно включить в причинную цепь событий: «ментальное» является «номологическим бездельником» («nomological dangler»). Нетрудно увидеть, что этот тезис современных физикалистов воспроизводит старый ход мысли (бытовавший в психологии и философии с конца ХIХ века, но известный гораздо раньше), согласно которому психическое есть не более чем «эпифеномен» – некий бесплотный и пассивный дублер мозговых физиологических процессов; и для того, чтобы преодолеть «психофизический параллелизм» и избавиться от «эпифеноменализма», чтобы придать психическим явлениям действенность, надо рассматривать их как высшую форму физиологических процессов, как особую разновидность физического (см. краткий исторический экскурс, касающийся происхождения термина «эпифеномен», и подробный критический разбор взглядов тех авторов, в том числе ряда советских философов, которые не видели другого способа избегнуть «эпифеноменализма»[24]: думаю, это может быть полезным – ведь мы часто забываем исторические уроки, обряжая старые ходы мысли в новые слова).

Еще один плод физикалистской интенции (часто несознаваемой) и во многом воспроизводящий на новый лад старое клише эпифеноменализма, – мысленное экспериментирование с «зомби», существом начисто лишенным сознания, но способным делать все, как человек. Здесь – та же исходная посылка, что субъективная реальность не обязательна, более того, для описания всех человеческих функций она излишня, ибо все они могут осуществляться без привлечения сознания. Многолетнее обсуждение идеи «зомби» в аналитической философии показало невозможность ее теоретического оправдания, но оно не было, конечно, бесплодным, послужило тщательному анализу концепции функционализма и выяснению ее места в разработке проблемы «сознание и мозг»[25].

Если вначале в аналитической философии безраздельно господствовал физикалистский редукционизм, то в последние два десятилетия на первый план выдвинулись концепции функционалистского редукционизма. Вместе с тем среди представителей аналитической философии усиливается критика редукционизма, в том числе и его функционалистского варианта (Т. Нагель, Дж. Сёрл, Д. Чалмерс и др.).

Важно иметь в виду, что принципы функционализма вовсе не обязательно должны служить целям редукционистского объяснения сознания, они могут с полным основанием использоваться и в антиредукционистских целях. Об этом свидетельствует как условия формирования принципов функционализма, так и опыт их применения в различных концептуальных построениях.

Примерно со средины прошлого века, благодаря знаменитым работам А. Тьюринга, теории информации К. Шеннона, кибернетике и успехам в исследовании самоорганизующихся систем, появились новые теоретические возможности объяснения действенной способности психических явлений путем истолкования последних в качестве информации и использования понятия информационной причинности. Но это потребовало поистине парадигмального сдвига, связанного с отказом от возможности унификации научного знания на базе физики и, следовательно, от признания ее в качестве единственной фундаментальной науки.

Сформировалось еще одно фундаментальное основание современной науки, выражаемое парадигмой функционализма. Последняя фиксирует то принципиальное обстоятельство, что описание и объяснение функциональных отношений логически независимо от физических описаний и объяснений (т.е. функциональные свойства не редуцируемы к физическим свойствам) и постольку служит теоретическим фундаментом для широкого круга научных дисциплин, изучающих информационные процессы и самоорганизующиеся системы.

Информационная причинность – особый тип каузальности, характерный для самоорганизующихся систем (биологических, биотехнических, биосоциальных, биотехносоциальных и различного рода социальных систем). Она определяется принципом инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя. Одна и та же информация может быть воплощена в носителях, имеющих разные физические свойства (массу, энергию, пространственно-временные характеристики). Другими словами, одна и та же информация может кодироваться по-разному, существовать, передаваться, воспроизводится в разных кодовых формах. При информационном управлении не только цель действия, но и сам причинный эффект, смысл и результат действия, определяется информацией как таковой (т.е. исторически сложившейся кодовой зависимостью), а не самими по себе физическими свойствами ее носителя (поскольку они могут быть разными). Естественно, что это ни в коей мере не умаляет роли физических закономерностей и понятия физической причинности, но создает предпосылки для новых подходов к разработке проблематики самоорганизующихся систем, к исследованиям сознания, его связи с мозговыми процессами и НБИКС в целом, т.е. при решениях широчайшего класса задач, использующих понятийный аппарат описания и объяснения информационных процессов и самоорганизующихся систем.

С этих позиций явление субъективной реальности есть информация о чем-то (в силу «содержательности», интенциональности явлений сознания). Оно не эпифеномен, а особое, выработанное в ходе эволюции свойство некоторых мозговых информационных процессов, особый способ представленности информации для индивида. В явлениях субъективной реальности ему дана информация в «чистом» виде, т.е. информация об информации (ибо мозговой носитель этой информации им ни в коей степени не отображается); вместе с тем ему дана способность оперировать этой информацией в довольно широком диапазоне и, используя ее, оперативно управлять своими органами движения. Явление субъективной реальности выполняет каузальные функции в качестве информации. Психическая причинность есть вид информационной причинности.

Информационный процесс, лишенный качества субъективной реальности, протекающий, как иногда говорят, «в темноте», отличается по своим структурным, оперативным, целевым характеристикам и по своим каузальным функциям от тех информационных процессов, которые представляют индивиду субъективно переживаемую информацию (см.более подробно[26]). У компьютера нет субъективной реальности. Для ее возникновения нужна особая динамическая функциональная структура, подобная той, которой располагает головной мозг.

Исходя из принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя, теоретически мыслима возможность создания подобной функциональной структуры на небиологических субстратах. В такой же мере теоретически мыслимо существование в иных областях Вселенной разумных существ, имеющих другую субстратную основу и функциональную организацию. В практическом же отношении возможность изофункционализма систем успешно реализуется в довольно значительных масштабах, особенно в технике и медицине (замена естественных органов искусственными, которые выполняют те же функции и т.п.). Эта возможность открывает широкие перспективы в конструировании систем, в которых интегрированы электронные, биологические и технические компоненты, для конвергентного развития НБИКС в целом, одной из главных задач которого, по слова М.В. Ковальчука, является создание «биоробототехнических систем», «антропоморфных технических систем, подобных конструкциям, создаваемым живой природой»[27].

Нейронаучные исследования психической деятельности являются сейчас мощным фактором развития информационных технологий. Становится ясным, что одним наращиванием мощи современных компьютеров нельзя обойтись, необходимо изменение их базовой алгоритмической структуры, использование новых подходов («параллельного процессинга», «многоядерных систем», концепции «недоопределенности» и др.), опирающихся на исследование специфических способов переработки информации в нервной системе. Это справедливо подчеркивается В. Велиховым, по словам которого «сейчас необходимо переконструировать системы сбора, обработки, анализа информации и адаптировать их к новым системам по аналогии с био, конструирование снизу-вверх, а не наоборот сверху вниз, как мы двигаемся сейчас»[28]. В свою очередь, повышение разрешающей способности компьютерных моделей является важнейшим фактором прогресса в нейронаучных и когнитивных исследованиях.

Информационный подход к проблеме «сознание и мозг» позволяет не только дать четкий ответ на трудный вопрос о связи явлений субъективной реальности с мозговыми процессами, но и наметить новые экспериментальные направления его разработки. Например, я вижу дерево. Переживаемый мной образ дерева, как явление субъективной реальности, есть информация об этом предмете (обозначим ее А). Информация же необходимо связана со своим носителем. Согласно данным нейронауки, носителем информации А является определенная мозговая нейродинамическая система (обозначим ее Х). Связь между А и Х носит функциональный характер; представляет собой кодовую зависимость, сложившуюся в филогенезе и онтогенезе; А и Х – явления одновременные и однопричинные; они находятся в отношении взаимооднозначного соответствия; Х есть кодовое воплощение А или, короче, код А. Основательное исследование связи АХ, структурной и функциональной организации систем типа Х, означает расшифровку мозгового кода данного психического явления.

Но что означает «расшифровка кода» (декодирование), если информация всегда существует в своем физическом носителе, следовательно, только в кодовой форме и от нее невозможно избавиться?

Она может означать лишь одно: преобразование «непонятного» кода в «понятный». Для каждой самоорганизующейся системы существует два типа кодов. Назовем их «естественными» и «чуждыми». Первые сразу «понятны» системе, «прозрачны» для нее, т.е. несут «открытую» для нее информацию, «готовую» для управления (например, слово «дерево» для знающего русский язык, в отличие от тех, кто его не знает).

Расшифровка кода (декодирование) требуется, когда система имеет дело с «чуждым» кодом. Но это означает лишь его преобразование, перекодирование в «естественный» код. После того, как найден и закреплен способ такого преобразования, «чуждый» код становится для самоорганизующейся системы «естественным», т.е. новым элементом ее функциональной организации.

В живой системе существуют фундаментальные коды, например, код ДНК, с которыми в процессе развития самоорганизации согласуются другие кодовые новообразования.

Мозговой код типа Х, который мы стремимся расшифровать, является для меня внутренним «естественным» кодом. Воплощенная в нем информация дана мне непосредственно, в «чистом» виде, т.е. в виде моих ощущений, образов, мыслей и т.п., Для другого же (скажем, исследователя мозга) Х является внешним «чуждым» кодом.

Опираясь на эти и другие положения информационного подхода, ставится задача анализа процедуры расшифровки кодов (она крайне актуальна не только для нейронауки!). Для нее первостепенное значение имеет опыт расшифровки генетического кода и наиболее показательные результаты расшифровки нейродинамических кодов психических явлений, достигнутые с помощью метода ФМРТ (функциональной магнитно-резонансной томографии) и других методов (ставшие широко известными работы М. Николелиса, Дж. Гэлента и Ш. Нишимото и др.). Важное значение приобретают здесь методы нейролингвистики и криптологии.

Поскольку в данной статье нет возможности подробно рассматривать эту многоплановую тему, я ограничусь лишь обозначением главных вопросов, требующих разработки в первую очередь. Это: а) анализ понятия кодовой зависимости, б) способы диагностики кодового объекта (т.е. содержащего определенную информацию), в) описание и определение видов и типов кодов («естественные» и «чуждые», «внутренние» и «внешние», «ситуативные» и «постоянные», «частные» и «фундаментальные» для данной самоорганизующейся системы), г) специфика кодов типа Х как «внутренних» и «естественных» для меня и «внешних» и «чуждых» для другого (в том числе для исследователя), д) анализ двух видов задач расшифровки кода – прямой (когда дан кодовый объект и требуется определить содержащуюся в нем информацию) и обратной (когда дана определенная информация и требуется определить ее носитель, включая его кодовую организацию), е) обоснование коммуникативного характера процедуры расшифровки кода как процесса преобразования «чуждого» кода в «естественный».

Разработка этих вопросов создает во многом новые теоретические и методологических установки для экспериментальной деятельности в нейронауке, так как в данном случае речь идет уже не просто о корреляции данного явления субъективной реальности с некоторыми мозговыми нейродинамическими явлениями (не всегда достаточно четко определенными), а о расшифровке их кодовой организации, требующей дополнительных экспериментальных подходов и обоснований. Вместе с тем задача расшифровки кода существенно отличается от классических задач естествознания, ибо включает коммуникативный и герменевтический аспекты, которые требуют опоры на категорию понимания и тем самым усложняют типическую структуру объяснения в нейронауке.

Отметим в этой связи идею аутоцереброскопа, согласно которой я сам могу наблюдать и исследовать связь своих собственных психических и мозговых процессов. В современных условиях она может иметь определенную экспериментальную перспективу. Но и в этом случае, несмотря на переживание мной А в «чистом» виде, я должен буду сделать то же, что и внешний наблюдатель, т.е. получить А (его «содержание») независимым способом.

Важно подчеркнуть, что исследования по расшифровке мозговых кодов интенсивно ведутся в десятках крупнейших научных центров за рубежом, в нейронауке оформляется новое направление, которое можно назвать нейрокриптологией. Это знаменует новый этап в разработке проблемы «сознание и мозг». «Раскрытие нервного кода – один из главных вызовов нейронауке, а если перефразировать Фрейда, то это царская дорога к пониманию сознания»[29]; (см. также [30]).

Узкое место в этих исследованиях связано с вопросом о корректном выделении и описании определенного явления субъективной реальности как объекта расшифровки его мозгового кода. Этот вопрос имеет принципиальное эпистемологическое и методологическое значение, В нынешних экспериментальных работах используются весьма общие и расплывчатые понятия (мысль, восприятие, желание и т.п.). Необходим основательный феноменологический анализ многомерного континуума субъективной реальности, построение вначале хотя бы отдельных блоков систематики явлений субъективной реальности, способных служить существенному развитию программы экспериментальных исследований (подобные вопросы у западных представителей нейронауки пока не получают серьезного осмысления!).

В этом отношении требуется анализ способов корректного расчленения континуума субъективной реальности («потока сознания») по временному и «содержательному» параметрам, форм их дискретизации и структурно-динамической упорядоченности (учитывая вместе с тем связь выделяемых фрагментов с диспозициональным и арефлексивным уровнями психических процессов). При этом необходим учет индивидуальных особенностей личности, корректное формирование личностных и межличностных инвариантов А, а тем самым и Х – таким способом обычно теоретически преодолевается порог уникальности, неповторимости, непрестанной изменчивости всякого единичного явления при его исследовании.

Наряду с рассмотрением и оценкой разрешающей способности методов, используемых в нынешних условиях для расшифровки мозговых кодов, важной задачей является выяснение основных факторов и способов построения моделей тех нейродинамических систем, в которых закодированы определенные явления субъективной реальности. Это зависит от создания более эффективных интерфейсов «мозг-компьютер» и совершенствования программ компьютерного анализа отводимых от мозга сигналов (последнее сохраняет значительный эвристический ресурс, как показал опыт анализа ЭЭГ и материалов ФМРТ). Здесь на первом плане стоит задача формирования квазистационарных инвариантов явлений А (Х) в качестве объектов расшифровки кода и требуется определение их содержательного, формального, ценностного и оперативного параметров. Тем самым задаются основные координаты метаинформации, определяющей исходную позицию для расшифровки кода. Наибольшие трудности связаны с подступом к содержательному параметру явлений субъективной реальности. Их преодоление требует прежде всего построения корректных моделей соотношения формального и содержательного описания явлений субъективной реальности (попытки анализа и решения обозначенных выше вопросов содержатся в следующих работах[31]).

Дальнейшее существенное продвижение в расшифровке мозговых кодов явлений субъективной реальности будет иметь первостепенное значение для развития когнитивных и информационных технологий и всей системы НБИКС. Оно способно вызвать фундаментальные изменения в межличностных отношениях и в коммуникативных структурах социума как позитивного, так и весьма опасного негативного характера. Это должно стать предметом пристального внимания философов. Сейчас они становятся особенно востребованными не только в области эпистемологических и методологических проблем развития НБИКС, но и теми острыми, неотложными вопросами социального, этического и экзистенциального плана, которые ставят перед ними это развитие.

 

К списку статей

 

 

 

 

ПСИХОФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

(Энциклопедия эпистемологии и философии науки. ИФ РАН, М.:Канон+, 2009, с. 786 – 788)

 

Вопрос о соотношении психического и физического имел в истории философии и науки разные выражения и трактовки (соотношение идеального и материального, ментального и физического, духовного и телесного, сознания и мозга и др.), часто включал в себя одновременно философский и естественнонаучный планы, представленные в недифференцированном виде. В философском плане психофизическая проблема (ПФП) решалась главным образом с трех классических позиций: идеалистической, дуалистической, материалистической. В естественнонаучном плане ПФП выступала в большинстве случаев как психофизиологическая проблема, центральный пункт которой составлял вопрос об отношении явлений субъективной реальности (СР), осознаваемых состояний, к мозговым нейрофизиологическим процессам. Однако и здесь непременно возникала концептуальная необходимость в философской интерпретации исходных понятий и в применении объяснительных принципов классических философских направлений. В разработке психофизиологической проблемы использовались, с одной стороны, идеи Декарта о психофизическом взаимодействии и принцип психофизического параллелизма Лейбница, а с другой стороны, материалистические установки (Гольбах, Ламетри и др.), в том числе и крайне упрощенные, получившие название «вульгарного материализма (Фогт, Бюхнер и др.). Большинство естествоиспытателей, рассматривавших ПФП, занимали материалистические позиции. Однако, следует отметить, что такие выдающиеся нейрофизиологи ХХ в. как Ч. Шеррингтон, У. Пенфилд, Дж. Экклз в объяснении психических явлений опирались на принципы картезианского дуализма.

Именно качество СР как уникальная особенность сознания, психического создает главные трудности при попытках объяснения связи психического с физическим, включения первого в единую научную картину мира. Логические позитивисты (К. Гемпель, Р. Карнап, М. Шлик и др.), стремясь элиминировать онтологическую проблематику, утверждали, что классическая ПФП не имеет смысла. «Ментальное» и «физическое» - лишь два способа описания и упорядочения данных опыта. Поэтому психологические высказывания должны быть редуцированы к физическим, этим достигается единство науки, а тем самым преодолевается и «картезианский софизм», мнимые трудности соотнесения физического и психического.

Постпозитивистское движение реабилитировало онтологическую проблематику и прежде всего классическую ПФП, которая стала большей частью именоваться «проблемой психики и мозга» («mind-brain problem») или «психического и телесного» («mind-body problem») и со средины ХХ в. заняла центральное место в аналитической философии (ей посвящена колоссальная по объему литература – сотни книг, многие тысячи статей).

Суть ПФП выражалась двумя основными вопросами, которые обычно ставились при формулировке психофизиологической проблемы: 1) Как связаны явления СР с мозговыми процессами, если первым нельзя приписывать пространственные и иные физические свойства, а вторые ими по необходимости обладают?; 2) Каким образом явления СР, которым нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию), способны служить причиной телесных изменений, управлять ими?

Представители первой волны постпозитивизма, стремясь ответить на эти вопросы, выдвинули концепцию, получившую название «научного материализма» (Г. Фейгл, Дж. Смарт, У. Плэйс, Д. Армстронг и др.). Сохраняя парадигму физикализма и редукционистские принципы объяснения, свойственные логическим позитивистам, они пытались обосновать тождество «ментального» и «физического», возможность редукции явлений СР к определенным мозговым процессам (см. классическую работу: Feigl H. TheMentaland thePhysical”// Minnesota Studies in the Philosophy of Science. Univ. of Minnesota Press. Minneapolis, 1958, vol. II ). Эта концепция имела ряд версий: «элиминативный материализм» (Р. Рорти, П. Фейерабенд и др.) с его программой замены ментальных терминов физическими, «редуктивный материализм» (Т. Нагель, Дж. Корнмен и др.), представители которого считали, что тождество ментального и физического возможно лишь в смысле «теоретической редукции», аналогично тому, когда наблюдаемый обыденным способом объект редуцируется к определенному теоретическому объекту, как он описывается соответствующей научной теорией (скажем, вода к Н2О). Имелись и другие версии «теории тождества», отличавшиеся лишь логико-лингвистическими приемами и подходами к анализу ПФП, но сохранявшие общую стратегическую установку радикального физикализма и редукционизма (см. подробнее в: Д. И. Дубровский. Информация, сознание, мозг. М.,1980, главы 1 и 2, с.13 – 95).

Эта парадигмальная установка и ее продукт «теория тождества» ментального и физического стали объектом критики не только с позиций картезианского дуализма, но и со стороны философов материалистической ориентации. Несостоятельность физикалистского редукционизма в решении ПФП была показана сторонниками «эмерджентистского материализма» (Дж. Марголис, Р. Сперри, М. Бунге и др.), которые рассматривали психическое, духовное как эмерджентное свойство высокоразвитых материальных систем, не противоречащее законам физики, но в то же время не подлежащее физикалистской редукции (Марголис Дж. Личность и сознание. Перспективы нередуктивного материализма. М., 1986; Сперри Р. У. Перспективы менталистской революции и возникновение нового научного мировоззрения // Мозг и разум. М., 1994). Такой подход оказался весьма близким к трактовке ПФП советскими философами, выступавшими от имени диалектического материализма (А. Г. Спиркин, В. С. Тюхтин, А.М. Коршунов и др.).

Благодаря развитию кибернетики, системных и структуральных исследований уже в 60-е годы прошлого века сложилась четкая концептуальная альтернатива радикальному физикализму в разработке ПФП. Это направление получило название «функционального материализма» (Х. Патнэм, Дж. Фодор, Д. Льюис, А. Данто и др.). Его сторонники утверждали, что ментальные феномены могут быть отождествлены лишь с определенными функциональными отношениями в сложной системе, а не с физическими процессами. Они показали, что функциональные описания логически независимы от физических описаний. Функциональные свойства не редуцируемы к физическим свойствам. Это убедительно обосновывается тем, что «Машина Тьюринга» может быть реализована с помощью различных по своим физическим свойствам элементов. Функциональный подход открывает новые возможности в разработке ПФП, в том числе в тех ее аспектах, которые связаны с задачами психофизиологии, когнитивной науки, развития искусственного интеллекта.

Помимо редукционистских вариантов функционализма, которые подвергались справедливой критике, поскольку нивелировали либо вовсе исключали из рассмотрения специфику СР (Дж. Серл и др.), получили развитие нередукционистские концепции объяснения СР, опирающиеся на идеи функционализма. Эти концепции рассматривают ПФП не в широком, метафизическом ключе, а конкретизируют ее в качестве проблемы «сознание и мозг». Одной из таких концепций является информационный подход к объяснению связи явлений СР с мозговыми процессами (см.: Дубровский Д. И. Психические явления и мозг.М., 1971; его же: Информация, сознание, мозг. М., 1980; его же: Проблема идеального. Субъективная реальность. М., 2002).

В последнее время активизируются такие направления исследований, связанные с ПФП, как синергетические подходы к проблеме сознания (см.: Синергетика и психология. Вып.3. Когнитивные процессы. М., 2004) и подходы к объяснению феноменов сознания с позиций квантовой механики (см.: Пенроуз Р., Шимони А., Картрайт Н., Хокинг С. Большое, малое и человеческий разум. М., 2004; Consciousness. New Philosophical Perspectives.Oxford, 2003, Part Four). Особая роль принадлежит разработке ПФП в решении важнейших теоретических вопросов новых направлений в области робототехники и искусственного интеллекта (возможность воспроизведения сознания на иной субстратной основе нежели биологическая; перспективы различных симбиозов искусственного интеллекта с естественным; новые физические средства кодирования и переработки информации, новые самоорганизующиеся системы и новые типы СР; и др.).

К списку статей

 

 

 

 

Субъективная реальность и мозг: опыт теоретического решения проблемы

 

(Опубликовано: Вестник Российской академии наук, 2013, № 1)

 

Введение

 Сознание обладает специфическим и неотъемлемым качеством субъективной реальности (далее сокращенно – СР). Именно оно создает главную трудность при попытках теоретического объяснения связи сознания с мозговыми (и вообще с телесными, физическими) процессами. Вот уже более полувека эта проблема (Mind-Brain Problem) служит предметом интенсивного обсуждения в аналитической философии, в котором участвуют десятки крупных мыслителей, и за это время накоплен поистине огромный объем литературы. Однако, несмотря на столь значительные интеллектуальные усилия, трудно говорить о каком-либо концептуальном прорыве в ее решении. Это подчеркивается не только российскими специалистами[32], но и авторитетными представителями аналитической философии [33].

 Примерно столько же времени я тоже занимаюсь этой проблемой. Еще в начале 60-х годов прошлого века мною был опубликован ряд работ, в которых предлагался информационный подход к объяснению связи явлений субъективной реальности и мозговых процессов. Ровно 50 лет тому назад, в 1962, году я защитил кандидатскую диссертацию на тему «Об аналитико-синтетическом характере отражательной деятельности мозга», в которой обсуждались существенные вопросы психофизиологической проблемы[34]. А во второй половине 60-х мною были опубликованы статьи в журнале «Вопросы философии» по этой теме и защищена докторская диссертация «Философский анализ психофизиологической проблемы», в которой информационный подход приобрел развитую форму[35]. В последующих книгах[36] и многих статьях моя теория подробно излагалась и в ряде отношений существенно развивалась.

 Автор отдает себе ясный отчет в том, что предлагаемая им теория, как и всякая иная, претендующая на решение сложной научной проблемы, носит, по существу, пробный характер и должна пройти основательные критические испытания в научном сообществе. К моему сожалению, за многие годы этого так и не произошло. Да, некоторые философы и ученые высказывали в общих чертах одобрительное отношение в ее адрес, среди них были и такие выдающиеся нейрофизиологи как Я. Сентаготаи и Р. Сперри[37]; на мою концепцию приводились даже ссылки в учебниках по психофизиологии[38] (что было для меня весьма лестным и служило моральной поддержкой). Вместе с тем по поводу информационного подхода философами не раз высказывались критические замечания и соображения. Однако они носили, как правило, фрагментарный или слишком общий характер, не затрагивая основ теории, оставляя в стороне анализ связей между ее исходными посылками и объяснительными следствиями[39]; она так и не удостоилась систематизированного критического анализа. В надежде на то, что это не исключено в будущем, я решил представить ее основное содержание в отдельной статье – в форме удобной для осмысления и для критики.

Субъективная реальность как объект нейронаучного исследования

 СР – это реальность осознаваемых состояний индивида, которые непосредственно удостоверяют для него то, что он существует. Качество СР обозначается в философской литературе различными, но близкими по значению терминами: «ментальное», «интроспективное», «феноменальное», «субъективный опыт», «квалиа» и др. В последние десятилетия термин «СР» стал довольно широко использоваться для описания специфики сознания, в том числе и представителями аналитической философии.

 Понятие СР охватывает как отдельные явления и их виды (ощущения, восприятия, чувства, мысли, намерения, желания, волевые усилия и т.д.), так и целостное персональное образование, объединяемое нашим Я, взятом в его относительном тождестве самому себе, а тем самым в единстве его рефлексивных и арефлексивных, актуальных и диспозициональных измерений. Это целостное образование представляет собой исторически развертывающийся континуум, временно прерываемый глубоким сном или случаями потери сознания. СР всегда представляет собой определенное «содержание», которое дано индивиду в форме «текущего настоящего», т.е. сейчас, хотя это «содержание» может относиться к прошлому и к будущему.

 Специфика явлений СР состоит в том, что им нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию, пространственные характеристики). Этим они отличаются от предметов исследования классического естествознания и претендуют на особый онтологический статус, определение которого всегда предъявляло трудные вопросы для философов материалистической ориентации и естествоиспытателей, в особенности для тех, кто изучал связь психических явлений с деятельностью головного мозга.

 Эти сложные вопросы онтологического плана имеют своей оборотной стороной не менее сложные эпистемологические вопросы. Дело в том, что описание явлений СР производится в понятиях интенциональности, цели, смысла, ценности, воли и т.п., а описание физических явлений и мозговых процессов – в понятиях массы, энергии, пространственных характеристик и т.п., и между этими понятийными комплексами нет прямых логических связей. Требуется некоторое посредствующее понятийное звено, чтобы связать, объединить эти различные типы описаний в единой концептуальной системе, способной дать теоретически обоснованное объяснение связи явлений СР с мозговыми процессами. Как его найти и тем самым преодолеть «провал в объяснении»? Так называют эту ситуацию в проблеме «сознание и мозг» представители аналитической философии [40].

 Вместе с тем СР представляет «внутренний», индивидуально-субъективный опыт, присущий только данному индивиду (выражаемый в отчетах от первого лица). Как перейти от этого индивидуально-субъективного опыта к интерсубъективным, общезначимым утверждениям (от третьего лица) и к обоснованию истинного знания?

 В общефилософском плане эти вопросы многократно ставились и решались по-разному с тех или иных классических позиций. Однако в свете насущных проблем современной науки они продолжают оставаться открытыми. Это особенно остро сказывается в тех отраслях нейронауки, которые нацелены на исследования психической деятельности, феноменов сознания и не приемлют редукционистских решений (т.е. концепций, стремящихся свести явления СР к физическим процессам, речевым или поведенческим актам). В этом отношении принципиальное значение приобретают вопросы феноменологического анализа и систематизации явлений СР, дискретизации континуума СР, формирования таких инвариантов явлений СР, которые могли бы служить достаточно определенными объектами для соотнесения их с мозговыми процессами (подробнее об этом будет сказано далее).

 

Суть проблемы «Субъективная реальность и мозг». Два основных вопроса

 Когда проблема «сознание и мозг» именуется проблемой «субъективная реальность и мозг», то тем самым подчеркивается ее главное содержание, то, что в аналитической философии называется «трудной проблемой сознания». Поэтому оба названия употребляются в данной статье как равнозначные.

 Эта проблема в ее современной трактовке является научной проблемой. Ее следует отличать от психофизической проблемы, как собственно философской, выражавшей в общем виде вопрос о соотношение духовного и физического (телесного). Философия не изучает мозг. Этим занимаются нейронаука и связанные с ней многочисленные дисциплины. Но сознание и само качество СР – исконный предмет философии. Уже поэтому интересующая нас проблема обязательно включает философские предпосылки и концептуальные подходы к пониманию сознания, не говоря уже о необходимости основательного эпистемологического и философско-методологического анализа при постановке и решении ее основных вопросов.

 Вместе с тем наука тоже располагает значительными средствами изучения сознания, ею накоплен в этом отношении чрезвычайно большой опыт, требующий осмысления (имеются в виду данные психологии, психиатрии, лингвистики, информатики, социогуманитарных и когнитивных дисциплин, множества других отраслей науки, в особенности междисциплинарного характера, таких как психофизиология, психофармакология, психогенетика, психолингвистика и др.).

 Нельзя сбрасывать со счета и факты обыденного знания о психических явлениях, которые образуют каркас здравого смысла, выражают практический опыт человечества. Наконец, следует отметить, что в последние десятилетия быстро возрастает роль того уровня научного знания, который именуют метатеоретическим (метанаучным и общенаучным). Он представлен идеями функционализма и структурализма, системными и информационными подходами, рядом других широких теоретических положений. Концептуальные средства этого уровня могут использоваться практически во всех научных дисциплинах, выполняют интегративную функцию в междисциплинарных исследованиях. Они играют первостепенную роль в разработке проблемы «сознание и мозг», поскольку она является междисциплинарной (я сказал бы даже, трансдисцплинарной) научной проблемой. Ее теоретическое решение должно опираться на эмпирический базис и способно, в свою очередь, инициировать новые направления, методы, а постольку и новые результаты, в исследованиях мозга и психики.

 Для решения этой проблемы прежде всего требуется теоретически обоснованный ответ на два главных вопроса:

 1. Как объяснить связь явлений СР с мозговыми процессами, если первым нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию, пространственные характеристики), а вторые ими необходимо обладают?

 2. Если явлениям СР нельзя приписывать физические свойства, то как объяснить их способность причинного действия на телесные процессы?

 Кроме этих основных вопросов, имеется и ряд других, которые обычно служат камнем преткновения для естествоиспытателей, и настоятельно требуют решения. Однако надо сразу сказать, что ответы на них определяются решением первых двух. Более того, можно утверждать, что они зависят в большей степени от решения первого фундаментального вопроса.

 Эти другие существенные вопросы следующие:

 3. Как объяснить феномены произвольных действий и свободы воли и как совместить их с детерминизмом мозговых процессов?

 4. Как объяснить возникновение самого качества СР в процессе эволюции, которое, на первый взгляд, кажется необязательным для эффективного функционирования организма (что всегда служило поводом для эпифеноменалистских трактовок СР и редукционистских построений, использования моделей «зомби» и т.п.)?

 5. Почему информация о действующем агенте не просто репрезентируется, а переживается в форме СР – вопрос тесно связанный с предыдущим (его обычно остро ставят представители аналитической философии)?

 Эти и ряд других частных вопросов будут выделены и теоретически осмыслены ниже.

 

Предлагаемая теория

 Она опирается на современные знания о биологической эволюции и о процессах самоорганизации (биологической и социальной, включая ее технические составляющие) и использует для решения поставленных вопросов информационный подход.

 Следует сразу отметить, что, несмотря на различие философских трактовок понятия информации и отсутствие единой теории информации, это понятие имеет общепринятые значения. Понятие информации употребляется мной в том общем смысле, в котором оно используется практически во всех науках, а именно: как «содержание сообщения», «содержание сигнала» (определения Н. Винера). Поэтому здесь нет нужды вдаваться в его различные философские истолкования, оценивать каждую из двух основных концепций информации (атрибутивную и функциональную)[41], выбирать ту или другую. Хотя я предпочитаю функциональную, а не атрибутивную концепцию, развиваемый ниже информационный подход к проблеме «сознание и мозг» совместим и с той и с другой.

 Предлагаемая мной теория сравнительно четко и просто организована и потому удобна для критики. В ней принимаются три исходные посылки. Первые две из них являются принципами, не встречающими эмпирических опровержений, третья – интуитивно приемлемым соглашением. Привожу эти исходные посылки.

 I. Информация необходимо воплощена в своем физическом носителе (не существует вне и помимо него).

 II. Информация инвариантна по отношению к физическим свойствам своего носителя, т.е. одна и та же информация (для данной самоорганизующейся системы – для данного организма, человека или сообщества) может быть воплощена и передана разными по своим физическим свойствам носителями, т.е. кодироваться по-разному. Например, информация о том, что завтра ожидается дождь, может быть передана на разных языках, устно, письменно, с помощью азбуки Морзе и т.д.; во всех этих случаях ее носитель может быть разным по величине массы, энергии, пространственно-временным характеристикам). Обозначим сокращенно этот принцип – ПИ.

 III. Явление СР (например, мой чувственный образ в виде зрительного восприятия некоторого объекта А, переживаемый в данном интервале) может рассматриваться как информация (о данном объекте). Отметим, что информация допускает не только синтаксическое описание, но также семантическое (содержательно-смысловое) и прагматическое (целевое, «действенное», программно-управленческое), что отвечает требованиям описания явлений СР.

 Если эти три исходные посылки принимаются, то из них логически выводятся искомые объяснительные следствия.

 

 1.1. Поскольку указанное явление СР есть информация об А (обозначим его А), то оно имеет свой определенный носитель (обозначим его Х), который согласно данным нейронауки представляет собой определенную мозговую нейродинамическую систему. Таким образом, явление субъективной реальности необходимо связано с соответствующим мозговым процессом как информация со своим носителем. Хотя нейродинамическая система Х необходимо состоит из физических компонентов, ее функциональная специфика не может быть объяснена на основе физических свойств и закономерностей (поскольку, как известно, описание функциональных отношений логически независимо от описания физических отношений). Это показывает и анализ характера необходимой связи А и Х.

 1.2. Связь между А и Х не является причинной, это особый вид функциональной связи: А и Х – явления одновременные и однопричинные; они находятся в отношении взаимооднозначного соответствия; Х есть кодовое воплощение А или, короче, код А. Такого рода связь можно назвать кодовой зависимостью, она образуется в филогенезе и онтогенезе самоорганизующейся системы (носит характер исторического новообразования и в этом смысле случайна, т.е. данная информация обрела в данной самоорганизующейся системе именно такое кодовое воплощение, но в принципе могла иметь другое; однако, возникнув в таком виде, она становится функциональным элементом процесса самоорганизации). Эта связь действительна, т.е. сохраняет свою функциональную роль либо в разовом действии, либо в некотором интервале (например, условно-рефлекторная связь), а нередко на протяжении всей жизни индивида и даже всей истории вида, а в случае фундаментального кода ДНК – для всего периода существования на Земле живых систем. Но даже генетический код не является исключением, его возникновение не было необходимым, тоже носило вероятностный, случайный характер[42]. Еще в большей мере это присуще происхождению кодовой структуры языка (о чем свидетельствует множество разных языков). Однако случайный характер образования данной кодовой зависимости не отменяет принципа необходимой связи информации и ее носителя, а лишь указывает на то, что конкретный носитель может быть разным по своим физическим свойствам (в соответствии с ПИ). При этом в ходе эволюции, разумеется, отбирались более экономичные формы кодов по своей массе, энергии, пространственно-временным характеристикам.

 В сложной самоорганизующейся системе (т.е. состоящей из самоорганизующихся элементов и подсистем) налицо многоступенчатая иерархия кодовых зависимостей, от­ражающих ее историю (как в филогенетическом, так и в онтогенетиче­ском планах). Эта иерархия кодовых зависимостей представ­ляет собой основные уровни и узлы ор­ганизации данной системы и, следовательно, основные контуры струк­туры управления. Опыт исследования такого типа систем свидетельствует о весьма сложных отношени­ях централизации и автономности в их це­лостном функционировании. Эти отношения пока еще слабо изучены. Однако не вызывает сомнения, что это своего рода сплав иерархической централизованности кодовых зависи­мостей с высокой степенью автономности определенных уровней ор­ганизации, включающей не только отношения кооперативности, но и конкурентности. Самоорганизация — это многомерная дина­мическая структура кодовых зависимостей (соответственно, информационных процессов). Отсюда – особая актуальность изучения природы кодовой зависимости как элемента самоорганизации

 Связь А и Х, как всякая кодовая зависимость, качественно отличается от сугубо физической связи, она выражает специфику информационных процессов. Среди них некоторые информационные процессы в головном мозгу связаны с качеством СР, представлены в виде кодовых образований типа Х. Основательное исследование связи АХ, структурной и функциональной организации систем типа Х, означает расшифровку мозгового кода данного явления СР.

 1.3. Но что означает операция расшифровки кода, декодирования, если информация необходимо воплощена в своем носителе, а последний всегда представляет собой то или иное ее кодовое воплощение (т.е. если информация всегда существует только в определенной кодовой форме, и никак иначе)? Она может означать лишь преобразование одного кода в другой: «непонятного» для данной самоорганизующейся системы в «понятный». Поэтому следует различать два вида кодов: 1) «естественные» и 2) «чуждые». Первые непосредственно «понятны» той самоорганизующейся системе, которой они адресованы; точнее, ей «понятна» воплощенная в них информация (например, значения паттернов частотно-импульсного кода, идущих от определенных структур головного мозга к мышце сердца, обычные слова родного языка для собеседника и т.п.). Информация «понятна» в том смысле, что не требует операции декодирования и может непосредственно использоваться в целях управления. «Естественный» код несет ин­формацию в форме, открытой для «понимания»; не требует изу­чения структуры сигнала, специального анализа носителя этой информации. Мы воспринимаем улыбку дру­га не как множество движений множества элементов лица, а сра­зу в ее целостном «значении». В отличие от «естественного» кода «чуждый код» непосредственно «не понятен» для самоорганизующейся системы, она не может воспринять и использовать воплощенную в нем информацию. Для этого ей нужно произвести операцию декодирования, т.е. преобразования «чуждого» кода в «естественный».

 Важно отметить, что в криптологии и вслед за ней в современной науке термин «код» обычно не упот­ребляется для обозначения объектов, именуемых нами «естественными» кодами (в силу их «прозрачности»). Однако предлагаемый мной подход к расшифровке мозговых кодов явлений СР опирается на более широкое теоретическое основание по сравнению с классической криптологией, в которой принята узкая трактовка понятия кода[43].

 Способ преобразования «чуждого» кода в «естественный» либо изначально запрограммирован в структуре самоорганизующейся системы, либо создан ею на основе ее опыта и в результате случайных находок[44], либо остается неизвестным и должен быть найден исследователем путем настойчивого поиска (о чем говорит опыт криптологии, лингвистики, этнографии, других наук, перед которыми возникает такая задача[45]).

 1.4. Как «естественные», так и «чуждые» коды бывают для данной самоорганизующейся системы (организма, его подсистем, личности, сообщества и т.п.) внутренними и внешними. По-видимому, «чуждые» коды в большинстве своем являются внешни­ми. Однако на уровне личности они имеют место и в процессах аутокоммуникации. Здесь внутренние «чуждые» коды проявляются в виде непонятных и часто негативных по своему «значению» субъективных переживаний и симптомов, имеющих своим источником бессознательную и соматическую сферу; это относится и к разнообразным случаям психопатологии.

 Обратим внимание на парадоксальную казалось бы ситуацию: код типа Х является для меня внутренним «естественным кодом» в том отношении, что непосредственно открывает мне содержащуюся в нем информацию (т.е. образ А). Код Х расшифровывается в моем мозгу как бы автоматически. Но вместе с тем он является для меня внешним «чуждым» кодом в том отношении, что я ничего не знаю о его местоположении в моем мозгу, его составе и функциональной структуре (и вообще совершенно не чувствую того, что происходит в моем мозгу, когда переживаю образ А). Другими словами, в явлениях СР мне дана информация в «чистом» виде, и целиком закрыта информация о ее носителе. Однако для понимания конкретной зависимости А от Х надо знать устройство этого носителя, надо расшифровать его кодовую структуру, подобно тому, как это требуется при овладении ранее неизвестным языком[46]. Тут Х , будучи для меня и всех нас «чуждым кодом», становится специальным объектом исследования с целью его расшифровки, выяснения содержащейся в нем информации А независимым способом, т.е. на основе отведения от моего мозга сигналов и с помощью определенных методов преобразования Х в подходящий «естественный код» (в виде понятного мне текста, изображения, цифровой записи и т.п.), который всегда автоматически преобразуется в конечном итоге во внутренний «естественный код» головного мозга исследователя, знаменующий акт его понимания определенного содержания данной информации (в форме соответствующих явлений его СР). А это обеспечивает понимание результатов расшифровки кода Х другими исследователями и другими людьми, т.е. его интерсубъективный статус. Тем самым можно говорить о возможности зарождения нового типа коммуникации, что уже сейчас может служить предметом серьезных философских размышлений о будущем земной цивилизации. Если мозговые коды явлений СР будут основательно расшифрованы, то это нарушит фундаментальный принцип социальной самоорганизации – относительную автономность, «закрытость» субъективного мира личности. Что произойдет, если его будут «открывать» помимо ее воли, если одни станут «открытыми», а другие «закрытыми» и т.п.? Не менее интересен вопрос: что произойдет с нашим социумом, с его политическими, экономическими и прочими институтами, если все современные гомо сапиенсы вдруг станут «открытыми» (никто никого не может обманывать, все говорят только правду; проведите такой мысленный эксперимент)?

 1.5. Соответственно двум видам кодов («естественным» и «чуждым») следует различать и два разных аспекта расшифровки кода. При расшифровке «чуждого» кода (т.е. преобразования его в «естественный») ставится задача понимания его информационного содержания. Наоборот, при расшифровке «естественного» кода, «устройство» которого неизвестно, ставится задача понимания именно его «устройства» (структурно-функциональной, пространственно-временной, физико-химической организации). Отсюда – два вида задач расшифровки кода: прямая и обратная.

 Прямая задача: дан кодовый объект, требуется выяснить содержащуюся в нем информацию. В случае кодовых объектов типа Х возникают трудности его выделения и описания, не говоря уже о поисках способов расшифровки кода и реализации процесса декодирования[47].

 Обратная задача: дана информация (скажем, А, т.е. информация в «чистом» виде) требуется определить ее носитель и изучить его функциональную структуру с тем, чтобы независимо воспроизвести данную информацию. В силу ПИ эта задача является более трудной, чем прямая, так как данная нам определенная информация может иметь разные носители (хотя их разнообразие и ограничено свойствами мозга – спецификой его субстрата, элементов, синаптических связей, морфологических структур, и др.). К этому следует добавить, что всякий перевод информации на другой язык влечет некоторую утрату первоначального содержания (вопрос, требующий специального анализа).

 В реальном процессе исследования кодовых зависимостей прямая и обратная задачи обнаруживают взаимозависимость. Тем не менее в проблематике рас­шифровки нейродинамического кода психических явлений доминирую­щее место занимает обратная задача, ибо здесь поиск направлен от данной нам информации к ее носителю. В рассматриваемом случае – от А к искомым нейродинамическим корреляциям, которые должны в той или иной степени соответствовать Х. Эти корреляции устанавливаются и исследуются в современной нейронауке при помощи различных методов (ЭЭГ, ЭМГ, ФМРТ, ПЭТ и др.). При этом обнаруженные корреляты лишь опосредованно связаны с Х, представляющем чрезвычайно сложную, многомерную кольцевую нейродинамическую сетевую систему, и требуют специального анализа и интерпретации с использованием математических и иных средств для построения адекватных моделей искомой кодовой зависимости.

 За последние пять лет были достигнуты крупные результаты в расшифровке мозговых кодов зрительных восприятий, причем не только в случае статичных и сравнительно простых черно-белых зрительных образов[48], но и при расшифровке движущихся цветных изображений – фрагмента кинофильма, воспринимаемого испытуемым (соответствующие образы, переживаемые им, воспроизводились на экране компьютера в результате анализа и синтеза элементов их мозговых коррелятов, полученных в основном с помощью метода ФМРТ)[49]. Это направление нейронауки, которое именуют «чтением мозга» («Brain-Reading»), а точнее может быть названо нейрокриптологией, развивается очень быстрыми темпами, ставит задачу расшифровки мозговых кодов разнообразных явлений СР (не только зрительных, но слуховых и тактильных восприятий, эмоций, произвольных действий и даже мышления)[50]. Оно приобретает стратегическое значение для создания принципиально новых интерфейсов «мозг-машина» и развития конвергентных технологий (НБИК).

 Для повышения эффективности этого направления нейронаучных исследований необходимо, однако, основательная феноменологическая разработка объектов расшифровки кода, т.е. вычленение, формирование достаточно определенных явлений СР. В существующих исследованиях объект расшифровки кода (т. е. выделяемое явление СР) остается большей частью недостаточно определенным, что снижает их результативность.

 1.6. Формирование объекта расшифровки кода требует корректной дискретизации континуума СР как «текущего настоящего», разбивки его на определенные элементы и фрагменты. В тех случаях, когда это возможно, желательно, чтобы дискретизация достигала уровня квантификации явлений СР. Такая операция может быть реализована для сравнительно простых явлений СР (ощущений, восприятий, некоторых эмоциональных состояний). Она предполагает минимизацию данного явления СР по «содержанию» и по времени. Например, в тахистоскопическом эксперименте я воспринимаю в темном помещении белый квадрат на черном фоне за минимальное время. Это можно назвать квантом зрительного восприятия. Условимся, что информация А, о которой речь шла выше, является именно таким квантом СР. Тогда ее носитель Х – искомая кодовая структура А (по крайней мере, наблюдаемая нейродинамическая корреляция А) должна ограничиваться тем же отрезком времени. Множество таких моих восприятий-квантов позволяет сформировать личностный инвариант восприятия (информации) А и тем самым полагать соответствующий личностный инвариант Х. Таким же образом можно формировать и межличностные инварианты А и Х, когда участниками указанного эксперимента выступают разные индивиды. Четкие инварианты такого рода нужны для соблюдения принципа повторяемости эксперимента. Это относится не только к инвариантам тех или иных разновидностей явлений СР, но и к инварианту всякого явления СР, т.е. к инвариантному описанию всякого осознаваемого состояния вообще, а соответственно к описанию тех специфических свойств мозговой активности, тех специфических информационных процессов, которые определяют наличие в данном интервале у всех нас качества СР (в отличие от информационных процессов в головном мозге, которые, по выражению Д. Чалмерса, «идут в темноте»).

 Несмотря на ПИ, имеются достаточные основания считать, что кодовые нейродинамические системы типа Х, выступающие носителями определенных явлений СР, хотя и включают широкий разброс элементов и свойств, тем не менее обладают существенно общими характеристиками, которые позволяют определить и расшифровать код данной информации (данного явления СР). Обычно ссылаются на то, что наблюдатель имеет дело с единичными, оригинальными, неповторимыми явлениями. Но ведь он, так или иначе, всегда преодолевает эту бездну разнообразия, создавая подходящие инварианты. Необходимое условие научного исследования – формирование таких инвариантов, фиксирующих единство в разнообразии, и использование их в целях научного объяснения. Это, можно сказать, общее место для ученого. Но оно, как и многие простые истины, таит в себе немалые теоретические трудности, которые особенно сильно сказываются в проблематике расшифровки мозговых кодов психических явлений и прежде всего при решении задач формирования четких инвариантов тех явлений СР, которые предлагаются в качестве объекта расшифровки их мозговых кодов[51]. Эти трудности усугубляются отсутствием таксономии явлений СР, недостатками их классификации, крайней слабостью попыток теоретического упорядочения их разнообразия. Еще в большей мере это относится к пониманию чрезвычайно сложной, многомерной ценностно-смысловой и деятельно-волевой структуры СР и ее самоорганизации, ядром которой является наше Я. Между тем всякое отдельно взятое явление СР, даже в виде его личностного инварианта, всегда в той или иной степени несет в себе свойства этой структуры и не может быть осмыслено вне учета этих свойств. Отсюда следует, что задача расшифровки нейродинамического кода данного явления СР должна фиксировать эти свойства.

 1.7. Как было показано выше, А и Х суть явления одновременные, однопричинные, находящиеся в отношении взаимно-однозначного соответствия. Но это значит, что феноменологическое описание существенных свойств А, – по крайней мере, его формально-содержательных, временных, структурных, динамических свойств – может быть экстраполировано на Х, т.е. может служить в качестве первичной модели Х, указывать на те существенные свойства Х, которые необходимы для понимания его кодовой организации. Попытаемся выделить эти свойства, т.е. основные параметры описания всякого явления СР.

 Процессы кодирования и декодирования прежде всего указывают на необходимое участие в них памяти, на кольцевую структуру актуализации – дезактуализации переживаемого содержания данного явления СР в данном интервале «текущего настоящего». Эти аспекты расшифровки кода имеют принципиальное значение и являются предметом специальных исследований (в работах М. Мишкина, А.М. Иваницкого, К.В.Анохина, многих других крупных представителей нейронауки[52]).

 Сконцентрируем внимание на тех феноменологических свойствах объекта расшифровки кода (выделенного явления СР), которые обусловлены многомерной динамической структурой СР.

 В каждом явлении СР дано отображение не только некоторого «внешнего» содержания, но и само оно. В этом проявляется его неустранимая принадлежность «своему» Я (которая в психиатрии так и называется «чувством принадлежности», она нарушается лишь в патологических случаях, влечет хорошо описанные психиатрами феномены деперсонализации и обычно связанные с ними феномены дереализации). Это единство иноотображения и самоотображения позволяет считать, что базисная динамическая структура СР является бимодальной, т.е. ее основные интросубъективные отношения, определяющие динамическую целостность СР, представляют собой единство противоположных модальностей «Я» и «не-Я», которое осуществляется их взаимополаганием и переменным соотнесением[53]. Подобная бимодальность, включающая механизм переменного соотнесения зеркального типа, должна быть свойственна и нейродинамической организации кодовой структуры всякого явления СР. Пока мы находимся на дальних подступах к пониманию ее «устройства», но именно эта особенность всякого акта сознания избавляет нас от пресловутого гомункулюса и позволяет объяснить феномен отображения отображения, свойственный всякому явлению СР. Помимо обозначенных выше двух интегральных параметров (памяти и базисной структуры СР), надо выделить еще шесть параметров описания явления СР, взятого с целью расшифровки его нейродинамического кода. Они могут быть названы аналитическими, так как каждый из них обозначает одно «измерение» в многомерной динамической структуре СР. Взятые вместе они служат описанию модели, способной отображать существенные свойства искомой кодовой нейродинамической организации.

 1.8. Рассмотрим каждый из них.

 1) Временной параметр, о котором уже говорилось выше, фиксирует выделенное явление СР в определенном временном интервале. В этом же интервале функционирует и его нейродинамический код, что ограничивает зону его поиска и идентификации. 2) Содержательный параметр (лучше сказать, параметр содержания) означает, что всякое явление СР есть отображение и значение чего-то. Это и есть «содержание» определенного интервала «текущего настоящего» независимо от его адекватности или неадекватности и от того выступает оно в виде «разового» переживания данного индивида или в форме личностного инварианта, межличностного инварианта или в ином виде. Данный параметр указывает на тот регистр нейродинамической организации, посредством которого кодируется «содержание» данного явления СР, нацеливает на экспериментальный поиск этого регистра (функционального механизма). Последний представляет, по-видимому, наибольшую сложность в проблематике расшифровки кода. Хотя простые виды «содержания» явлений СР воспроизводятся на экране компьютера с помощью метода ФМРТ, мы отдаем себе отчет в том, что наблюдаемая в мозгу томограмма, будучи коррелятом переживаемого явления СР, тем не менее весьма опосредствованно выражает его действительную кодовую нейродинамическую организацию. Это, если так можно выразиться, лишь первый шаг в решении задачи расшифровки мозговых кодов явлений СР. 3) Формальный параметр означает, что всякое содержание явления СР выступает в определенной форме, относится к соответствующему классу, роду, виду, т.е. так или иначе категоризовано. Когда мы говорим о зрительном восприятии или восприятии вообще, то имеем в виду определенную форму существования чувственных образов. Она упорядочивает их колоссальное разнообразие. Несмотря на отсутствие научной таксономии явлений СР, мы большей частью успешно пользуемся формальными дискретизациями, которые заданы психологией на основе обобщений обыденного опыта, естественного языка (ощущение, зрительное восприятие, восприятие вообще, представление, понятие и т.д.). Формальный параметр фиксирует необходимое свойство явления СР и потому обязывает ввести этот параметр в модель его нейродинамической кодовой организации, нацеливает на выяснение тех функциональных нейродинамических механизмов, которые осуществляют операции категоризации, классификации, обобщения, идентификации. 4) Истинностный параметр характеризует всякое явление СР со стороны адекватности отображения в нем соответствующего объекта. Оно может быть истинным или ложным, сомнительным или неопределенным. Однако во всех случаях у нас сохраняется фундаментальная установка на истинность и правоту, которая функционирует диспозиционально и зачастую арефлексивно. Мы постоянно «настроены» на достижение адекватного знания о том, что нас интересует. Всякий интервал «текущего настоящего» включает санкционирующий регистр «принятия» или «не принятия» данного «содержания» (включая сомнение, вероятностную оценку, чувство неопределенности). Он далек от совершенства, нередко отбирает в качестве «истинных», «верных» ложные и нелепые представления. Однако все действительно истинные идеи и теории зарождались и начинали свой путь в уме отдельных личностей, были санкционированы вначале личностным регистром и лишь со временем получали подтверждение на уровне межличностных и надличностных санкционирующих регистров социума. Наличие личностного санкционирующего регистра в структуре явлений СР позволяет полагать такого же рода функциональный механизм в нейродинамической кодовой организации изучаемого явления СР и намечать пути его специального исследования. 5) Ценностный параметр характеризует значимость «содержания» переживаемого явления СР для личности, ее отношение к этому «содержанию». Ценностное «измерение» СР обладает спецификой не сводимой к «истинностному» и другим параметрам СР. Хорошо известно, что ложные представления могут иметь для личности исключительно высокую ценность, а истинные – весьма низкую и даже отрицательную. В этом отношении ценностный параметр, как и истинностный, имеет два полюса, один из которых выражает положительное, а другой отрицательное значение. Структура ценностных отношений личности включает три основных вида: 1) иерархические (четкое различение высших и низших ценностей, подчинение низших высшим; однозначный выбор); 2) рядоположенные (когда многочисленные ценностные интенции находятся примерно на одном, большей частью, невысоком уровне, они легко взаимозаменяемы, и выбор между ними либо крайне затруднен, либо, наоборот, очень прост); 3) конкурентные (когда две ценностные интенции несовместимы, но требуется выбор; если он не производится, то это порождает мучительное состояние амбивалентности, которое, впрочем, может успешно вытесняться). Именно доминирующая в данном временном интервале ценностная интенция определяет выбор, решение и действие. Ценностный параметр указывает на аналогичный специфический функциональный регистр в кодовой мозговой организации явлений СР, который осуществляет мотивационные побуждения и санкции различного характера (когнитивные, эмоциональные, болевые и др.). 6) Деятельностный (интенционально-волевой) параметр характеризует всякое явление СР со стороны его активности, указывает на такие факторы как проекция в будущее, вероятностное предвидение, целеполагание и целеустремленность, волеизъявление, действие, творческое новообразование. Этот параметр выражает вектор активности, как особое качество, которое не может быть замещено ни одним из указанных выше параметров, несмотря на тесную связь с ними, особенно с ценностным параметром. Важно рассматривать активность в ее саморазвитии как процесс новообразований, включающий существенные изменения ее направленности и способов реализации, как возможность становления ее все более высоких форм. Этот параметр нацеливает на исследование тех специфических функциональных механизмов в деятельности мозга, которые поддерживают состояния активности и реализуют их в различных видах деятельности, Его четкое осознание стимулирует изучение процессов нейродинамической самоорганизации, которая служит непременным фактором функционирования нейродинамических кодовых носителей явлений СР.

 Кратко обрисованные выше два интегральных и шесть аналитических параметров указывают на те аналогичные функциональные регистры мозговой нейродинамической организации, которые должны служить предметом и целью нейронаучных исследований при решении задачи расшифровки мозговых кодов явлений СР. Фиксируя основные динамические измерения многомерной структуры СР, они могут использоваться для построения более развитых компьютерных моделей кодового представительства в мозгу явлений СР, а тем самым для понимания той динамической самоорганизующейся структуры, которая функционально обусловливает само качество СР.

 1.9. Исходя из принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя (ПИ) и, соответственно, принципа изофункционализма систем (обоснованного А. Тьюрингом)[54] можно сделать вывод о теоретической мыслимости воспроизведения качества СР на иных, небиологических субстратах. СР есть функциональное свойство нейродинамической самоорганизующейся системы. Не существует теоретического запрета для реализации этого свойства на других подходящих субстратных началах. Возможно создание таких элементов (отличающихся от нейронных по физико-химическим и морфологическим признакам) и такой выстроенной из них динамической самоорганизующейся системы, которая будет в состоянии воспроизводить информационные процессы, определяющие качество СР. т.е. представлять для управляющего центра этой системы информацию в «чистом виде» и способность оперировать ею, а тем самым и конституировать характерные для нашего Я рефлексивные и бимодальные регистры переработки информации. В этом направлении возрастающими темпами идет конвергентное развитие НБИК (нанотехнологий, биотехнологий, информационных и когнитивных технологий), которое создает новые компоненты и способы самоорганизации, открывает новые перспективы формирования искусственного интеллекта, преобразования природы человека. В последние годы эта проблематика стала предметом основательного обсуждения крупными учеными и философами[55]. Она имеет стратегическое значение, определяет будущее земной цивилизации.

 Переходим теперь к ответам на второй главный вопрос.

 2.1. Явление СР служит причиной внешних или внутренних телесных изменений, сложных действий личности и определяет их результат в качестве информации на основе сложившейся кодовой зависимости, которая как бы «выделена» в континууме физических взаимодействий (пока сохраняется кодовая структура данной самоорганизующейся системы). Когда я говорю студенту «Подойдите ко мне!», и он совершает это действие, то оно вызывается и определяется не физическими свойствами произнесенных мной слов, а именно выражаемой с их помощью информацией, ее семантическими и прагматическими особенностями. Сами по себе физические свойства носителя информации не объясняют вызываемого следствия, хотя необходимо участвуют в акте детерминации. Это подтверждается тем, что точно такое же следствие я могу вызвать другими словами и вообще самыми разными по своим физическим свойствам сигналами (в силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя - ПИ).

 2.2. Здесь перед нами особый тип причинности – информационная причинность, Ее специфика по сравнению с физической причинностью определяется ПИ. Психическая причинность является видом информационной причинности; в аналитической философии ее называют ментальной причинностью. Понятие психической причинности охватывает и бессознательно производимые действия. Подчеркивая теснейшую взаимосвязь сознательного и бессознательного уровней психики, нас все же в первую очередь интересуют сознательно полагаемые действия (которые инициируются наличным явлением СР, ибо существуют и сугубо бессознательно-психические формы причинения). Поэтому в данном случае лучше использовать, наверное, понятие ментальной причинности как подвида информационной причинности (если ментальное ограничивается нами явлениями СР) .

 2.3. Важно подчеркнуть, что понятие информационной причинности не противоречит понятию физической причинности. Физическая причинность целиком сохраняет свое значение, если не претендует на роль универсального средства объяснения всех явлений действительности, всех без исключения причин, скажем, на объяснение причин экономического кризиса или причин самоотверженного поступка личности. Психическая причинность дает научно обоснованный ответ на классический вопрос о воздействии ментального на физическое. Но здесь возникает и обратный вопрос: о воздействии физического на ментальное. Не говоря уже о тех случаях, когда сильные механические, температурные, радиационные и т.п. воздействия разрушают мозговые кодовые структуры и биологическую организацию, физические причины могут служить объяснению существенных свойств ментального, когда речь идет о прямых чувственных отображениях (ощущениях и т.д.) или о таких воздействиях на кодовые структуры, которые приводят к мутациям, или об электромагнитных, химических (через кровь) и других воздействиях на мозг. Но и тут физические причины зачастую опосредуются информационными процессами и, соответственно, информационными причинами. Понятие информационной причинности существенно расширяет теоретические средства научного объяснения, становится необходимым, когда предметом исследования служат самоорганизующиеся системы (биологические, социальные, а в ряде отношений и технические). Теоретические и эмпирические обоснования информационной причинности существенно отличаются от принципов описания и объяснения физической причинности. Этим определяется и онтологический статус информационной (в частности, ментальной) причинности.

Переходим к третьему вопросу: о произвольных действиях и свободе воли.

 3.1. Вместе со способностью обладать информацией в «чистом виде» нам дана способность оперировать ею в довольно широком диапазоне. В этом выражается активность СР. Она включает произвольное действие, которое может совершаться не только в чисто ментальном плане, но также в коммуникативном и практическом. Анализ структуры произвольного действия указывает на существенную роль в ней арефлексивного и диспозиционального уровней. Однако инициатором и регулятором такого действия всегда выступает именно определенное явление СР. Поэтому произвольное действие – наглядное свидетельство ментальной причинности. Возьмем более простой пример (по сравнению с тем, который приводился в 2.1.). Я хочу включить свет настольной лампы и делаю это, нажимая кнопку. В данном случае ментальная причина в виде моего желания, побуждения представляет собой программу действий и запускает цепь кодовых преобразований, хорошо отработанных в филогенезе и онтогенезе (т.е. последовательное и параллельное включение кодовых программ движения руки и сопутствующих ему других телесных изменений, а также кодовых программ энергетического обеспечения всего комплекса действий, приводящих к достижению цели). Явление СР, обладающее более высоким ценностным (и веровательным) рангом, способно обладать и более мощным причинным действием на телесные процессы. Хорошо известны соматические эффекты «сверхценной идеи» и многие подобные проявления чрезвычайной мощи психической причинности, ментального управления. Перед нами опыт Великой Отечественной войны, многие поразительные примеры силы духа и воли, выдающиеся подвиги во имя Родины, долга, чести, справедливости. Этот опыт, к сожалению, крайне слабо используется психологами и философами.

 3.2. Ментальная причинность означает не только воздействие ментального на телесное, но и (это не всегда учитывается) воздействие ментального на ментальное. То, что одна мысль может влиять на другую, вызывать другую – повсеместный факт нашего психического опыта. Несмотря на трудности дискретизации явлений СР, в сравнительно простых случаях можно довольно четко представить ассоциативный переход от одного из них к другому как причинно-следственное отношение. Скажем, зрительный образ А вызывает у меня в следующее мгновенье зрительный образ В. Такого рода ментальное причинение, «механизм» следования В из А, принципиально не отличается от тех процессов, когда явление СР вызывает определенное телесное изменение. Различны лишь контуры кодовых преобразований, те подсистемы головного мозга, в которых они совершаются, и характер эффекторных изменений (их наличие или отсутствие во внешних органах).

 3.3. Но информация А воплощена в нейродинамической системе Х, а В, соответственно, в нейродинамической системе Y. Преобразование А в В есть преобразование Х в Y. Если я могу совершать его по своей воле, то это означает, что я могу оперировать, управлять этими мозговыми нейродинамическими системами. Управление своими явлениями СР, своими мыслями есть (в силу 1.2.) управление соответствующими мозговыми кодовыми структурами. Каждый из нас по своей воле постоянно управляет определенным классом своих мозговых нейродинамических систем, хотя не чувствует этого, не подозревает, как правило, о такой способности своего Я,

 3.4. Но что такое наше Я с позиций нейронауки? Согласно современным исследованиям (А. Дамасио, Дж. Эделмен, Б. Либет, Д.П. Матюшкин и др.), наше Я представлено в мозге особой структурно-функциональной подсистемой, которую называют Эго-системой головного мозга (или Самостью). Она включает генетический и биографический уровни диспозициональных свойств индивида, образует высший, личностный уровень мозговой самоорганизации и управления, который образует сознательно-бессознательный контур психических процессов[56]. Именно на этом уровне совершаются те кодовые преобразования, которые представляют наше Я и информацию в «чистом» виде (т.е. в качестве СР), обеспечивают активность Я в форме произвольных действий, способность Я к самоорганизации, к поддержанию своей идентичности, реализации веровательных установок и целевых векторов. Эго-система воплощает личностные особенности индивида, способность личности к волеизъявлению. И тут встает вопрос о свободе воли, и ее совместимости с детерминизмом мозговых процессов.

 3.5. Здесь нет возможности анализировать проблему свободы воли. Но надо сказать, что тот, кто отрицает свободу воли, подобно последовательным физикалистам, перечеркивает себя как личность, снимает с себя всякую ответственность за свои действия, в том числе и за свое утверждение, что нет свободы воли. Каждый из нас уверен, что во многих случаях может по своему желанию, по своей воле совершать выбор, оперировать теми или иными представлениями, мыслями, интенциональными векторами и т.д., хотя в составе СР есть и такие классы явлений, которые неодолимо навязываются нам извне или изнутри, не поддаются или только частично поддаются управлению, часто с большим трудом (боль, эмоции и др.). Тем не менее, наше Я может управлять собой и собственными явлениями СР в весьма широком диапазоне (более того, расширять его). Утверждение о существовании свободы воли надо брать в частном виде. Но этого вполне достаточно для ее признания.

 3.6. Если способность произвольно управлять своими представлениями и мыслями есть способность управлять их мозговыми кодовыми носителями, то это означает способность: 1) управлять энергетическим обеспечением этих операций, в том числе соответствующими биохимическими процессами; 2) изменять программы действий, следовательно, изменять их кодовые нейродинамические структуры; 3) расширять контуры психической регуляции (включая создание доступов к вегетативным функциям, как это умеют делать йоги, когда они, к примеру, произвольно изменяют свой сердечный ритм). Такой подход позволяет глубже исследовать феномены «напряжения мысли», «напряжения воли», способы интенсификации творческого процесса, создания новых ресурсов психической саморегуляции, причем не только функциональной, но и нравственной. Другими словами, мы способны постоянно расширять диапазон возможностей управления собственной мозговой нейродинамикой (со всеми вытекающими из этого желательными, а, быть может, и нежелательными для нас следствиями).

 3.7. Но моя способность произвольно управлять собственной мозговой нейродинамикой означает, что Эго-система головного мозга является самоорганизующейся, самоуправляемой системой. Следовательно, акт свободы воли (как в плане производимого выбора, так и в плане генерации внутреннего усилия для достижения цели, включая энергетическое обеспечение действия) есть акт самодетерминации. Это означает, что понятие детерминации должно браться не только в смысле внешней, но и в смысле внутренней детерминации, задаваемой программами самоорганизующейся Эго-системы и головного мозга в целом. Тем самым устраняется тезис о несовместимости понятий свободы воли и детерминизма мозговых процессов, а вместе с этим устраняется и пресловутый гомункулус. Эти вопросы имеют принципиальное значение для расшифровки мозговых кодов, поскольку последние представляют собой также самоорганизующиеся системы – функциональные элементы Эго-системы мозга.

3.8. В контексте проблем психической причинности и свободы воли довольно часто фигурирует сакраментальный вопрос, подразумевающий некий объяснительный тупик: каким образом ментальное (явление СР) может действовать на мозг, если оно порождается мозгом? С позиций информационного подхода на него нетрудно ответить. Ментальное, безусловно, воздействует на мозг в том смысле, что активированная кодовая нейродинамическая система, несущая личности информацию в «чистом виде» (ментальное), способна воздействовать на другие кодовые структуры мозга, в том числе и на такие, которые осуществляют информационные процессы на допсихическом уровне (т.е. идущие «в темноте») и тем самым воздействовать на различные уровни мозговой активности, включая процессы кровообращения, биохимические и электрические изменения в отдельных нейронах и синаптических сетях. Такое происходит иногда в особенно сильной форме. Вдруг пришла счастливая мысль. Озарение. Всплеск эмоций. Бурная продуктивная деятельность – ментальная или практическая. Это – сверхценное ментальное состояние. Инициированное на уровне Эго-системы мозга, оно производит функциональные изменения в других подсистемах мозга и вызывает в итоге сильные реакции в ряде внутренних органов и всей системе организма. Всякое ментальное состояние индивида есть продукт специфической деятельности мозга на уровне его Эго-системы, и когда оно актуализовано, то существенно изменяется функционирование практически всех подсистем мозга (по сравнению с состояниями, когда состояние СР отсутствует, – в период глубокого сна или в условиях временной потери сознания).

 Остается еще один, пожалуй, самый сложный и трудный вопрос – о происхождении качества СР. Он равноценен вопросу «Зачем субъективная реальность?», почему она возникла в ходе биологической эволюции? Попытаюсь на него кратко ответить с позиций информационного и эволюционного подходов[57].

4.1. Процесс возникновения многоклеточных организмов выдвинул кардинальную задачу создания нового типа управления и поддержания целостности, от решения которой зависело их выживание. Ведь элементами такой самоорганизующейся системы являются отдельные клетки, которые также представляют собой самоорганизующиеся системы со своими довольно жесткими программами, «отработанными» эволюцией в течение многих сотен миллионов лет. Но теперь последние должны были согласовываться с общеорганизменной программой, как и наоборот. Это – весьма сложная задача, решение которой предполагало нахождение оптимальной меры централизации и автономизации контуров управления, меры, способной обеспечить сохранение и укрепление целостности сложной живой системы в ее непрестанных взаимодействиях с внешней средой. Имеется в виду такая мера централизации управления, которая не нарушает фундаментальные программы отдельных клеток, и такая мера автономности их функционирования, которая не препятствует, а содействует их содружественному участию в реализации программ целостного организма. Вместе с централизацией управления потребовалось обеспечение его высокой скорости, оперативности. Эта мера централизации и высокой оперативности была достигнута благодаря возникновению психического управления у тех многоклеточных организмов, которые активно передвигаются во внешней среде, пребывают в постоянно изменяющейся ситуации. У организмов с минимальной двигательной активностью, прикрепленных к одному месту, каковыми являются растения, не развивается психика.

4.2. Эволюция демонстрирует теснейшую связь моторных и психических функций, что подтверждает возникновение и развитие психики именно у тех сложных организмов, которые активно передвигаются во внешней среде. Отсюда и столь очевидная каузальная способность ментального (информации в форме СР), способность непосредственно и мгновенно производить внешние действия, управлять органами движения. В отличие от этого управления внутренними органами и процессами совершается как бы автоматически, на бессознательном и допсихическом уровнях. При этом происходит постоянное «подстраивание» тех или иных параметров локальных и интегральных изменений во внутренней среде организма (энергетических, информационных) для эффективного осуществления его действий во внешней среде.

 4.3. Психическое управление связано с процессом специализации клеток и возникновением нервной системы, которая осуществляет функции программирования и реализации действий на основе анализа и интегрирования информации, поступающей из внешней и внутренней среды организма. Продукты этой интеграции выражаются первоначально в форме ощущений-эмоций и лишь на последующих ступенях эволюции – в более сложных формах СР (восприятиях, представлениях, концептах, мысленных операциях и т.д.). Соответственно усложняются и оперативные регистры СР. Психика животных обладает качеством СР, которое на высоких уровнях эволюции приобретает у них довольно сложную структуру, включает иерархическую центрацию явлений СР, т.е. своего рода «самость» – эволюционную предпосылку Эго-системы у человека. Качество СР представляет специфический уровень информационных процессов на уровне Эго-системы головного мозга.

 4.4. Для того чтобы информация обрела форму СР, необходимо ее двухступенчатое кодовое преобразование на уровне Эго-системы: первое из них представляет для нее информацию которая пребывает в «темноте», второе формирует «естественный код» высшего порядка, создавая тем самым феномен информации об информации, т.е. «открывает» и актуализует ее для Эго-системы, для личности. Это и есть то, что называлось данностью нам информации «в чистом виде» и способностью оперировать ею. Состояние СР знаменует новый тип деятельной активности живой системы. Это состояние бодрствования, внимания, настороженности, постоянной готовности к немедленному действию, состояние поиска необходимых средств существования, зондирования опасности и отправления жизненно важных функций. Качество СР, создаваемое подсистемой «естественных кодов» второго порядка в рамках Эго-системы, есть качество виртуальной реальности, его исходная, фундаментальная форма, которая приобретает в процессе антропогенеза, возникновения языка и социального развития все новые и новые формы внешней объективации. Переработка информации в такой кодовой структуре, т.е. на виртуальном уровне, обладает высокой оперативностью, и она может осуществляться автономно от внешних эффекторных функций, которые включаются лишь после того, как сформирована и санкционирована программа действия.

 4.5. Развитие психики знаменует рост многоступенчатости и многоплановости производства информации об информации. Расширяется диапазон виртуальных операций, Это позволяет более эффективно обобщать опыт, развивать способность «отсроченного действия» и пробного действия в виртуальном виде, прогнозирования, построения моделей вероятного будущего, создает все более высокий уровень деятельной активности, умножает степени ее свободы. По сравнению с животными у человека в связи с возникновением и развитием языка информационные процессы, определяющие качество СР, приобретают новые существенные черты. Это касается прежде всего дополнительного, весьма продуктивного уровня их кодирования и декодирования, создаваемого системой языка, что качественно повышает аналитические и синтетические возможности оперирования информацией, развивает способности метарепрезентации и рефлексии.

 4.6. Сказанное выше содержит ответ на вопрос 5: почему информация о действующем агенте не просто репрезентируется, а переживается в форме СР. Потому что переживание в форме СР сочетает в себе функции отображения и управления, является таким способом «представления» (репрезентации) и актуализации информации для «Самости», который позволяет легко, быстро и, главное, произвольно оперировать информацией в «чистом» виде (т.е. на уровне виртуальной реальности). Вопрос, каким образом, посредством каких механизмов информационные процессы в головном мозгу создают качество СР, относится к компетенции современной нейронауки. Исследования свидетельствуют, что условием возникновения субъективного переживания служит кольцевой процесс и синтез информации в определенных структурах мозга (работы А. М. Иваницкого, В. Я. Сергина, М. Арбиба и Г. Риззолатти, Дж. Эделмена, А. Хэмфри и др.). Субъективное переживание в форме ощущений возникает при сопоставлении и синтезе на нейронах проекционной коры мозга двух видов информации: сенсорной (о физических параметрах стимула) и извлекаемых из памяти сведений о значимости сигнала. Информационный синтез обеспечивается механизмом возврата импульсов к местам первоначальных проекций после ответа из тех структур мозга, которые ответственны за память и мотивацию. Ощущение есть акт «информационного синтеза», совершающегося в рамках указанного цикла[58]; оно возникает в результате высокочастотного циклического процесса «самоотождествления»[59].

 4.7. Во всяком явлении СР мне (и каждому) дана одновременно информация о некотором объекте и информация об этой информации (по крайней мере, в виде чувства принадлежности ее мне, моему Я), но совершенно не дано, как уже отмечалось, никакой информации о ее мозговом носителе. Элиминация отображения мозгового носителя информации свойственна всякой психической деятельности. Способность такого отображения не возникала и не развивалась в ходе эволюции в силу ПИ. Так как одна и та же информация может быть воплощена и передана разными по своим свойствам носителями, способность отображения носителя не имела значения для адекватного поведения и выживания организма. Для этого ему нужна сама информация (о внешних объектах и ситуациях, о наиболее вероятных изменения среды и способах взаимодействия с нею, о собственных состояниях и т.п.), способность оперирования ею, использования ее в целях управления. Именно эти функции и развивались в процессе эволюции и антропогенеза. У человека при реализации им практически всех видов социальной жизнедеятельности тоже не возникало потребности в информации о мозговом носителе той информации, которой он оперирует. Однако в последнее время ситуация начинает изменяться. Вслед за расшифровкой генетического кода на повестку дня поставлена проблема расшифровки мозговых кодов психических явлений (прежде всего явлений СР), которая, как уже отмечалось, успешно разрабатывается. Есть основания полагать, что связанные с этой проблемой задачи вызваны существенными потребностями социума и что успехи в их решении знаменуют начало нового этапа развития человека и социальной самоорганизации в целом. Уже элементарный анализ показывает, что способность самоорганизующейся системы отображать носитель информации и управлять этим носителем необыкновенно расширяет сферу ее когнитивной и преобразующей деятельности и, главное, возможности самопреобразования. В этой связи можно говорить о новых возможностях преобразования тех генетически обусловленных свойств природы человека и его сознания, которые служат исходной причиной неуклонного углубления экологического кризиса и других глобальных проблем земной цивилизации. Речь идет прежде всего о неуемной потребительской интенции социального индивида и его агрессивности к себе подобным (а тем самым и к себе самому). Если эти свойства не удастся изменить, нас ждет антропологическая катастрофа. Разумеется, теоретически мыслимы другие варианты преодоления нынешнего кризиса нашей цивилизации и восхождения на новый ее этап, но все они так или иначе связаны с такими ее самопреобразованиями, которые предполагают изменение сознания социального индивида. Последнее же в той или иной степени оказывается зависимым от результатов разработки проблемы «сознание и мозг».

 

К списку статей

 

 

 

 

 

 

 

ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ ВОЛИ И СОВРЕМЕННАЯ НЕЙРОНАУКА

(Опубликовано : ЖУРНАЛ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, 2017, том 67, № 6, с. 739–754)

 

О ПОНЯТИИ СВОБОДЫ ВОЛИ И МЕТОДИЧЕСКОЙ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ НЕКОРРЕКТНОСТИ ЭКСПЕРИМЕНТОВ Б. ЛИБЕТА И Ч. СУНА

 

Хотя прошло уже более 30 лет с тех пор как были опубликованы результаты экспериментов Б. Либета, в которых феномен свободы воли ставился под сомнение [Libet,1985], их обсуждения то и дело возобновляются. И это, несмотря на то, что они были, по убеждению многих критиков, не вполне корректны в методическом и методологическом отношениях. Дело, по-видимому, в том, что за последние годы проблема сознания стала особенно актуальной, а в ней вопрос о свободе воли занимает важное место. Кроме того этот вопрос давно уже не дает покоя естествоиспытателям физикалистской ориентации в силу того, что идея свободы воли несовместима с их концепцией всеобщего физического детерминизма.

Поскольку сознание индивида обусловлено его мозговыми процессами, а феномен свободы воли является актом сознания, вполне понятно стремление осмыслить этот феномен с позиций нейронауки. Важность такой задачи подчеркивали многие, в том числе российские нейрофизиологи (см., напр., [Иваницкий, 2002]). История философии содержит богатый опыт размышлений о свободе воли. Современные философы тоже нередко возвращаются к анализу тех или иных аспектов этой проблемы, среди которых специально рассматривается понимание свободы воли в философии и в науке, включая нейронауку [Левин, 2009; Смит, 2013]. Говоря кратко, свобода воли проявляется, когда я лично по своему желанию и решению совершаю или хочу совершить (или не совершаю или не хочу совершить) некоторое практическое, коммуникативное или мысленное действие (даже в тех случаях, когда не стоит вопрос о каком-либо выборе, нет потребности думать о разных возможностях и действиях, хочется покоя и т.п.). Все определяется моим наличным желанием, намерением, независимо от того, чем оно вызвано и каков его результат.

Отрицание свободы воли означает предопределенность моего действия. То, что я пошел сегодня вечером в кино, было уже определено в момент Большого взрыва. В таком случае я, конечно, не могу нести никакой ответственности за свои действия. Само понятие личности перечеркивается, она становится марионеткой неких высших сил. Более того, если вы отрицаете свободу воли, то сразу попадаете в парадоксальную ситуацию: ведь это ваше мысленное решение (отрицание свободы воли) тоже предопределено до вашего рождения. О чем же тут с вами спорить? Это обстоятельство часто вытесняется из сознания. Я не раз описывал в своих работах подобный феномен, названный мной “отрешенностью от себя”, – когда теоретик, утверждая некоторое общее положение о психике, сознании, человеке, не относит его к самому себе (“забывает о себе”, говорит уже как бы не от себя лично, а на правах некого сверхличного субъекта). Такое часто встречается при обсуждении проблемы сознания и свободы воли.

 Но вернемся к нашумевшему эксперименту Либета. Его методическая и методологическая некорректность определяется многими факторами. Во-первых, уже само наличие инструкции соответствующим образом настраивало сознание испытуемого, тем более, что речь шла о простейшем действии (шевелении рукой), привычном, тысячекратно повторявшемся в их опыте, при котором участие сознания минимально (может совершаться почти автоматически). Остаются также вопросы, касающиеся определения “момента” принятия решения, отчета о нем для себя, “начала” действия и “момента запоминания” положения движущейся стрелки. При тщательном анализе здесь наверняка можно обнаружить неточности и накладки. Но главное в том, что нервные процессы фиксировались Либетом только в “моторных и премоторных зонах коры” (в свете современных данных нейровизуализации и картирование мозга, результатов исследования зеркальных нейронов и зеркальных систем – здесь налицо не вполне ясный учет области охвата изменений нейронной активности). Этого явно недостаточно для предложенного вывода.

Ведь если дело идет об осознаваемых решениях, то в них важная роль принадлежит префронтальным и другим зонам коры, а также ряду глубоких структур мозга. Вместе с тем остаются вопросы об оценке соотношения сознательных и бессознательных факторов в процессе принятия решения и выполнения действия: всякое сознательное состояние всегда имеет одновременно “под собой” определенные бессознательные информационные процессы, с которыми связаны интервалы актуализации осознаваемых психических состояний (это требует специального анализа с учетом того, что ряд бессознательных информационных процессов могут находиться или постоянно находятся под контролем актуализованных состояний сознания). Самое же интересное, что Либет зафиксировал интервал “вето”, – когда испытуемый может отменить свое решение произвести действие. Но тем самым он признает возможность и наличие произвольного действия, т.е. опровергает свой основной тезис, из-за которого, собственно, и разгорелся сыр-бор.

Примерно то же можно сказать об экспериментах Ч. Суна и его сотрудников, хотя они проводились на более высоком технологическом уровне, связаны с созданием специальной программы, предсказывающей действия испытуемых задолго до того, как они осознавали свой выбор [Soon C.S. et al., 2008]. Вопросы здесь возникают прежде всего к устройству программы, способам ввода в нее соответствующих показателей и адекватности статистических расчетов. Приводимый результат в 60% оставляет открытым вопрос о весьма большом числе остальных случаев.

Высказанные мной вопросы и сомнения, касающиеся корректности указанных экспериментов в ряде отношений подтверждаются и дополняются другими исследователями. Хочу в этом плане отметить лишь одну, весьма содержательную статью, автором которой является А.С. Мишура, рассматривающий подробно наряду с экспериментами Либета, подобные эксперименты и концепцию Д. Вегнера [Wegner, 2002]. В этой статье [Мишура, 2013] не только хорошо проработаны основные вопросы свободы воли в аналитической философии и приведены критические доводы ряда нейрофизиологов, касающиеся указанных выше экспериментов, но, главное, высказаны собственные убедительные суждения о некорректности ряда психологических и методических установок экспериментаторов, особенно при определении ими временных интервалов субъективных состояний испытуемых, связанных с принятием решения и их интроспективными отчетами.

Но давайте условно примем, что эксперименты Либета и Суна были безупречны. Что же тогда им удалось доказать? Только то, что некоторое простейшее действие (одно из двух), заданное согласно инструкции, начинается и выполняется до того, как испытуемый осознает свое решение произвести действие, т.е. как бы осуществляется на бессознательном уровне. Но при этом, повторю, у испытуемого было сформировано ясное понимание и осознание поставленной перед ним задачи, а также согласие выполнить ее. Трактовать все это как опровержение свободы воли, или даже как существенный довод в пользу такого заключения, по меньшей мере, наивно. Хорошо известно, что в обыденной жизни сплошь и рядом четкая и важная сознательная установка может развязывать цепь действий, часть которых “проскакивает” на неосознаваемом уровне, обеспечивая, однако, достижение сознательно поставленной цели. Опытные автоводители, например, знают немало случаев мгновенных решений и действий, которые в тот момент не осознаются (или крайне слабо осознаются), но позволяют избежать аварии. Однако эти и многие подобные им действия тоже ведь определялись полученным ранее и хорошо осознанным знанием о возможности таких ситуаций, а, значит, и соответствующей настройкой сознания. Корректно ли утверждать, что тут “принимал решение мозг”, а не мое сознательное Я, как это часто пишут при обсуждении свободы воли?

Важно подчеркнуть, что с помощью приведенных экспериментов (и любых им подобным) вообще невозможно опровергнуть свободу воли. Потому, что выбор из двух или нескольких возможностей представляет лишь одно из чрезвычайно многочисленных проявлений свободы воли; любой другой, самый изощренный подобный эксперимент так же будет иметь дело с каким-либо частным случаем. Но для отрицания свободы воли надо предложить обоснованное суждение в общем виде, т.е. утверждение, что никогда, ни в коем случае свобода воли невозможна. Такое общее суждение может быть результатом лишь теоретического обоснования, и только тогда противоречащий, точно установленный факт может служить целям его опровержения.

Наоборот, для признания свободы воли, для доказательства ее реального существования, достаточны проверенные эмпирические данные, т.е. достаточно утвердительного суждения в частном виде. На это элементарное правило почему-то не обращают внимания. Признание существования свободы воли не исключает того, что в некоторых сознательных действиях способность свободы воли кратковременно или длительно нарушается (например, при заболеваниях, когда устанавливается невменяемость человека, или, например, при пытках и других способах чрезвычайного принуждения, в ряде экстремальных ситуаций, подавляющих нормальное функционирование сознания, в состояниях глубокой депрессии, апатии, невротической амбивалентности и т.п., во многих других жизненных ситуациях, которые требуют специального рассмотрения. Особый случай, когда человек охотно “вверяет” свою волю другому, избегая мучительного решения и ответственности – весьма распространенная склонность людей, которую Эрих Фромм назвал “бегством от свободы” [Фромм, 1990]. Но даже здесь, в конечном итоге, выбор делается самим человеком.

Признавая значительное многообразие видов и форм проявления свободы воли, важно учитывать возможность сохранения одних и нарушение, отключение других в том или ином периоде сознательных состояний личности. Возникает необходимость рассмотрения этого многообразия, анализа и уточнения понятий, используемых для описания свободы воли. В том числе самих понятий свободы и воли. Понятие свободы употребляется во многих смыслах – психологическом, философском, политическом, юридическом, других социальных значениях (“свобода мысли”, “свобода слова”, “свобода совести” и др.). В нашей дискуссии его значение должно браться в одном узком смысле, ограничиваться рамками соотношения явлений индивидуального сознания с мозговыми процессами, т.е. описанием тех особенностей сознания, которые выражают способность действия по собственному желанию и решению, с целью дальнейшего выяснения связи этих явлений субъективной реальности с мозговыми процессами.

Что касается понятия воли, то оно употребляется в двух значениях, различие между которыми в нашей дискуссии нередко остается в тени: 1) воля как мое личное желание, стремление, решение совершить (или не совершать) определенное действие (“свободное воление”) и 2) воля как особое энергетическое напряжение, как способность решительного, настойчивого преодоления внешних препятствий и собственной слабости, способность мобилизации физических и душевных сил для достижения поставленной цели (сильная воля) и как недостаток этих качеств (слабая воля).

Понятие свободы воли по своей сути должно употребляться в первом значении, независимо от силы или слабости воли и от того, достигнут результат “воления” или нет. Разумеется, само стремление усилить свою волю, добиться результата есть тоже проявление свободы воли. Человек, обладающий сильной волей расширяет диапазон своих деятельных возможностей и тем самым свою личную сферу свободы воли. Другими словами: все нормальные люди обладают свободой воли. Но в разной степени и в разных отношениях, расширяя или сокращая эту свою фундаментальную способность и даже теряя ее на тех или иных этапах или в коротких интервалах своей биографии. Это ставит задачу феноменологического анализа многообразия проявлений свободы воли и ее места в структуре сознания.

 

К ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОМУ АНАЛИЗУ СВОБОДЫ ВОЛИ КАК ЯВЛЕНИЯ СУБЪЕКТИВНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

 

Сознание обладает специфическим и необходимым качеством субъективной реальности. Это качество удостоверяет наше существование. Когда его временно нет, например, в глубоком сне без сновидений, в состоянии наркоза, в ряде других случаях, мы лишаемся чувства собственного существования. Состояние субъективной реальности осуществляется в форме “текущего настоящего” (его наличное содержание может быть любым, может относиться и к прошлому, и к будущему). Оно включает, по меньшей мере, два оперативных регистра 1) арефлексивный (когда определенное осознаваемое содержание “выключается”, “уходит” в память, уступая место новому содержанию, но в следующий момент или через какое-то время может снова “всплывать”, осознаваться) и 2) диспозициональный (активацию либо “выключение” тех или иных стойких ценностно-смысловых структур, образованных в ходе сознательного опыта, которые определяют интерес, привычку, желание, убеждение, оценку; они могут ясно осознаваться, но могут и не осознаваться; однако и в последнем случае они выступают необходимой составляющей сознательной активности). Вопрос о глубинных диспозициональных структурах генетического уровня, которые всегда вносят существенный вклад в психические процессы, – как сознательные, так и бессознательные, – требует специального анализа; это относится и к процессам “вытеснения” и другим феноменам психоанализа.

Рассмотрение свободы воли в рамках нашей дискуссии позволяет ограничиться уровнем наличной субъективной реальности индивида, подчеркивая непременное присутствие в ней ее подсознательного уровня, тех информационных процессов, которые в данный момент не осознаются или присутствуют лишь на границе рефлексивного поля, но задаются и управляются сознательными установками, способны легко выходить на осознаваемый уровень.

Всякое психическое явление представляет собой сознательно-бессознательный контур информационных процессов. Поэтому важно учитывать разные уровни бессознательного. Во всяком случае, когда речь идет об акте свободы воли и ставится вопрос о неосознаваемости принимаемого решения, то здесь, как правило, мы имеем дело с указанным уровнем бессознательных психических процессов, содержание которых, как это было в экспериментах Либета и Суна, задается инструкцией экспериментатора. Но даже если оставить в стороне все эти сложности, у нас есть достаточные основания считать, что уже само по себе качество субъективной реальности определяет свободу воли как фундаментального свойства человека. Это подтверждается тем, что внутренний субъективный мир каждого из нас относительно автономен и закрыт. Мы открываем его для другого лишь по своей воле, причем избирательно, дозировано, приоткрываем его, прикрываем, наглухо закрываем, дезинформируем другого, защищая свою самостоятельность и свои интересы. Обман, как повседневный фактор межличностных и социальных коммуникаций – яркое проявление свободы воли. По своему содержанию и целям обман может быть не только злонамеренным, но также защитным и добродетельным, иметь весьма различные формы проявления [Дубровский, 2010а].

Закрытость субъективного мира личности ставит философскую проблему “другого сознания” и вместе с тем так называемую “трудную проблему сознания”. Только мне дано непосредственно наличное содержание переживаемых сейчас явлений субъективной реальности – моих мыслей, желаний, намерений и т.п., и только я могу, если захочу, сообщить об этом другому или произвести соответствующее действие. Более того, я могу по своей воле управлять во многих отношениях своей субъективной реальностью (о чем речь будет дальше), вплоть до ее временного прекращения, приняв, например, снотворное, не говоря уже о таком крайнем, трагическом случае, как суицид.

Всякое отдельное явление субъективной реальности (ощущение, восприятие, мысль, желание, волевое усилие) необходимо связано со своим Я, сопровождается “чувством Я”. Оно называется в психиатрии “чувством принадлежности”. Его нарушение вызывает патологические изменения личности, как, например, в случае “психического автоматизма”, когда человек испытывает чуждость переживаемых им мыслей, желаний, как “не своих”, как навязанных ему кем-то, и его охватывает острый страх утраты суверенности своего Я (соответственно, своей свободы воли). Но даже в тяжелых случаях деперсонализации, как отмечают психиатры, человек испытывает не потерю чувства Я, а лишь чувство потери Я – настолько фундаментальным является “чувство принадлежности”.

Это неустранимое “чувство принадлежности” своему Я означает, что всякое явление субъективной реальности двумерно, несет в себе отображение некоторого “внешнего” содержания и самого себя (этим “внешним” содержанием), могут быть и явления, относящиеся к самому Я и в целом собственное Я, которое всегда полагает себя через свое не-Я. Иными словами, базисная структура субъективной реальности, определяющая ее динамическую целостность и ее активность, представляет собой взаимополагание и переменное соотнесение противоположных модальностей “Я” и “не-Я”. Именно этот динамический биполярный контур указывает источник активности, самополагания нашего Я и, следовательно, того, что именуется свободой воли (подробный феноменологический анализ динамической биполярной структуры субъективной реальности, активности Я как способности свободного воления, содержится в ряде моих работ; наиболее полно он представлен в главе “Структура субъективной реальности” моей книги, посвященной проблеме идеального [Дубровский, 2002, 83–116].

К сожалению, в психологии и философии нет обоснованной систематизации проявлений свободы воли. Тем не менее значительную часть их разнообразия можно в первом приближении охватить такими общими понятиями, выражающими формы активности личности, как, например, интерес, внимание, воображение, фантазия, мечта, надежда, забота, дружба, любовь, вера, творчество. Этот перечень можно было бы продолжить. Но уже его достаточно, чтобы преодолевать узкие, упрощенные толкования свободы воли, которые часто ограничиваются лишь общими понятиями выбора, мотивации или, в лучшем случае, интенциональности.

В статье Д.Н. Разеева справедливо отмечается несостоятельность попыток опровержения свободы воли в экспериментах Либета и Суна. Но какова аргументация автора? Он выдвигает “два концептуальных возражения”. Одно из них он называет “слабым”, другое “сильным”. Первое состоит в том, что указанные эксперименты – это “эксперименты со свободой действия, а не со свободой воли” [Разеев, 2017]. Конечно, понятия “свобода действий” и “свобода воли” не следует отождествлять. Но обратите внимание, как автор разводит эти понятия? “С моей точки зрения, – пишет он – свобода воли и свобода действия суть принципиально разные типы свободы” [Разеев, 2017; выделено мной- Д.Д.]. При этом не разъясняется что такое “свобода” и “тип свободы”. “Свобода действия связана с реализацией интенций первого порядка, а свобода воли – с реализацией интенций второго порядка” [Разеев, 2017]. Пример первой: “Я хочу поднять левую руку”, пример второй: “Я хочу, чтобы меня любили”. Ну, кто же будет спорить, что нейродинамические корреляты первой и второй “интенции” слишком различны. Однако такое противопоставление “свободы действий” и “свободы воли”, исключение первого из второго, в корне несостоятельно, ибо свобода действий есть одно из проявлений свободы воли. Ко всему неясно, почему желание “Я хочу, чтобы меня любили” – это интенция второго порядка, а не седьмого или десятого?

“Сильное концептуальное возражение” Д.Н. Разеева состоит в том, что “в указанных экспериментах учеными измерялись и интерпретировались переживания испытуемых, относящихся к типу мотивационных переживаний, а не интенциональных” [Разеев, 2017]. Поясняя на примере это различие, автор задается “трудным” вопросом: “Но можно ли считать равнозначными, скажем, внезапно возникший порыв пошевелить указательным пальцем правой руки и годами вынашиваемое решение сделать операцию по смене пола, данного при рождении?” [Разеев, 2017]. И он дает “глубокомысленный” ответ: “С моей точки зрения, здесь мы имеем дело с принципиально различными типами переживаний: в первом случае речь идет о мотивационном переживании (порывом сделать что-то), во втором – с переживанием интенциональным (намерением совершить что-то)”. [Разеев, 2017]. Не говоря уже о том, что автор долго “доказывает” нам элементарно очевидные вещи, он демонстрирует явно некорректное употребление понятий, противопоставляя мотивационное и интенциональное переживание.

В действительности и “порыв” и “намерение”, как акты сознания, интенциональны, если следовать общепринятому понятию интенциональности. Мотивационные действия – это интенциональные действия. Не рассматривая, хотя бы кратко, вопрос о многообразии проявлений свободы воли, автор то и дело повторяет общие места, запутывает связи между понятиями свободы воли, мотивацией и интенциональностью. Как мы помним, в “слабом” своем возражении он исключал из проявлений свободы воли свободу действий, признавая их интенциональный характер, правда, лишь “первого порядка”. Но “порядок” интенции не отменяет того, что свободное действие интенционально. Возникшая у автора мысль пошевелить пальцем есть свободное действие и, следовательно, по его определению, интенционально. Но в “сильном” возражении оно становится у него мотивационным, а не интенциональным. Поэтому оба так называемых концептуальных возражения являются не просто слабыми, а сбивающими с толку при планировании и постановке нейронаучных исследований феноменов свободы воли.

Н.Д. Разеев справедливо говорит о важности феноменологического анализа и упрекает экспериментаторов в “смешении понятий”, но такое смешение характерно, к сожалению, и для его рассуждений. При этом Н.Д. Разеев заявляет, что его критика экспериментов Либета и Суна вовсе не означает признания им свободы воли в качестве необходимого свойства человека; он характеризует свою позицию “как сдержанный оптимизм” [Разеев, 2017], т.е. он не уверен пока, что сам обладает свободой воли, но надеется… Я столь подробно остановился на статье Н.Д. Разеева, поскольку его возражения и заключения имеют мало общего с профессиональным феноменологическим анализом свободы воли в ее конкретных проявлениях. А такой анализ является первым необходимым условием продуктивного нейронаучного исследования.

Для этого требуется четкое выделение и описание соответствующего явления субъективной реальности, что представляет довольно трудную задачу в силу непрерывности и содержательной многомерности “текущего настоящего”. Необходимо корректно провести его дискретизацию, минимизацию по содержанию, определить временной интервал. Далее, в ходе первичных экспериментов надо сформировать личностный инвариант изучаемого явления субъективной реальности (т.е. специфичные для него, повторяющиеся, общие признаки, характерные для данной личности), а затем, при более глубоком исследовании, требуется формирование межличностного инварианта данного явления субъективной реальности (т.е. его общих специфических признаков, характерных для разных, нескольких личностей). Только при таких условиях можно получить достаточно определенный объект для нейронаучного исследования и выяснения его релевантного нейродинамического коррелята [Дубровский: 2015, 33–36]; подробное рассмотрение процедур формирования личностных и межличностных инвариантов на примере зрительного образа с целью определения его нейродинамического эквивалента содержится в моей давней книге [Дубровский, 1971, с. 284–300. Книга выставлена на сайте www.dubrovsky.dialog21.ru].

Помимо основательного феноменологического анализа явлений субъективной реальности, перед нами еще одно, пожалуй, самое важное условие нейронаучного исследования явлений свободы воли, а именно: теоретически обоснованное решение вопроса о том, каким образом они, выступая в форме субъективной реальности, могут быть связаны с мозговыми процессами. Этот ключевой вопрос, как ни странно, часто остается в тени у представителей нейронауки, изучающих психические явления.

 

О СПОСОБЕ СВЯЗИ ЯВЛЕНИЙ СВОБОДЫ ВОЛИ С МОЗГОВЫМИ ПРОЦЕССАМИ: ИНФОРМАЦИОННЫЙ ПОДХОД

 

Всякое проявление свободы воли – акт нашего Я, это – явление субъективной реальности, которому нельзя приписывать физические свойства: массу, энергию, пространственные характеристики, в то время как мозговые процессы ими необходимо обладают. Как связать то и другое? Это – главный вопрос проблемы “Сознание и мозг”, который вызывает большие теоретические трудности и всегда служил камнем преткновения для естественнонаучного объяснения сознания. Решение этого вопроса является основой для ответа на второй трудный вопрос указанной проблемы: как объяснить тот факт, что явление субъективной реальности (моя мысль, желание, намерение) могут служить причиной телесных, физических изменений, выступая при этом в форме произвольных действий (т.е. совершающихся по воле индивида). Понятно, что этот второй вопрос являет ключевым в проблеме свободы воли.

Для теоретического решения этих вопросов мною предложен информационный подход, опирающийся на идеи эволюции и самоорганизации. Он излагался и развивался во многих моих работах. Итоговый результат этих работ изложен в систематическом и развитом виде в моей последней книге [Дубровский, 2015] (выставлена на указанном выше сайте). Но здесь все же будет уместно кратко изложить его суть. Он опирается на три исходные посылки: 1) Информация необходимо воплощена в своем физическом, материальном носителе; 2) Информация инвариантна по отношению к физическим свойствам своего носителя (т.е. одна и та же информация может быть воплощена в разных по своим физическим свойствам носителях, может кодироваться по-разному (далее везде сокращенно: Принцип инвариантности); 3) Явление субъективной реальности (скажем, переживаемый мной сейчас зрительный образ экрана компьютера или желание включить его) есть информация об определенном объекте или действии; при этом понятие информации берется в том общем виде, в котором принято его использование практически во всех научных дисциплинах (оно приемлемо как для функциональной, так и для атрибутивной концепций информации).

Если эти посылки принимаются, то из них выводятся искомые объяснения. Явление субъективной реальности (обозначим его А) необходимо связано с соответствующим мозговым процессом, как информация со своим носителем, который представляет собой определенную мозговую нейродинамическую систему (обозначим ее Х). Связь между А и Х не является причинной, это – вид функциональной связи; А и Х суть явления одновременные и однопричинные; они находятся в отношении взаимооднозначного соответствия; Х есть кодовое воплощение А (нейродинамический код А). Такого рода связь можно назвать кодовой зависимостью; она образуется в филогенезе и онтогенезе живой системы и является компонентом ее самоорганизации. Основательное исследование связи А – Х, структурной и функциональной организации систем типа Х, означает расшифровку мозгового кода данного явления субъективной реальности (Принцип инвариантности не препятствует этому, что показано на основе методологического анализа проблемы расшифровки мозговых кодов психических явлений в приведенных выше моих работах).

После расшифровки генетического кода была поставлена задача расшифровки мозговых кодов психических явлений. Как известно, в последние десятилетия это направление успешно развивается под названием “Чтение мозга” [см. об этом: Иваницкий, 2012; Дубровский, 2010б]. В моих работах оно издавна именовалось нейрокриптологией. Дальнейшие успехи этого направления зависят, главным образом, от новых методов (таких как оптогенетический и оптохимический, нейрорадиологический, метод, использующий эффект прохождения света сквозь твердые тела, в данном случае сквозь кости черепа, позволяющий визуализировать неинвазивным путем крупные популяции нейронов, в том числе в глубине мозга, и др.) Но вместе с тем они зависят, хочу это еще раз подчеркнуть, от основательных феноменологических разработок, создающих возможность формирования личностных и межличностных инвариантов изучаемых явлений субъективной реальности.

Это крайне важно именно в плане задачи расшифровки их мозговых нейродинамических кодов. Поскольку А и Х суть явления одновременные, находятся в отношении взаимно-однозначного соответствия, то это означает, что феноменологическое описание А, – по крайней мере в его формальных, содержательных, временных, структурных динамических свойствах – может быть экстраполировано на Х, т.е. служить в качестве первичной модели Х, указывать на те существенные свойства Х, которые необходимы для понимания его кодовой организации (мною выделены и описаны два интегральных и шесть аналитических параметров такой модели: [Дубровский, 2015, с. 38–44].

Сознательной деятельности присущи два фундаментальных свойства, которые каждому хорошо знакомы: 1) способность иметь информацию в “чистомвиде, т.е. это непосредственная данность мне информации самой по себе при полной элиминации отображения ее носителя (переживая зрительный образ или некоторую мысль, я совершенно не чувствую, не знаю, что происходит при этом в моем мозгу); 2) способность оперирования этой информацией в “чистом” виде.

В составе субъективной реальности есть и такие классы явлений, которые неодолимо навязываются нам извне или изнутри, не поддаются или только частично поддаются управлению, лишь с большим трудом (боль, эмоции и др.). Тем не менее, наше Я может управлять собой и собственными явлениями СР в весьма широком диапазоне (более того, расширять его). Учитывая это, на второй главный вопрос проблемы “Сознание и мозг” может быть дан следующий ответ. Явление субъективной реальности служит причиной внутренних и внешних телесных изменений, сложных действий личности и определяет их результат в качестве информации на основе сложившейся кодовой зависимости. Когда я говорю человеку, знающему русский язык, “Подойдите ко мне”, и он совершает это действие, то оно вызывается и определяется не физическими свойствами произнесенных слов, а именно выражаемой ими (закодированной в них) информацией, ее семантическими и прагматическими особенностями. Сами по себе физические свойства носителя информации не объясняют вызываемого следствия, хотя необходимо участвуют в акте детерминации. Это подтверждается тем, что точно такое же следствие я могу вызвать другими словами и вообще самыми разными по своим физическим свойствам сигналами. Это особый тип причинности – информационная причинность; физическое “обеспечение” вызываемого ею следствия может варьировать в весьма широком диапазоне, т.е. ее специфика по сравнению с физической причинностью определяется Принципом инвариантности. Психическая причинность является видом информационной причинности. Она охватывает и бессознательно производимые действия. Но так как нас прежде всего интересует причинная функция осознаваемых психических явлений, то для этого следует использовать понятие ментальной причинности, обозначающее, в свою очередь, вид психической причинности.

Наглядным свидетельством ментальной причинности является произвольное действие, которое может совершаться не только в чисто ментальном плане, но также в коммуникативном и практическом. Анализ структуры произвольного действия указывает на необходимое участие в нем диспозиционального и арефлексивного уровней информационных процессов. Однако инициатором и регулятором такого действия всегда выступает сознание, определенное явление субъективной реальности. Важно подчеркнуть, что понятие информационной причинности нисколько не противоречит понятию физической причинности. Последняя целиком сохраняет свое значение, если не претендует на роль универсального средства объяснения всех явлений действительности, всех без исключения причин, скажем, на объяснение причин социальных кризисов или причин самоотверженного поступка личности.

Понятие информационной причинности, соответственно ментальной причинности как информационной причинности, сформировалось во второй половине прошлого века на основе опыта развития информационных технологий, кибернетики, биологических дисциплин, в особенности генетики, когнитивной науки. Это послужило утверждению парадигмы функционализма, которая в ряде существенных отношений отличается от парадигмы физикализма, безраздельно господствовавшей в науке более двух столетий. Отличие парадигмы функционализма состоит в обосновании принципа логической независимости описания и объяснения функциональных отношений от физических и принципа изофункционализма систем (А. Тьюринг и др.); их конкретизация представлена Принципом инвариантности. Понятие информационной причинности существенно расширяет теоретические средства научного объяснения, становится необходимыми, когда предметом исследования выступают самоорганизующиеся системы (биологические, социальные, а в ряде случаев и технические).

Ментальная причинность как вид информационной причинности, играет первостепенную роль в осмыслении феноменов свободы воли. Выступая в форме произвольного действия, она обозначает не только воздействие ментального на телесное, но и воздействие ментального на ментальное. К примеру, по моему желанию зрительный образ А может вызывать у меня в следующий момент зрительный образ В; такой переход от одного образа к другому может быть представлен как причинно-следственное отношение. Но информация А воплощена в нейродинамической системе Х, а информация В – соответственно в нейродинамической системе Y. Преобразование А в В есть преобразование Х в Y. Если я могу совершать по своей воле переход от А к В, то это означает, что я могу по своей воле оперировать их мозговыми эквивалентами, управлять этими мозговыми нейродинамическими системами. Такая способность, обоснованная теоретически, была ярко продемонстрирована эмпирически проф. А. Оуэном и его сотрудниками в экспериментах с больными, находящимися в вегетативном состоянии. Используя метод фМРТ, они по томограмам мозговых процессов определяли ответы больных на поставленные им вопросы. Результаты проведенных исследований сформулированы так: “выявлена возможность коммуникации с пациентами в вегетативном состоянии, не проявляющих никаких внешних признаков сознания и поведения, на основе произвольной модуляции ими активности их собственного мозга” [Оуэн и др., 2012, с. 127; выделено курсивом мной – ДД].

Управление по своей воле своими явлениями субъективной реальности есть в то же время управление соответствующими им мозговыми нейродинамическими системами. Каждый из нас по своей воле постоянно управляет определенным классом своих мозговых нейродинамических систем, хотя не чувствует этого, не подозревает, как правило, о такой способности своего Я.

Между тем наше Я есть тоже явление субъективной реальности (хотя и высоко интегральное), и оно также должно иметь свой мозговой нейродинамический эквивалент. Согласно нейронаучным исследованиям наше Я представлено в мозге особой подсистемой, которую называют Эго-системой головного мозга или Самостью [Damasio, 2012; Матюшкин, 2007, 2010; и др.]. Она образует сознательно-бессознательный контур психических процессов, включает генетический и биографический уровни диспозициональных свойств индивида, представляет собой высший, личностный уровень мозговой самоорганизации и управления. Именно на этом уровне совершаются те кодовые преобразования, которые создают качество субъективной реальности, обеспечивают активность Я в форме произвольных действий, способность Я к саморегуляции, к поддержанию своей идентичности, реализации веровательных установок и целевых векторов. Эго-система воплощает личностные особенности индивида, способность личности к волеизъявлению.

Если способность произвольно управлять своими восприятиями, представлениями, мыслями есть способность управлять их мозговыми кодовыми носителями, то это означает способность: 1) управлять энергетическим обеспечением этих операций, в том числе соответствующими биохимическими процессами; 2) изменять программы действий, следовательно, изменять их кодовые нейродинамические структуры; 3) расширять контуры психической регуляции (включая создание доступов к вегетативным функциям и более глубоким уровням биологической регуляции). Такой подход позволяет глубже исследовать феномены “напряжения” мысли и воли, способы интенсификации творческого процесса, создания новых ресурсов психической саморегуляции, причем не только функциональной, но и нравственной.

Другими словами, мы способны постоянно расширять диапазон возможностей управления собственной мозговой нейродинамикой (со всеми вытекающими из этого желательными, а, быть может, и нежелательными для нас следствиями). Но моя способность (т.е. способность Я) произвольно управлять собственной мозговой нейродинамикой означает, что Эго-система головного мозга является самоорганизующейся, самоуправляемой системой. Следовательно, акт свободы воли (как в плане производимого выбора, так и в плане генерации внутреннего усилия для достижения цели, включая энергетическое обеспечение действия) есть акт самодетерминации. Это означает, что понятие детерминации должно браться не только в смысле внешней, но и в смысле внутренней детерминации, задаваемой активностью самоорганизующейся Эго-системы и головного мозга в целом[60]. Тем самым устраняется тезис о несовместимости понятий свободы воли и детерминизма мозговых процессов, а вместе с этим устраняется и пресловутый гомункулус. Эти вопросы имеют принципиальное значение для расшифровки мозговых кодов явлений субъективной реальности, поскольку последние представляют собой также самоорганизующиеся системы – функциональные элементы Эго-системы мозга. Здесь открывается чрезвычайно актуальная, стратегически важная область задач современной нейронауки, от решения которых во многом зависит будущее человека и человечества.

 

О ТЕОРЕТИЧЕСКИХ СООБРАЖЕНИЯХ В ПОЛЬЗУ ОТРИЦАНИЯ ИЛИ ПРИЗНАНИЯ СВОБОДЫ ВОЛИ

 

Наиболее активно и последовательно свобода воли отрицается с позиций радикального физикализма, а затем и классическим бихевиоризмом, сводящим сознание к поведению и рефлексу. Главная роль принадлежит радикальному физикализму, который предполагает редукцию ментального к физическому. Эта позиция имеет давнюю традицию. Она была заявлена и подробно разрабатывалась представителями логического позитивизма, Согласно К. Гемпелю, “все отрасли науки в принципе одной и той же природы, они – отрасли единой науки, физики” [Hempel, 1949, 382]. “Психология является составной частью физики” [Hempel, 1949, 378]. По убеждению Р. Карнапa, психологические высказывания должны быть редуцированы к физическим, и этим достигается единство науки [Carnap, 413]. А физические процессы не оставляют места свободе воле. Для Г. Райла в его концепции “логического бихевиоризма” свободная воля понятие того же рода, что и “флогистон”, и оно должно быть элиминировано [Ryle, 1976, 61]. К. Пратт, специально написавший статью о свободе воле, прямо заявляет, что “не может быть такой вещи как свобода выбора в детерминированном мире” [Pratt, 1966, 184]. Он приводит аналогию: каждый видит, что железнодорожные рельсы вдали сходятся; на самом деле этого нет. Свобода воли – такая же иллюзия.

Подобную позицию занимал и П.В. Симонов, добавляя, что эта иллюзия полезна, так как она объективно заставляет человека задуматься с тем, чтобы принять более взвешенное и обоснованное решение [Симонов, 1998]. А.М. Иваницкий замечает, что это – “весьма остроумная и трудно опровергаемая гипотеза” [Иваницкий, 2015, 504]. Однако мысль о полезности свободы воли в качестве иллюзии далеко не оригинальна, очень давно и неоднократно высказывалась многими; к тому же она легко опровергается самим А.М. Иваницким, когда он указывает на ее “внутренние противоречия”: “В самом деле, если такая иллюзия может заставить человека думать, то является ли она иллюзией” [Иваницкий, 2015, 504].

Стоит отметить, что некоторые наши философы до сих пор повторяют, что свободная воля – лишь иллюзия, ссылаясь на универсализм физической причинности, “замкнутость физической причинности” [Васильев, 2009, 229–230 и др.]. ( См. критический анализ этой позиции: [Дубровский, 2015, 138–141]). В отличие от тех, кто решительно отрицает или признает свободу воли Н.Д. Разеев, как мы видели, колеблется. И эта неуверенность, скорее всего, связана с его приверженностью к физикалистскому образу мысли: “Я убежден, –заявляет он, – что если свобода воли существует, то как физический феномен, наряду с другими физическими феноменами в мире” [Разеев,2017, в Заключении]. Свобода воли есть феномен сознания, называть ее физическим феноменом недопустимо. Как физический феномен свобода воли немыслима.

Обратимся теперь к тем концепциям, которые признают свободу воли. Они обсуждаются в статье А. М. Иваницкого, которая, как он говорит, “написана в русле сравнительно нового направления науки, получившей название нейрофилософии” [Иваницкий, 2015, 503][61]. В этой содержательной статье выделяются две возможности объяснения свободы воли на основе деятельности мозга: “Это использование законов квантовой механики применительно к процессам генерации спайка и синаптической передачи и теория ментализма, постулирующая возможность управления процессами мозга со стороны психических функций” [Иваницкий, 2015, 511].

Что касается первой возможности – надежд на квантовую механику, то она вызывает серьезные сомнения. Несмотря на то, что такие подходы к проблеме сознания нередко встречаются в научной литературе, они, на мой взгляд, неосновательны, представляют собой все тот же способ объяснения с позиций радикального физикализма. Наиболее яркой и широко известной попыткой такого объяснения является теория Пенроуза-Хамероффа [Hameroff, Penrose, 1996], о которой идет речь в статье А.М. Иваницкого. Вскоре после ее появления, более 20 лет тому назад, она была подвергнута сокрушительной критике рядом крупных физиков и философов; среди них особенно резко выступал один из самых выдающихся ученых и мыслителей нашего времени Стивен Хокинг, который, будучи специалистом в области квантовой механики, опроверг основные положения Р. Пенроуза (см. материалы дискуссии между ним и его оппонентами [Пенроуз и др., 2004].

В дальнейшем аргументы против этой теории неоднократно воспроизводились и развивались многими компетентными авторами [Юлина, 2012; Захаров, 2013; Панов, 2013 и др.]. Однако до сих пор теория Пенроуза-Хамероффа циркулирует в научном сообществе и даже иногда рекламируется как “ значительное достижение науки в изучении сознания. Это связано во многом с тем, что Роджер Пенроуз действительно является выдающимся ученым в области математики, космологии, астрофизики, пользуется большим авторитетом, чего нельзя сказать о его соавторе, С. Хамероффе – биологе, занимающегося анестезиологей. Сравнительно недавно (в октябре 2016 г.) он выступал на нашем семинаре по нейрофилософии в МГУ с докладом “Оркестрируемая ORCH OR (Объективно редуцируемая) теория сознания как квантового вычисления в микротубулах мозга: 20 лет спустя”. Я выступал оппонентом по этому докладу.

На мой взгляд, приведенные им основные положения и результаты экспериментов, якобы подтверждающих теорию, не выдерживают критики. Хамерофф убежден, что сознание лежит в основе всех физических процессов, существует со времени Большого взрыва; он широко пропагандирует в средствах массовой информации идею “квантового бессмертия души”, которая вызывает восторженные отклики на эзотерических порталах Интернета[62].

Рамки статьи не позволяют провести подробное критическое рассмотрение теории Пенроуза-Хамероффа (это сделано в работе, опубликованной в данной книге). Здесь же хочу сказать лишь следующее. Я не отрицаю возможности продуктивных исследований микропроцессов в мозге с позиций квантовой механики, особенно учитывая перспективу создания квантовых компьютеров. Однако само по себе объяснение сознания с позиций квантовой механики невозможно, поскольку ее понятия и методы принципиально не способны даже произвести адекватного описания явлений сознания как предмета своего исследования (возьмем ту же свободу воли или наше Я в многообразии его ментальных свойств). Тут остается зияющая концептуальная пропасть.

Вторая возможность, о которой говорит А.М. Иваницкий, является вполне реальной. Она связывается им с “теорией ментализма”, изложенной в обширной статье выдающегося нейрофизиолога, лауреата Нобелевской премии Роджера Сперри [Сперри, 1994][63]. В ней обосновывается “новый принцип эмерджентной “нисходящей” причинности”: “Ментальные процессы взаимодействуют на своем собственном когнитивном уровне на холистической “функционалистской” основе, а также выполняют сопутствующую, дополнительную функцию контроля “сверху вниз” над нейронными процессами более низкого уровня и, таким образом, становятся неустранимыми элементами объясняющих причинных конструкций” [Сперри, 1994, 21].

Надо сказать, что теоретические предпосылки “концепции ментализма” Р. Сперри были не слишком оригинальны. Примерно с конца 60-х годов прошлого века стала развиваться концепция “эмерджентистского материализма”. Представители этого философского направления резко критиковали радикальный физикализм и картезианский дуализм опираясь на результаты нейрофизиологии и психологии, рассматривали сознание как “эмерджентное свойство мозга”, как высший уровень его организации, способный управлять нижележащими уровнями нервных процессов, [Margolis, 1978; Swartz, 1975; Bunge, 1980].

Р. Сперри внес значительный вклад в обоснование эмерджентистского материализма. Подчеркивая, что возникновение “ментальной активности” – закономерный продукт биологической эволюции, он убедительно показал, что это “способствовало освобождению поведения от его начальных, примитивных реакций на внешние стимулы и обеспечивало возрастание степени свободы выбора и активности центральных мозговых процессов” [Sperry, 1977, с. 121]. Понятно, что “возрастание степени свободы выбора” связано с развитием нисходящих “эмерджентных воздействий”, т.е. по существу с процессами самоорганизации, саморегуляции и проявлениями свободы воли. “Нисходящий причинный контроль” – информационная, психическая причинность – действует на различные нижележащие уровни нервной системы, проникая и на генетический уровень, о чем свидетельствуют результаты молекулярной генетики. К.В. Анохин подчеркивает, что “во время обучения экспрессия генов в мозге находится под когнитивным контролем, переходя из-под влияния только локальных клеточных и молекулярных взаимодействий под контроль более высокого порядка – общемозговых систем, составляющих индивидуальный опыт организма” [Анохин, 2010, с. 459].

Нисходящая детерминация служит поддержанию целостности сложной самоорганизующейся системы организма, состоящей из множества самоорганизующихся элементов и подсистем со своими специфическими программами. Психика как раз и является выражением программы целостного организма, которая реализуется в форме нисходящих регуляций. В предложенной мной гипотезе происхождения качества субъективной реальности в ходе эволюции [Дубровский, 2007] предпринимается попытка показать, что она возникла в процессе образования многоклеточных организмов.

Это была находка эволюции, позволившая решить сложнейшую проблему сочетания программы функционирования отдельных клеток, отработанной за сотни миллионов лет эволюции, с программой целостного многоклеточного организма, проблему нахождения оптимальной меры централизации и автономизации контуров управления, меры, не нарушающей фундаментальных программ отдельных клеток, но способной обеспечить сохранение целостности многоклеточного организма и эффективность его поведения во внешней среде. Эта мера централизации и высокой оперативности управления поведением была достигнута благодаря возникновению психического управления у тех многоклеточных организмов, которые активно передвигаются во внешней среде. Отсюда теснейшая связь моторных и психических функций (у организмов с минимальной двигательной активностью, прикрепленных к одному месту, психика не развивается). Единство, взаимообусловленность восходящих и нисходящих детерминаций – фундаментальный принцип любой самоорганизующейся системы.

У человека высшие формы нисходящих детерминаций выступают, как уже говорилось, в форме психической причинности, которая знаменует активность нашего Я, является функцией Эго-системы головного мозга. Она реализуется в виде произвольного действия, которое зависит от актуализации в данном интервале тех или иных ценностных структур, диспозиционально укорененных в Эго-системе. Поскольку нас, в конечном счете, интересует проблема свободы воли, то речь идет о ментальной причине, т.е. задаваемой состояниями субъективной реальности. Явление субъективной реальности, обладающее для личности более высоким ценностным (и веровательным) рангом, способно обладать и более мощным причинным действием, в том числе на собственные телесные процессы.

Хорошо известны соматические эффекты “сверхценной идеи” и многие подобные проявления чрезвычайной мощи психической причинности, саморегуляции, ментального управления. Один из таких известных мне самых поразительных примеров описан замечательным историком Эрнестом Ренаном. В 177 году в городе Лионе римским прокуратором была устроена публичная казнь христиан. Среди них была, запомните это имя, Бландина, рабыня служанка, хозяйка которой тоже являлась христианкой. Бландину весь день непрерывно пытали. Ее распинали на дыбе, секли железными прутьями, сажали на раскаленное кресло, сжигавшее ее тело, бросали диким зверям, которые рвали ее и волочили по арене. Но всякий раз после очередной пытки на приказ отречься она отвечала: “Я христианка. Мы ничего дурного не делаем”. Э. Ренан пишет: “Бландина проявила поразительную энергию и бесстрашие. Она утомила палачей, сменявшихся при ней с утра до вечера. Побежденные мучители признались, что истощили все свои пытки и объявили, что не понимают, как она еще может дышать с телом изломанным и пробитым. Они уверяли, что она должна была умереть после каждой из пыток, которым она была подвергнута” [Ренан, 1991, с. 173].

Таковы могут быть следствия “нисходящих регуляций” – ментальных причин и проявлений свободы воли. Но необязательно далеко ходить. Перед нами опыт Великой Отечественной войны, множество высочайших образцов силы духа и воли, выдающихся подвигов во имя Родины. Факты такого рода имеют первостепенное значение для анализа и теоретического осмысления ментальной причинности и проблемы свободы воли именно под углом медицинских, нейрофизиологических, психосоматических вопросов. А.М. Иваницкий в своей статье справедливо подчеркивает перспективность исследования нисходящих регуляций для понимания свободы воли, которая, как он отмечает, в наибольшей мере проявляется в процессах мышления и творчества. Создается, однако, впечатление, что перспектива результативности таких исследований мыслится им как весьма отдаленная и что им недостаточно учитываются уже достигнутые результаты в изучении существенных элементов и динамических звеньев Эго-системы головного мозга, особенно тех, которые получены на основе неврологических исследований, опирающихся на опыт психиатрии.

В этом отношении, на мой взгляд, вопросы исследований проводимых в нашей нейрофизиологии слабо связаны с изучением проблемы Я, с теми направлениями комплексных исследований в неврологии, которые успели уже принести в этой области значительные плоды и способны стимулировать новые подходы в развитии нейронауки. Я имею в виду те направления, ярким представителем которых являются В. Рамачандран и его школа, работы А. Дамасио [Damasio, 2012] посвященные проблеме Я, продуктивные исследования на стыке нейрофизиологии, психоневрологии и психиатрии (см., например, фундаментальный труд проф. Л.М. Литвака, остающийся, как ни странно, вне поля внимания представителей нашей нейронауки [Литвак, 2007]). В разделе своей книги “Свобода воли” В. Рамачандран говорит о “чувстве ответственности” как непременном свойстве свободы воли, рассматривает феномены “желания действовать” и “веры в свои возможности”, другие проявления активности Я. На основе кропотливых исследований психопатологических случаев он выясняет зависимость этих составляющих свободы воли от определенных структур мозга. Все это опровергает мнение тех философов, которые признавая свободу воли, исключают возможность ее продуктивного изучения средствами нейронауки [Смит Роджер, 2013]. Анализируя, например, синдром “чужой руки” (когда рука пациента, выполняет действия, которые он не желает) и другие патологические случаи, В. Рамачандран показывает, что “желание критически зависит от передней части поясной извилины”, которая играет важную роль “в проявлениях свободы воли” [Рамачандран, 2014, с. 339–340]. Его труды демонстрируют множество подобных корреляций, проливающих свет на многомерную динамическую организацию Эго-системы головного мозга, т.е. нашего Я. В заключении своей книги он пишет: “Моей целью было создать новую точку отсчета для того, чтобы объяснить “я” и болезни этого “я”” [Рамачандран, 2014, c. 341]. Он убежден, что “нейробиология и неврология дают нам новую уникальную возможность разобраться в структуре и функциях “я”, не только извне наблюдая поведение, но также изучая внутреннюю работу мозга” [Рамачандран, 2014, с. 340]. Именно это направление исследований выражает главную, стратегическую задачу современной нейронауки.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Показано многообразие форм и проявлений свободы воли как необходимого свойства сознания, субъективной реальности человека, как атрибута личности. Отрицание свободы воли на основе обсуждаемых нейрофизиологических экспериментов несостоятельно. Проведен критический анализ теоретических способов отрицания свободы воли с позиций радикального физикализма и бихевиоризма. Подчеркивается первостепенное значение нейронаучных исследований этого феномена для разработки проблемы “Сознание и мозг”, решения актуальных задач медицины и когнитивной науки, для повышения эффективности управляющих функций сознания, способности саморегуляции. Все это требует более основательной разработки феноменологии и эпистемологии субъективной реальности. На основе предлагаемого информационного подхода рассматривается тот системный уровень мозговой нейродинамической самоорганизации, который определяет сознательно переживаемые психические процессы; при этом акт свободы воли представляет акт самодетерминации этого системного уровня, что равнозначно акту самодетерминации нашего Я.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Актуальные вопросы нейрофилософии / Гл. ред. серии “Нейрофилософия” Д.И. Дубровский. М.: ИИнтел, 2016. 284 с.

Анохин К.В. Мозг и память: Биология следов прошедшего времени. Вестник Российской академии наук, 2010. 80 (5–6): 455–461.

Балабан П.М., Гуляева Н.В. Нейрофилософия. Журн. высш. нервн. деят., 2015. 65(4): 498–502. Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М.: Прогресс-традиция, 2009. 272 c. Дубровский Д.И. Психические явления и мозг: философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М.: Наука, 1971. 386 с.

Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. М.: Высшая школа, 1980. 286 с. Дубровский Д.И. Психофизиологическая проблема и информационный подход. Методологические аспекты изучения деятельности мозга. М.: Наука, 1986: 108–134. Дубровский Д.И. Проблема идеального. Субъективная реальность. 2-е доп. изд., М.: Канон+, 2002, 368 с. (Первое изд.: М.: “Мысль”, 1983. 228 с.).

Дубровский Д.И. Зачем субъективная реальность, или “Почему информационные процессы не идут в темноте?” (Ответ Д. Чалмерсу). Вопросы философии. 2007, 3: 90–104. Дубровский Д.И. Обман: философско-психологический анализ. Изд. 2-е, доп., М.: Канон+, 2010а. 336 с.

Дубровский Д.И. Явления сознания и мозг: проблема расшифровки их нейродинамических кодов (Доклад на научной сессии Общего собрания Российской академии наук “Мозг: Фундаментальные и прикладные проблемы”, 15 декабря 2009 г.). Мозг. Фундаментальные и прикладные проблемы. М.: Наука, 2010б: 128–136.

Дубровский Д.И. Проблема “Сознание и мозг”: Теоретическое решение. М.: Канон+, 2015. 208 с.

Захаров В.Д. Р. Пенроуз о сознании: апофатический подход. Метафизика. Научный журнал. 2013 (3): 199–207.

Иваницкий А.М. О книге Джеральда Эйдельмана и Джулио Тонони “Сознание. Как материя приобретает способность к воображению”. Журнал высш. нервн. деят. 2002. 52 (3): 377–384.

Иваницкий А.М. “Чтение мозга”: достижения, перспективы и этические проблемы. Журн. высш. нервн. деят. 2012. 62 (2): 133–142.

Иваницкий А.М. Детерминизм и свобода выбора в работе мозга. Журн. высш. нервн. деят. 2015, 65 (4): 503–512.

Иванов-Смоленский А.Г. Очерки экспериментального исследования высшей нервной деятельности человека. М, 1971.

Левин Г.Д. Трактат о свободе воли. М.: Канон+, 2009. 192 с.

Литвак Л.М. “Жизнь после смерти”: предсмертные переживания и природа психоза. Опыт самонаблюдения и психоневрологического исследования / Под ред. и со вступительной статьей Д.И. Дубровского. М.: Канон+. 2007. 672 с.

Матюшкин Д.П. Психофизиология с позиций клеточного и системно-информационного подхода. Системная психология и социология. 2010, 1 (2).

Матюшкин Д.П. О возможных нейрофизиологических основах природы внутреннего “Я” человека. Физиология человека. 2007. 33 (4): 1–10.

Мишура А.С. Проблема свободы воли и нейропсихология. Psychology. Historical-critical Reviews and Current Researches. 2013. № 1–2. P. 6–29.

Оуэн А.М., Коулмэн М.Р, Боули М., Дэвис М.Х., Лорис С., Пикард Д.Д. Как обнаружить признаки сознания у пациентов в вегетативном состоянии. Горизонты когнитивной психологии. М.: Языки славянских культур, 2012: 123–127.

Панов А.Д. Проблема сознания в фундаментальной физике. Технологическая сингулярность, теорема Пенроуза об искусственном интеллекте и квантовая природа сознания. Метафизика. 2013. 3 (9): 142–188.

Пенроуз Р., Шимони А., Картрайт Н., Хокинг С. Большое, Малое и человеческий разум / Под ред. М. Лонгейра. М., “Мир”, 2004. 192 с.

Разеев Д.Н. Проблема свободы воли в контексте исследований нейронауки. Журн. высш. нервн. деят., 2017. 67(6): 721–727.

Рамачандран В.С. Мозг рассказывает. Что делает нас людьми. М.: Карьера Пресс. 2014. 422 с.

Ренан Эрнест. Марк Аврелий и конец античного мира. М.: Терра, 1991. 254 с.

Симонов П.В. Лекции о работе головного мозга. Потребностно-информационная теория высшей нервной деятельности. М.: Изд. Института психологии РАН. 1998. 96 с.

Смит Роджер. Свобода воли: западные альтернативы биологическому редукционизму. Философский журнал, 2013. 10: 23–33.

Сперри Р.У. Перспективы менталистской революции и возникновение нового научного мировоззрения. Мозг и разум. Под ред. Д.И. Дубровского. М.: Наука, 1994. 20–44.

Фромм Эрих. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. 272 с.

Юлина Н.С. Роджер Пенроуз: Поиски локуса ментальности в квантовом микромире. Вопросы философии. 2012, 6: 116–129.

Bunge M. The Mind-Brain Problem: a psycho-biological approach. Oxford, N.Y, 1980. 293 p. Carnap R. Logical Foundation of the Unity of Science. Reading in Philosophical Analysis. N.Y., 1949: 409–417.

Damasio A. Self comes to Mind. Constructing the Conscious Brain. Vintage Books, London, 2012. 367 p.

Dubrovsky D. The Problem of the Ideal: The Nature of Mind and its relationship to the Brain and Social Medium. M.: Progress Publshters, 1988. 273 p.

Hameroff S.R., Penrose R. Conscious events as orchestrated spacetime selections. Journal of Consciousness Studies. 1996. 3 (1): 36–53.

Hempel K.G. The Logical Analysis of Psychology. Readings in Philosophical Analysis. N. Y., 1949: 378–387.

Libet B. Unconscious Cerebral Initiative and the Role of Conscious Will in Voluntary Actions. The Behavioral and Brain Sciences. 1985. 8: 529–566.

Margolis J. Persons and Minds: The Prospects of Nonreductive Materialism. Dordrecht-Boston, 1978. 309 p.

Pratt C.C. Free Will. Mind, Matter and Methods. Minneapolis, 1966: 182–190.

Ryle G. The Concept of Mind. London 1976.

Soon C.S., Brass M., Heinze H.J., Haynes J. Unconscious determinants of free decisions in the human Nature. Neuroscience. 2008. 11: 543–545.

Sperry R.W. Forebrain Comissurotomy and Conscious Awareness. The Journal of Medicine and Philosophy. 1977. 2 (2, June): 116–125.

Swartz N. Emergence and Materialist Theories of Sentience. The Philosophy Forum, 1975. 14 (3).

Wegner D.M. The illusion of conscious will. Cambridge, MA: MIT Press. 2002. 419 p.

 

The article examines various manifestations of free will. In order to become a sufficiently specific subject of neuroscience research, their thorough phenomenological analysis is necessary. It was shown the inconsistency of the negation of free will on the basis of the experiments of B. Libet and C. Soon. Manifestations of free will are phenomena of subjective reality. The question is, what is the way of their connection with the brain processes. An information approach is proposed to answer this difficult question. Mental causality is considered as information causality and is associated with the notion of “descending emergent causation” (R. Sperry), on the basis of which freedom of will is explained as an process of self-organization, selfdetermination at the level of the ego-system of the brain. It is important to underline the strategic significance of neuroscience studies of the Ego problem, the activity of consciousness as the ability to express one's will.

 

 

К списку статей

 

 

 

 

 

 

 

Возможно ли чтение мыслей другого человека на основе исследований мозга?

 

Положительный ответ на вопрос, обозначенный в заголовке статьи, был дан мной более пятидесяти лет тому назад в ряде публикаций начала 60-х годов прошлого века[64] и несколько позднее в статьях, опубликованных в журнале «Вопросы философии» и в других изданиях[65], а затем в автореферате докторской диссертации[66], основные материалы которой были изданы в виде монографии[67]. В этих работах утвердительный ответ на поставленный выше вопрос выводился из предложенного мной информационного подхода к проблеме «Сознание и мозг» и постановки на этой основе задачи расшифровки мозговых нейродинамических кодов психических явлений. Подробный анализ задачи расшифровки мозговых нейродинамических кодов и способов ее решения представлен в указанной монографии.

Вскоре аналогичный подход и терминологию расшифровки мозговых кодов в исследовании психических явлений стала также использовать Н.П. Бехтерева, с которой я начал тесно сотрудничать[68]. Особенно плодотворными для меня были обсуждения этих вопросов с такими крупными специалистами, работавшими с Н.П. Бехтеревой, как П.В. Бундзен и В.М. Смирнов[69].

Однако в 1980 г. это сотрудничество было резко прервано вышедшей в органе ЦК КПСС журнале «Коммунист» статьей, в которой разработка проблемы расшифровки мозговых кодов психических явлений уничтожалась на корню, объявлялась идеологически чуждой советской науке. В качестве главного виновника объявляли меня. В этой статье (автором, которой, как ни странно на первый взгляд, был академик Н.П. Дубинин) рассматривались пять моих публикаций, особенно остро книга и статья, в которой обсуждались социальные аспекты расшифровки мозговых кодов[70]. После двух больших цитат, приведенных из этой статьи, в которых шла речь о «закрытости» субъективного мира личности и возможных социальных последствиях расшифровки мозговых кодов субъективной реальности, было сказано: «Так, фраза за фразой автор в своих софистических рассуждениях,

отталкиваясь от биологизации социального, соскальзывает в плоскость проблем,

имеющих уже отнюдь не естественно научный, но общественно-политический аспект, через расшифровку нейродинамического кода предлагается проникать в душевный мир человека… Тут уже не просто досужие умозрения… тут претензии на рекомендации с совершенно чуждых нам научных и идеологических позиций»[71]. Академик Дубинин, умевший быстро подлаживаться под партийные установки, опираясь на «доклад товарища Л.И. Брежнева на ХХV съезде КПСС» и, кстати, на положения Э.В. Ильенкова[72], орудуя идеологической дубиной, громил в этой статье своих противников – выдающихся генетиков академика Б.Л. Астаурова и проф. В.П. Эфроимсона за отход от марксизма, «биологизацию» социальных факторов. Что касается меня, то я мало интересовал Дубинина, ему в редакции «Коммуниста» помогли с критикой в мой адрес. «Да есть ли предмет для последних, – продолжает он, – когда речь идет об азбучных истинах исторического материализма? – Нет»[73]. «Тут налицо открытая ревизия марксистско-ленинского понимания природы сознания»[74]. И далее подвергается уничтожающей критике предлагаемый мной информационный подход для объяснения связи явлений субъективной реальности с мозговыми процессами[75].

Людям старшего поколения хорошо понятно, что означала тогда такая аттестация в главном печатном органе ЦК КПСС и какая судьба предназначалась для исследований мозговых кодов психических явлений. Н.П. Бехтерева в статье не упоминалась. Но она сразу порвала со мной все отношения, даже запретила общаться со мной своим сотрудникам и перестала использовать в своих публикациях понятия кода и декодирования нервных процессов. Правда, года через полтора-два, когда все как будто успокоилось и я, на удивление, продолжал оставаться профессором МГУ, она пыталась восстановить со мной отношения, но мне уже этого не хотелось. Вскоре у нее в институте изменилась ситуация и исследования нейродинамических кодов постепенно сошли не нет. Однако она успела выпустить солидную книгу, в которой обобщались проведенные ее группой многолетние исследования в этой области, несомненно, представляющие большой научный интерес[76].

Я позволил себе этот небольшой исторический экскурс, чтобы, во-первых, отметить проводившуюся у нас уже в те давние годы серьезную разработку проблемы расшифровки мозговых кодов психических явлений, которая имела прямое отношение к вопросам, составляющим предмет данной статьи, и была, по меньшей мере, сильно заторможена по идеологическим соображениям партийных функционеров, подобравших для своих целей такую высокопоставленную фигуру, как академик Дубинин, и, во вторых, желая подчеркнуть то важное обстоятельство, что с 60-х годов прошлого века нейронаучные исследования психических явлений в основном шли в русле информационно-эволюционной парадигмы (с использованием понятий кодирования и декодирования информации в нервной системе)[77].

В том же парадигмальном русле нейронаука развивается и в наше время, используя все более эффективные методы исследования бессознательно-психических процессов и явлений субъективной реальности. В последние два десятилетия успешно развивается направление, именуемое »Чтением мозга» («Brain Reading); его можно назвать также «Нейрокриптологией», ибо оно имеет своей целью расшифровку нейродинамических кодов различных психических явлений, в том числе явлений субъективной реальности. Еще более десяти лет тому назад японские исследователи Ё. Мияваки, Ю. Камитани и их сотрудники расшифровали нейродинамические эквиваленты зрительного восприятия статичных черно-белых объектов (отводя сигналы от мозга испытуемых, воспроизводили на экране компьютера переживаемые ими в данный момент зрительные образы). Спустя несколько лет нейрофизиологи из Института Беркли в Калифорнии (Ш.Нишимото, Э.Гэлбрейт и др) получили такой же результат с цветными движущимися образами (воспроизводя на экране компьютера фрагменты воспринимаемого цветного фильма). В моих работах эти достижения неоднократно рассматривались под углом перспективы расшифровки мозговых кодов более сложных психических явлений[78].

За последние годы на основе методов визуализации нервных процессов, отведения сигналов от отдельных нейронов и картирования мозга, а также ряда других методов (но главным образом благодаря ПЭТ, МЭГ, ФМРТ) установлено большое число достаточно четких корреляций между определенными психическими явлениями и соответствующими нервными процессами. Они широко используются для создания новых нейротехнологий и в медицинских целях, применяются в робототехнике, различных интерфейсах «мозг-компьтер-машина». На их основе созданы средства, позволяющие парализованному человеку мысленно управлять курсором компьютера и инвалидной коляской и даже экзоскелетом, благодаря которому парализованный человек может самостоятельно ходить. Созданы также протезы конечностей, управляемые мысленно, точно так же как мы управляем мысленно своей рукой. Эти нейрокорреляты касаются не только действий, но и довольно сложных явлений субъективной реальности, имеющих прямое отношение процессам мышления, например отдельных слов, которые мысленно про себя произносит испытуемый, определения феномена внимания, намерений человека, выяснения ложных ответов на задаваемые ему вопросы (своего рода детектор лжи на основе ФМР-томографа)[79]. Недавно японские исследователи из Киотского университета под руководством Юкиясу Камитани (Yukiyasu Kamitani), используя технологию «глубокой генеративной нервной сети», смогли расшифровывать не только образы воспринимаемого объекта, но и воспоминания о нем (см.: https://nplus1.ru/news/2018/01/12/dnn-psychic). Крупным достижением, относящимся к возможности чтения мыслей другого человека, являются исследования английского нейрофизиолога Э. Оуэна и его коллектива, которые позволили установить коммуникацию с больной, пребывавшей после травмы мозга пять месяцев в вегетативном состоянии. На основе ФМР-томограмм ее мозга было установлено наличие у нее сознания и способность отвечать на вопросы[80]. (Подробнее об этом – ниже).

Особо следует сказать о таком выдающемся вкладе в нейронаучные исследования психических явлений как открытие зеркальных нейронов и зеркальных систем мозга. Оно было сделано итальянским нейрофизиологом Джакомо Риццолатти и его исследовательской группой еще в 80-х годах прошлого века, но многоплановые исследования в этом направлении широко развернулись в последние два десятилетия[81]. Они раскрыли новые аспекты проблемы кодирования и декодирования различных видов информации, связанной с явлениями субъективной реальности. Было показано, что зеркальный механизм одновременно осуществляет "кодирование сенсорной информации в моторных терминах"[82], "фиксирует интенциональный аспект действия, общий для наблюдателя и исполнителя"[83], обеспечивая тем самым понимание действий другого. Зеркальные системы позволяют "сформировать базовое моторное знание о значениях действий”, кодируемых различными нейронами. Это "моторное знание "играет решающую роль при построении значений объектов"[84].

Вместе с тем "это знание фундаментально значимо для построения базового понимания целенаправленности"[85]. "Тесная связь между зрительными и моторными ответами зеркальных нейронов свидетельствует о том, что в то время как индивид наблюдает за выполнением действий другим, в его мозге выполняется потенциальный моторный акт, по всем своим характеристикам сходный с тем, который спонтанно активируется при подготовке и выполнении реального действия. Различие лишь в том, что в одном случае это действие остается потенциальным, а в другом переводится в последовательность конкретных движений"[86]. Благодаря нашим зеркальным системам, мы способны "незамедлительно распознавать определенные типы действий", производимых другими. Такое понимание возникает мгновенно, оно "полностью лишено каких-либо рефлексивных, концептуальных или лингвистических опосредований"[87].

Наряду с исследованием зеркальных механизмов сенсорно-моторных преобразований в последние годы открыты и изучены те мозговые структуры, которые ответственны за эмоциональные состояния и их восприятие и понимание другим человеком[88]. Это верно но для всех так называемых первичных эмоций (страх, гнев, боль, удивление, радость и т.д.), выработанных в ходе эволюции и сохраняющих свою адаптивную функцию. Акт мгновенного понимания эмоций другого обусловлен тем, что в зеркальной системе у наблюдающего возникают "потенциальные висцеромоторные акты", которые в актуальной своей форме как раз и вызывают переживание соответствующих эмоций. Таким образом, зеркальные системы образуют фундаментальный механизм коммуникации, социальных взаимодействий между индивидами.

Здесь нужно подробнее рассмотреть связь между "Чтением мозга" и тем, что называют "чтением мысли», уточнить, что имеется в виду под "мыслью". Одно дело, когда мы берём целостный интервал субъективной реальности, как "текущего настоящего", переживаемой данной личностью, скажем, в течение одной минуты. Пусть это будет фрагментом размышления о чем-нибудь незначительном. Уже в нем мы обнаружим разнообразное и сложное "содержание", которое пребывает "в движении", находится под влиянием мелких "скачков" внимания, включает не только чувственные образы (например, зрительные представления), слабо вербализованные суждения, умозаключения и оценки, но и эмоциональный фон, состояния нерешительности, сомнения или вдруг возникшего как бы ниоткуда чувства убежденности. При попытках описания такого минутного или несколько более длительного интервала можно обнаружить множество других психических состояний, с трудом поддающихся описанию. А иногда этот минутный интервал представляет некое аморфное состояние, о котором уже в следующий момент нельзя вспомнить и сказать что там было. Таких пустот в "текущем настоящем", взятом в более широком интервале, измеряемом часами или целым днём, очень много. Интересно было бы провести эксперимент, если бы это стало возможным, – записать состояние субъективной реальности индивида за весть день: от утреннего пробуждения до засыпания без сновидений. Сейчас такой возможности, конечно, нет. Но даже если мысленно представить это, то нетрудно убедиться в наличии довольно ничтожного содержании осознаваемых состояний, занимающих большую часть нашей жизни. Разумеется часто мы переживаем значительные для нас состояния субъективной реальности, в которых чётко выражены наши желания, определённые намерения, планы действий, наше отношение к другому человеку, к важному событию и т. п., включая размышления по этим поводам, которые мы скрываем и которые было бы крайне интересно, а иногда очень нужно узнать другому. Именно в таких случаях обычно ставится вопрос о "чтении мыслей". Причём подразумевается, что оно должно совершаться помимо воли человека на основе использования нейротехнологий, декодирования его мозговых процессов. Выше уже шла речь, что даже на нынешнем уровне развития методов нейронауки такое чтение мыслей, правда, в сравнительно простых случаях оказывается вполне возможным. Примером служат установление ложных ответов испытуемого с помощью применения ФМР-томографии. Если таким путём удаётся установить, что человек думает одно, а говорит неправду, то почему это нельзя назвать "прочтением" его мысли?

Гораздо более широкие возможности открываются, когда испытуемый согласен сотрудничать с экспериментатором. Я говорил уже о замечательном факте установления коммуникации с больной, находящейся в вегетативном состоянии. Ее просили ярко представить, что она играет в теннис и в это время записывали изменения в ее мозге с помощью ФМРТ, а затем просили представить, что она проходит у себя дома по комнате, и делали то же самое. Это позволило в дальнейшем по томограммам довольна точно определять, думает она об игре в теннис или о прохождении по комнате. После этого сказали, что ей будут задавать вопросы, и при ответе "да" она должна представлять игру в теннис, а при ответе "нет" прохождение по комнате. Как оказалось при проверке, она правильно отвечала на задаваемые ей вопросы. Эти ответы были ее мыслями, которые "прочитывались" на основе наблюдения определённых изменений в ее мозге. О более простых случаях "чтения мозга", установления нейродинамических коррелятов психических явлений (переживаемого отдельного зрительного образа или намерения совершить определённое действие) тоже говорилось выше.

Разумеется, пока мы находимся лишь в начале долгого пути расшифровки мозговых нейродинамических кодов психических явлений, и этот путь сулит нам не только решение многих медицинских и социальных проблем, но также многочисленные риски и угрозы (особая тема, требующая специального основательного анализа!).

Но подойдём к проблеме с другой стороны. Ведь "чтение" мыслей - обычная процедура повседневных коммуникаций. Мы узнаем о мыслях другого по его речи, интонациям, выражению глаз, мимике, а, главное, по его действиям. Часто перед нами возникает сложная задача определения степени искренности нашего собеседника, доверия к нему, иногда же – разоблачения его лжи (этот весьма актуальный аспект проблемы коммуникации я оставляю здесь в стороне, поскольку он широко освещался и анализировался мной в отдельной книге[89]).

Во всяком случае детекция и понимание мыслей другого есть всегда результат расшифровки кодов психических явлений. В обыденной жизни это - внешние коды (речевые, письменные, "двигательные", соматические. В большинстве случаев они являются для нас "естественными" кодами, т.е. такими, информационное содержание которых для нас "открыто", дано нам как бы непосредственно (в отличие от "чуждых" кодов, требующих анализа структуры носителя информации, специальной, иногда весьма трудной, операции декодирования, которая тем не менее означает лишь одно: преобразование "чуждого" кода в "естественный" (в простейшем примере перевод незнакомого английского слова на русский с помощью словаря). Однако мы знаем, что всякое явление субъективной реальности, содержание которого передано нам в форме "естественного" кода, первоначально существует в форме мозгового нейродинамического кода в головном мозгу определенного человека и, как свидетельствует нейронаука, проходит в течении нескольких десятков или сотен миллисекунд цепь кодовых преобразований в мозговых структурах, прежде чем получит внешний выход в виде слов или в различных других привычных, понятных для нас внешних объективаций – письменных, изобразительных, электронных, предметных и т.д. Именно этот первичный код является предметом расшифровки, когда речь идёт о "чтении мозга". Но здесь мы сталкиваемся с интересным парадоксом: когда я, например, вижу сейчас дерево перед моим окном, то оно, как и всякое явление субъективной реальности, дано мне в форме "естественного" кода, непосредственно: я переживаю образ дерева и ничего не знаю о его мозговом носителе, не чувствую его. Для всех других мой образ существует в форме "чуждого" кода, и в этом проявляется относительная закрытость субъективного мира личности. В то же время и для меня устройство моего "естественного" кода наглухо закрыто, точно так же, как и для другого. Парадокс состоит в том, что мозговой нейродинамической носитель переживаемого мной сейчас зрительного образа в одно и то же время представлен для меня и "естественным" и "чуждым" кодом. Я могу передать содержание переживаемой мной мысли другому посредствам речи. Но что при этом происходит? Моя речь естественный декодер моих мыслей; происходит мгновенное перекодирование моего исходного мозгового кода в моторные программы речевого аппарата и последующую его работу, производящую поток звуков, который воздействует на слуховой аппарат моего собеседника, кодируется его слуховыми рецепторами, затем неоднократно перекодируется на пути к высшим интегративным структурам мозга. в которых формируется во многом аналогичная моей кодовая структура, выступающая для него в форме "естественного" кода, открывающая ему непосредственно содержание моей мысли. Нечто похожее происходит и тогда, когда исследователь с помощью специальных технологических устройств, подсоединенных к моему мозгу, хочет определить переживаемое мной зрительное представление. Записанные им с помощью томограмм нейродинамические корреляты этого представления синтезируются в соответствующий образ на экране компьютера, который воспринимается исследователем таким же образом, как я воспринимаю дерево, растущее за окном; и на этот раз уже у него в мозгу формируется "естественный" код, аналогичный моему, и он "понимает" его содержание. Теоретически допустимо, что и я сам могу с помощью аутоцереброскопа формировать у себя достаточно определённые образы или мысли и затем наблюдать в своём мозге их нейродинамические корреляты, фиксировать их с помощью различных методов визуализации, выводить на экран соответствующие образы; более того использовать полученные интерфейсы "мозг-компьютер" в целях самосовершенствования (или в медицинском плане), в том числе для себя лично.

При таком "чтении мозга" остаётся, конечно, проблема контекста, фона и мотивации: выделяется большей частью лишь незначительная часть "содержания" данного "текущего настоящего", то, что попало в поле внимания в данный момент, как бы его центральное когнитивное "содержание" ("дерево" в его главных чертах, другой предмет, какое-либо отдельное психическое состояние); но при этом размываются многие детали предмета, отсекается многообразие его фона, в тени остаются мотивы, поводы восприятия именно этого предмета и, главное, сложный смысловой, личностный контекст данного восприятия. Все это существенно обедняет "чтение мысли". Тем не менее, оно происходит и во многих случаях позволяет получить существенную информацию. Для расширения содержательного диапазона "чтения мысли" необходимы более эффективные методы по сравнении с теми, которыми располагает современная нейронаука. Об этом речь будет далее.

Я подобно остановился на рассмотрении нынешней ситуации в области "чтения мысли" при помощи "чтения мозга" для того, чтобы проявить критическое отношение к пессимистическим оценкам перспектив развития этого направления нейронауки и смежных с нею областей знания. Признавая большое значение этого направления исследований и его успехи, некоторые авторы все же высказывают сомнение, что подлинное чтение мыслей другого на основе показателей его мозга все же невозможно в силу уникальности личности, ее внутреннего мира, неповторимого биографического прошлого и, соответственно, субъективного опыта; ведь даже у одного и того же человека размышления в разное время об одном и том же предмете не совпадают друг с другом по смыслу, мотивации, направленности внимания[90]. Эти контраргументы заслуживают внимания, но не могут опровергнуть принципиальную возможность все более основательного «чтения мыслей» другого на основании развития «чтения мозга». Опыт показывает, что уникальность каждого из нас не препятствует тому, что в ряде случаев и отношений мы можем «читать» и понимать мысли друг друга, так как в мире нет ничего абсолютно уникального. Единичное и уникальное познается нами путем формирования подходящих их инвариантов, и они дают возможность постигнуть его смысл. Так поступает всякий научный исследователь, сталкиваясь с чрезвычайным эмпирическим разнообразием определенного класса явлений. Тот, кто изучает психические явления в их связи с деятельностью мозга делает то же самое, формирует личностные и межличностные инварианты единичных явлений и экспериментирует с ними. Главное для него наличие эффективных методов. От них зависит прогресс в расшифровке мозговых кодов. Я уже говорил в начале, что новый этап в нейронаучной исследования психики и сознания был достигнут в последние десятилетия благодаря созданию методов картирования и визуализации мозговых процессов (это в основном методы ПЭТ, МЭГ, ФМРТ); главным образом с их помощью были достигнуты важнейшие результаты в области «чтения мозга».

Сейчас нейронаука вступает в новый этап, созданы (во многом благодаря результатам НБИКС-конвергенции) новейшие, гораздо более эффективные способы нейровизуализации, основанные на методах онтогенетики, онтохимии, нейрорадиологии. Они позволяют исследователю проникать в глубокие структуры мозга неинвазимным путем, сквозь кости черепа, используя эффект прохождения света сквозь твердые тела. Их разрешающая способность намного превосходит прежние методы. С их помощью можно делать запись и фотоснимки специально выделяемых звеньев нейронной активности, охватывающих большие популяции нейронов (насчитывающих десятки, сотни тысяч и миллионы нейронов). Это качественно новый уровень исследования мозга и психических явлений, который уже в ближайшем будущем принесет новые крупные результаты в «чтении мозга», в расшифровке мозговых кодов явлений субъективной реальности. И мы должны быть готовы к тому, что это не только откроет принципиально новые перспективы в развитии медицины и преобразовании человека, но и поставит перед нами трудные, чрезвычайно значимые этические и социальные проблемы.

 

 

 

 

 

 

В начало

К списку статей

 

 

 

 

 



[1] Отчасти такой обзор содержится в статье: Иваницкий А.М. О книге Джералда Эдельмана и Джулио Тонони «Сознание. Как материя приобретает способность к воображению» // Журнал высшей нервной деятельности, 2002, т. 52, № 3.



[1] Для примера укажу на весьма содержательные работы С.Ф. Нагумановой ( 2, 3, 4) и А.Ю. Алексеева (5), опубликованные в центральных журналах, а затем в коллективной монографии (6)  В них автор книги мог бы найти немало для себя полезного.

[2] Эти положения были выдвинуты и развивались в ряде небольших статей и выступлений на научных конференциях (14), а затем в публикациях 1966 – 1969 гг. и в автореферате докторской диссертации в 1968 г. (15).

[3] В аналитической философии, насколько мне известно, мысль о возможности интерпретации ментальных явлений в качестве информации, которая воплощена в мозговых процессах, представляющих собой «подобие знаковых систем», была впервые четко высказана в 1973 г. А. Данто (16), а затем в 1975 г. К. Хукером  (17).  Последний, правда, склонялся к онтологическому истолкованию информации в духе Платона. Работы этих авторов под критическим углом зрения рассматривались мной в статье, опубликованной вскоре в журнале «Вопросы философии» (18). В работах Чалмерса я не обнаружил ссылок на эти публикации его коллег, а они в таких случаях необходимы.

[4] Принцип «структурной когеренции»  по-разному  интерпретируется в зависимости от тех  концепций, в которых он используется. Во всех случаях, однако, имеется виду определенный тип соответствия между ментальным и мозговыми паттернами, включая отношения гомоморфизма и изоморфизма. Мною была предпринята попытка тщательного анализа этого вопроса и обоснования изоморфного соответствия между чувственным образом (квантифицированным зрительным восприятием) и его нейродинамическим эквивалентом (паттерном). Этому был посвящен специальный раздел книги и в нем ставилась задача показать, что определенное описание инвариантов зрительного восприятия может служить первичной моделью для  исследования его нейродинамического эквивалента (10, с. 279 – 300).

[5] Можно было бы высказать еще ряд других серьезных критических замечаний, по сравнению с теми, которые сделаны В.В. Васильевым, но это потребовало бы слишком много места. Те, кому это интересно, могут познакомиться с моей статьей, специально посвященной анализу концепции Чалмерса (9). Она представляла ответы на вопросы Чалмерса, поставленные им в краткой переписке между нами. В частности, я пытаюсь дать обоснованные ответы на следующие «трудные» вопросы: 1) почему в ходе эволюции возникло качество субъективной реальности  и 2) почему некоторые информационные процессы в мозгу, по выражению Чалмерса, «не идут в темноте». Я был бы искренне благодарен моим оппонентам по этим вопросам.

6. Работы Т. Нагеля, на мой взгляд, вносят важный вклад в разработку проблемы «сознание и мозг» в том отношении, что им четко определяется стратегия ее теоретического решения путем создания «концептуального моста» между понятиями, описывающими явления сознания и понятиями, описывающими мозговые процессы. Разрыв между ними создает «провал в объяснении», этот провал может и должен быть преодолен на основе создания концептуальной структуры, в которой теоретически корректно совмещаются, объединяются  оба эти типы понятий (20). Подробное рассмотрение взглядов Т. Нагеля, критические соображения по ряду вопросов и предложения, касающиеся способа преодоления «провала в объяснении» содержатся в моей статье (21). Уделяя столь много места Сёрлу и Деннету, В.В. Васильев ограничился тремя-четырьмя фразами о Нагеле, не затрагивающими его позиции по главному пункту теоретического решения «трудной проблемы». Кстати, Чалмерс в своей статье 1995 года воспроизводит  ход мысли Т. Нагеля, дословно повторяет слова о необходимости «концептуального моста» (22, р. 204).  

[7] Дополнительные критические аргументы содержатся в моих статьях, специально посвященных анализу концепций Дж. Сёрла (7) и  Д. Деннета (8).

[8]  См. недавнее обсуждение этой темы в журнале «Вопросы философии», на котором был представлен весь спектр трактовок онтологического статуса категории информации (26).

[9]  В последние годы нейронаука достигла значительных результатов в исследовании структурно-функциональных особенностей  Эго-системы головного мозга, которая образует высший, личностный уровень мозговой самоорганизации и управления, включающий сознательно-бессознательный контур психических процессов (работы Д. Эделмена, А. Дамасио, Б. Либета и др.). Анализируя и обобщая многочисленные исследования в этом плане, рассматривая два уровня Эго-системы головного мозга (генетический и биографический), отечественный нейрофизиолог Д.П. Матюшкин предложил  свою концепцию Эго-системы головного мозга, которая, на мой взгляд, заслуживает внимания не только  психологов, но и философов, занимающихся проблемой сознания (28) .

[10] Замечу, что отрицание оппонентом способности управлять по своей воле своими мыслями  сразу перечеркивает его  право на самостоятельное рассуждение, тем более на теоретические решения, включая и его отрицание данного тезиса.

[11] В этой связи важно отметить выдающиеся достижения молекулярной биологии и психогенетики. Экспериментально показано, что переживаемое психическое явление связано с экспрессией так называемых «быстрых» генов, т.е. сразу вызывает белковые трансформации  в соответствующих нейронах, синаптических связях и эффекторах разного уровня. Ведущий российский нейрофизиолог и специалист в области исследований памяти К. В. Анохин подчеркивает, что «во время обучения экспрессия генов в мозге находится под когнитивным контролем (!), переходя из-под влияния только локальных клеточных и молекулярных взаимодействий под контроль более высокого порядка – общемозговых систем, составляющих индивидуальный опыт организма»  (29, с.459). 

[12] Эти поразительные демонстрации силы духа представляют важнейшие фактические данные для  анализа и теоретического осмысления  психической причинности. Один из фактов такого рода – подвиг вольноотпущенницы Эпихариды во времена Нерона (33, с. 226 – 235). Еще более разительные примеры являют нам христианские мученики в древнем Риме, которые во имя  веры выносили неимоверные истязания. Не могу не вспомнить имя Бландины – рабыни-служанки из Лиона, где в 177 году была устроена знаменитая публичная казнь христиан. Ее непрестанно пытали весь день, распинали на дыбе и секли металлическими прутьями, сажали на раскаленное железное кресло, сжигавшее ее тело, бросали ее диким зверям, которые рвали ее и волочили по арене. Но всякий раз после очередной пытки на приказ отречься палачи слышали ответ: «Я христианка. Мы ничего дурного не делаем». Э. Ренан пишет: «Бландина проявила поразительную энергию  и бесстрашие. Она утомила палачей, сменявшихся при ней с утра до вечера. Побежденные мучители признались, что истощили все свои пытки и объявили, что не понимают, как она еще может дышать с телом изломанным и пробитым. Они уверяли, что она должна была умереть после каждой из пыток, которым она была подвергнута» (34, с. 173; см. его же: 35, глава 24). Таковы могут быть следствия ментальных причин. Но ведь необязательно далеко ходить. Перед нами опыт Великой Отечественной войны, многие поразительные примеры силы духа и воли, выдающиеся подвиги во имя Родины, долга, чести, справедливости. Этот опыт, к сожалению, крайне слабо используется психологами и философами.

[13]  «Тут нарушается вовсе физическая каузальность: возникновение Вселенной происходит без предшествовавших Большому взрыву во времени физических причин» ( 36, с.280). Можно привести многие другие примеры; к их числу относится явление «квантовой акаузальности». В результате экспериментально подтвержденного нарушения неравенства Белла «оказалось, что пары квантовых частиц, находящихся в так называемом запутанном состоянии, обнаруживают между собой корреляцию, которая не обладает никакими чертами физической причинности» (там же, с. 282).  Я привел эти примеры, чтобы отметить некорректность трактовки В.В. Васильевым «принципа каузальной замкнутости физического» с позиций современного физического знания.  

[14]  Достаточно напомнить об основательной разработке проблемы «целевой причинности», «функционально-целевого подхода» и концепции «органического детерминизма» И.Т. Фроловым, труды которого недавно переизданы (38).  Е.А. Мамчур справедливо отмечает: «если существуют такие феномены, как саморегуляция и самоорганизация, закономерности которых не редуцируемы к каузальным, можно утверждать, что телеономизм (второго рода) в природе также существует» (39, с. 248). Еще более определенно выражается по поводу «телеологического объяснения» В.Г. Борзенков, подчеркивающий теоретическое и методологическое значение концепции «целевой причинности» в исследовании биологических самоорганизующихся систем (40). Особенно хотелось бы отметить статью Ю. В. Сачкова (41), в которой есть специальный раздел «На путях к информационной причинности». В нем он, опираясь на труды Н.А. Бернштейна, В.А. Энгельгардта, М. Эйгена, Б. Б. Кадомцева и других крупных ученых. приходит к выводу, что  «информационный аспект» выступает сейчас в учении о причинности на первый план, так как связан «с раскрытием оснований внутренней динамики сложных систем» (там же, с.40).

[15] Критический анализ попыток квантово-механического объяснения сознания представлен во многих философских работах отечественных и зарубежных авторов, он содержится и в одной из моих статей (42), в которой приведена и библиография по этому вопросу.

[16]  Еще более мрачную оценку результатов разработки этой проблемы дают некоторые ведущие представители аналитической философии. Так, по мнению Т. Нагеля, сейчас «ни у кого нет правдоподобного ответа на проблему духа и тела» (45, с. 101); в решении этой проблемы возник «тупик» (там же, с.102); между сознанием и мозговыми процессами существует связь, «остающаяся для нас  непостижимой» (там же, с.107).

[17] Вопросы: 1. Как объяснить связь явлений субъективной реальности с мозговыми процессами, если первым нельзя приписывать массу, энергию, пространственные характеристики, а вторые ими по необходимости обладают?; 2. Как объяснить очевидную каузальную функцию явлений субъективной реальности по отношению к телесным процессам, если первым нельзя приписывать физические свойства?

[18] Исходные посылки:1. Информация необходимо воплощена в своем физическом носителе;2. Информация инвариантна по отношению к физическим свойствам своего носителя (т.е. может кодироваться по-разному); 3. Информация в самоорганизующихся системах может служить фактором управления.

[19] Дубровский Д.И. Новое открытие сознания? (По поводу книги Джона Серла «Открывая сознание заново»). Раздел 5 // Вопросы философии, 2003, № 7 (Перепечатана в книге: Д.И. Дубровский. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., «Стратегия-Центр», 2007).

[20] Литвак Л.М. «Жизнь после смерти». Предсмертные переживания и природа психоза: опыт самонаблюдения и психоневрологического исследования. М., «Канон +», 2007,

[21] Когнитивная наука: философия, когнитивная наука, когнитивные дисциплины. Под ред. акад. РАН В. А. Лекторского. М., Канон+, 2007.

[22] Ковальчук М. В. Направление прорыва: конвергентные НБИК-технологии // Технополис ХХI, 2009, № 3 (19)

[23] Урсул А.Д. Философия и интегративно-общенаучные процессы, М.,1981.

[24] Дубровский Д. И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М., «Наука», 1971, с. , с. 109 – 113.

[25] Алексеев А. Ю. Понятие «зомби» и проблема сознания // Проблема сознания в философии и науке. Под ред. Д.И. Дубровского. М., Канон+, 2009.

[26] Дубровский Д. И. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., Стратегия Центр, 2007, с. 139 - 163.

[27] Ковальчук М. В. Направление прорыва: конвергентные НБИК-технологии // Технополис ХХI, 2009, № 3 (19), с.V.

[28] Новая степень свободы // Технополис ХХI, 2009, № 3 (19), с. Х.

[29] Стикс Г. Как подключиться к мозгу // В мире науки, 2009, № 2, с. 37.

[30] Николелис М. и Рибейро С. В поисках нейронного кода // В мире науки, 2007.

[31] Дубровский Д. И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики, с. 267 – 315; его же: Проблема идеального. Субъективная реальность. М., «Канон», 2002, с. 83 – 116; его же: Сознание, мозг, искусственный интеллект, с. 13 – 36.

[32] Весьма убедительно это было показано в книге: Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2009. Автор справедливо говорит о «драматизме» ситуации в современной аналитической философии, состоящей в том, что в ней «пока мы просто не увидели реальных попыток позитивно решить «трудную проблему»» (с. 190 ). См. так же: Дубровский Д.И. Субъективная реальность и мозг. К вопросу о полувековом опыте разработки «трудной проблемы сознания» в аналитической философии // Эпистемология: перспективы развития. М.: «Канон+», 2012.

[33] См., например: Нагель Т. Мыслимость невозможного и проблема духа и тела // Вопросы философии, 2001, № 8. В этой статье Томас Нагель прямо заявляет, что сейчас «ни у кого нет правдоподобного ответа на проблему духа и тела» ( с. 101); что в решении этой проблемы «возник тупик» (там же, с.102); между сознанием и мозговыми процессами существует связь, «остающаяся для нас непостижимой» (там же, с.107).

[34] Основные положения диссертации были опубликованы еще в 1958 году в статье: Дубровский Д. И. Анализ-синтез как всеобщая форма отражательной деятельности мозга // Труды Сталинского государственного медицинского института, том Х1. Сталино, Донбасс, 1958. Поэтому можно сказать, что начало разработки мною проблемы «сознание и мозг» совпало по времени с началом ее постановки и разработки в аналитической философии под флагом так называемого «научного материализма»; старт же этому направлению был дан знаменитой статьей Герберта Фейгла ««Ментальное» и «физическое»», вышедшей в том же 1958 году (Feigl H. The “Mental” and the “Phisical” // Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. II. Univ. of Minnesota Press, Minneapolis, 1958). Взгляды Г. Фейгла и первый этап разработки этой проблемы в аналитической философии (концепции У. Плэйса, Дж. Смарта, Д. Армстронга, П. Фейерабенда, Р. Рорти, Х. Патнема, Дж. Марголиса, Т. Нагеля, Дж. Фодора, Дж. Кима, Д. Люиса и др.) подробно анализировались мной в книге: Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. М., «Высшая школа», 1980. Гл. 1 и 2. С. 13 - 95.

[35] Дубровский Д. И. Физиологическое и логическое // Вопросы философии, 1966, № 8; он же. Мозг и психика // Вопросы философии, 1968, № 8 (статья, положившая начало дискуссии с Э.В. Ильенковым); он же: По поводу статьи Э.В. Ильенкова «Психика и мозг» // Вопросы философии, 1969, № 3; и др.; он же: Философский анализ психофизиологической проблемы. Автореф. диссерт. на соискание ученой степени доктора филос. наук. Ростов-на-Дону, 1968, 55 с. Материалы диссертации были опубликованы в виде книги, ряд разделов которой, особенно глава 5, как мне кажется, и сейчас сохраняют свое значение: Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М., «Наука», 1971, 386 с. (ее электронная копия представлена на сайте www.dubrovsky.dialog21.ru ).

[36] Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. М, 1980; он же. Проблема идеального. Субъективная реальность. Изд 2-е, доп, М., « Канон+», 2002. 368 с. (первое издание: М., «Мысль», 1983. 228 с.); он же. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., «Стратегия-Центр», 2007. 278 с.

[37] См.: Сентаготаи Я. Новые пути нейробиологии // Наука и человечество: Международный ежегодник. М., 1984; Сперри Р.У. Перспективы менталистской революции и возникновение нового научного мировоззрения // Мозг и разум. Под ред. Д.И. Дубровского. М.,»Наука», 1994.

[38] См.: Психофизиология, Учебник для вузов. Под ред. Ю. И. Александрова. «Питер», 2001; Марютина Т.М., Ермолаев О.Ю. Введение в психофизиологию. Учебное пособие по курсу «Общая и возрастная психофизиология». М. «Флинт», 2002 (в этом учебнике имеется специальный раздел «Информационный подход к проблеме сознания», в котором довольно подробно излагается моя концепция, с. 269 – 271).

[39] См., например: Нагуманова С.Ф. Проблема материалистического объяснения сознания в аналитической философии // Проблема сознания в философии и науке. Под ред. Д.И. Дубровского. М.. «Канон+», 2009, с. 131 – 132; Она же: Материализм и сознание. Анализ дискуссии о природе сознания в современной аналитической философии. Казань, 2011; Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2009, с.185; Иванов Д.В. Эпистемологическая интерпретация субъективности и проблема сознания // Знание как предмет эпистемологии. М. ИФ РАН, 2011; и др. Разумеется, эти критические замечания были для меня полезны, стимулировали дальнейшие размышления по определенным вопросам проблемы.

[40] См.: Нагель Т. Мыслимость невозможного и проблема духа и тела // Вопросы философии, 2001, № 8.

[41] См. сравнительно недавнее обсуждение этой темы, проведенное по инициативе В.А. Лекторского, на котором был представлен весь спектр трактовок онтологического статуса категории информации: Информационный подход в междисциплинарной перспективе (материалы Круглого стола) // Вопросы философии, 2010, № 2.

[42] Как свидетельствует один из первооткрывателей генетического кода Ф. Крик, «генетический код мог бы иметь практически любую структуру, поскольку детали его зависят от того, какая именно аминокислота и какой именно адаптор соответствуют друг другу. Возможно, существующий вариант этого взаимного соответствия определился на очень раннем этапе эволюции и, вероятно, выбор в его пользу был случайностью» (Крик Фрэнсис. Безумный поиск. Личный взгляд на научное открытие. М.-Ижевск,2004,с.104).

[43] В этом отношении мною проведено подробное аналитическое обсуждение и обоснование понятий кода и кодовой зависимости (См.: Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. М., 1980. Глава 6, с. 214 – 273). Концепция расшифровки кодов, включающая рассмотрение методологических вопросов, которые касаются не только проблемы «сознания и мозг», но задач всей области такого рода исследований, подробно представлена мной в специальной статье. Ознакомление с ее содержанием весьма важно для понимания излагаемых ниже положений моей теории (См.: Дубровский Д. И. Расшифровка кодов. Методологические аспекты проблемы // Вопросы философии. 1979. № 11. Перепечатано в книге: Дубровский Д.И. Сознание, мозг, искусственный интеллект. М. Стратегия-Центр, 2007. (Статья и книга выложены на сайте: www.dubrovsky.dialog21.ru ) Специальные вопросы, относящиеся к расшифровке мозговых кодов явлений СР, освещались в статье: Дубровский Д.И. Проблема нейродинамического кода психических явлений (некоторые философские аспекты и социальные перспективы) // Вопросы философии, 1975, № 6.

[44] Осуществляя познавательные процессы, мы ищем интересующую нас информацию и, как правило, целиком отключены от рассмотрения «устройства» носителя этой информации, которая дана нам в форме «естественного» кода. Во многих случаях мы, не знаем «устройства» «естественных» кодов, но это не мешает на уровне СР переводить «чуж­дые» коды в «естественные». Такой перевод, отработанный в филогенезе или онтогенезе, автоматически реализуется бессознательными механизмами психики. Постоянно производимые нами кодовые преобразования такого рода настолько имманентны на­шим практическим и коммуникативным актам, что мы их просто не за­мечаем — это воздух нашей социальной жизнедеятельности.

 [45] Весьма интересен в этой связи опыт разгадки тайных шифров (см.: Саймон Сингх. Книга кодов. Тайная история кодов и их «взлома». М., «АСТ», 2007). Особенно поучительна история расшифровки языка майя Юрием Кнорозовым, не имевшим ключа, подобного «Розетскому камню», который оказался у Шампольона при расшифровке древних египетских клинописей.

[46] Отметим в этой связи идею аутоцереброскопа, согласно которой я сам могу наблюдать и исследовать связь своих собственных психических и мозговых процессов. В современных условиях она может иметь определенную экспериментальную перспективу. Но и в этом случае, несмотря на переживание мной А в «чистом» виде, я должен буду сделать то же, что и внешний наблюдатель, т.е. получить А (его «содержание») независимым способом.

[47] Впечатляющим примером такого рода может служить исключительно сложный творческий процесс расшифровки генетического кода, о котором рассказывает Фрэнсис Крик в уже цитированной книге «Безумный поиск. Личный взгляд на научное открытие».

[48] Yoichi Miyawaki et al . Visual Image Reconstruction from Human Brain Activity using a Combination of Multiscale Local Image Decoders // Neuron, Vol. 60, Issue 5, p.915-929, December 2008.

[49] Nishimoto Sh. at al. Reconstructing Neuron Visual Experience from Brain Activiti Evoked by Natural Movies // Current Biology (2011), doi: 10.1016/ j.cub.2011.08.031.

[50] См.: Иваницкий А. М. “Чтение мозга»: достижения, перспективы и этические проблемы // Журн. высш. нервн. деят., 2012, т. 62, № 2, с. 1–10. В связи с тем, что развитие нейрокриптологии приобрело ныне столь важное значение, хотелось бы сказать (пусть это и не совсем корректно с моей стороны), что теоретическая и методологическая программа расшифровки мозговых кодов психических явлений (прежде всего явлений СР) была широко развернута с позиций информационного подхода в моей книге, вышедшей более 40 лет тому назад. См.: Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными задачами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М., «Наука», 1971, 386 с. (этому посвящена главным образом глава 5-я, с. 241 – 358; особенно важны параграфы 17 и 18). Книга выставлена на сайте www.dubrovsky.dialog21.ru Важно подчеркнуть значение нейрофизиологических исследований в этом направлении под руководством Н.П. Бехтеревой, с которой я тогда тесно сотрудничал ( См.: Бехтерева Н.П., Бундзен П.В., Гоголицын Ю. Л. Мозговые коды психической деятельности. Л., 1975. 165 с.). Эти исследования были прерваны, во всяком случае серьезно нарушены, после публикации разгромной статьи в органе ЦК КПСС журнале «Коммунист» (См.: Дубинин Н. П. Наследование биологическое и социальное // Коммунист, 1980). Главным объектом осуждения были положения моей книги, указанной выше. По поводу задачи расшифровки мозговых кодов Н.П. Дубининым было сказано, что «тут претензия на рекомендации с совершенно чуждых нам научных и идеологических позиций», «Тут налицо открытая ревизия марксистско-ленинского понимания сознания» (с.73). Интересно, что эта позорная статья Н.П. Дубинина, который тогда лихо орудовал идеологической дубиной против своих коллег – академиков Б.Л. Астаурова, Д.К. Беляева, профессора В.П. Эфроимсона – перепечатана слово в слово сравнительно недавно: Дубинин Н.П. Избранные труды. Том 4. М.: Наука, 2002. Так что историкам науки не надо искать журнал тридцатитрехлетней давности.

[51] Один из способов формирования личностных и межличностных инвариантов зрительного образа и соответствующих им нейродинамических носителей (с использованием принципа изоморфизма систем) подробно разрабатывался мной в параграфе 17 главы 5 упоминавшейся выше книги «Психические явления и мозг» (см. с. 284 – 300). Здесь же рассматривается и формирование межличностного инварианта всякого явления СР вообще. Последнее крайне важно в том отношении, что всякое фиксируемое экспериментатором отдельное явление СР (даже квант ощущения или восприятия), нейродинамический коррелят которого он пытается выяснить, протекает уже на фоне переживаемого индивидом состояния бодрствования, т.е. общего состояния СР, и тем самым несет на себе печать своего Я. Это обстоятельство, к сожалению, чаще всего оставляется экспериментаторами в тени.

[52] Mishkin, M. Cerebral memory circuits // T.A. Poggio and D.A. Glaser (eds.). Exploring Brain Functions: Models in Neuroscience. John Wiley & Sons Ltd., 113-126, 1993; Kravitz, D.J., Saleem, K.S., Baker, C.I., and Mishkin, M. A new neural framework for visuospatial processing //Nature Rev. Neurosci. 12: 217-230, 2011; Анохин К.В. Мозг и память: биология следов прошедшего времени. Доклад на науч. сессии Общего собрания Росийской академии наук «Мозг. Фундаментальные и прикладные проблемы», 15–16 декабря 2009 г.) // Вестник Российской академии наук. – 2010. № 5–6. С. 455–461; Иваницкий А.М. Проблема сознания и физиология мозга // Проблема сознания в философии и науке. Под ред. Д.И. Дубровского. М. : Канон+, 2009.

[53] Обоснование этого положения и подробный феноменологический анализ структуры СР содержится в работах: Дубровский Д.И. Проблема идеального. Субъективная реальность. Изд. 2-е, доп. М.: Канон+, 2002 (первое издание: М.: Мысль, 1983). См. главу «Структура субъективной реальности», с.83 – 116. См. также: Дубровский Д.И. Гносеология субъективной реальности (к постановке проблемы) //Эпистемология и философия науки, 2004, № 2. Эти работы представлены на сайте www.dubrovsky.dialog21.ru

[54] Принцип изофункционализма систем означает, что одна и та же функция или комплекс функций может воспроизводиться на разных по своим физическим (химическим) свойствам субстратах. Модельный пример: удален естественный зуб, вставлен искусственный. Функция та же, субстрат иной. На пути такого рода замен трудно установить какой-либо предел. Многие внутренние и внешние органы человека сейчас успешно протезируются. Это относится уже и к отдельным компонентам головного мозга (например, вживление в мозг парализованного человека электронного чипа, позволяющего ему мысленно управлять инвалидной коляской; и др.).

[55] Ей посвящены многочисленные конференции, симпозиумы, дискуссии. Знаменательным событием явился проведенный недавно в Москве Всемирный конгресс «Глобальное будущее-2045», в котором приняли участие многочисленные зарубежные ученые, философы, психологи, среди них выдающийся изобретатель и теоретик Рэй Курцвейл.

[56] См. подробнее* Матюшкин Д.П. О возможных нейрофизиологических основах природы внутреннего «Я» человека // Физиология человека, 2007,т. 33, № 4, с.1 – 10; он же: Проблема природы внутреннего Эго чело века. М. Слово, 2003.

[57] Более подробное рассмотрение этого вопроса см.: Дубровский Д.И. Зачем субъективная реальность или «Почему информационные процессы не идут в темноте» (Ответ Д. Чалмерсу) // Вопросы философии, 2007, № 3. Статья выставлена на сайте: www.dubrovsky.dialog21.ru

[58] Иваницкий А. М. Естественные науки и проблема сознания // Вестник Российской Академии Наук, 2004. Т. 74, № 8.

[59] Sergin V. Ya. Self-identification and sensori-motor rehearsal as key mechanism of consciousness // International Journal of computing anticipatory systems. – 1999. – № 4; Сергин В.Я. Психофизиоло-гические механизмы сознания: гипотеза автоотождествления и сенсорно-моторного повторения // Проблема сознания в философии и науке. Под ред. Д.И. Дубровского. М. : Канон+, 2009.

[60] Здесь, по-видимому, уместно будет сказать о том, что проблематика психической причинности и свободы воли в ее связи с нейрофизиологией весьма подробно обсуждалась мной еще в 70-е годы прошлого века. Этим вопросам посвящен, например, специальный раздел моей книги [Дубровский, 1980, 190–213]. Я тогда принимал активное участие в теоретическом семинаре, который регулярно проводился в Институте высшей нервной деятельности под руководством его директора Э.А. Асратяна и затем П.В. Симонова (по их личному приглашению). Мне приходилось полемизировать тогда по вопросам свободы воли и функций Эго-системы головного мозга не только с крайне догматичными представителями Павловской школы, как например, А.Г. Иванов-Смоленский, который считал свободу воли “идеалистическим вымыслом” [Иванов-Смоленский, 1971, 16], но и с творческими продолжателями великого дела И.П. Павлова, в частности, с Павлом Васильевичем Симоновым. Он довольно резко критиковал мой информационный подход, принцип инвариантности и понятие мозгового кода психических явлений, особенно те положения, которые касались проблемы Я, личности, свободы воли и способности произвольного управления некоторым классом собственных нейродинамических систем. Говоря о неясности для него связи “мозгового кода” с субъектом его расшифровки, он продолжает: “И уж совсем вызывает изумление присущая нам способность “управления некоторым классом мозговых нейродинамических систем своего мозга” [Дубровский, 1978, с. 96]. Кто же это ими управляет? Снова всемогущая “личность”?” [Симонов, 1981, с. 5–6]. Разумеется, я отвечал на эту критику. Вот пример острой полемики между нами [Дубровский, 1986, c. 126–132]. Хочу подчеркнуть, что несмотря на серьезные теоретические разногласия, мы сохраняли с Павлом Васильевичем добрые отношения на протяжении многих лет.

 

[61]  Автор определяет нейрофилософию следующим образом: “нейрофилософия – это как бы зеркальное отражение натурфилософии, которая получила наибольшее развитие в 19-м веке. Натурфилософия – это стремление объяснить явления природы на основе общефилософских построений… Нейрофилософия – это как бы движение в обратном направлении, а именно стремление на основе конкретных нейрофизиологических данных способствовать решению философских проблем, многие из которых связаны с деятельностью мозга и его высших проявлений в виде психики и сознания человека” [Иваницкий, 2015, 503–504]. Такое определение нейрофилософии, как мне кажется, не точно. Это направление, хотя еще не оформилось со всей определенностью, но главной задачей ставит разработку теоретических, методологических и философских вопросов нейронаучных исследований сознания (включая широкий круг междисциплинарных вопросов развития нейротехнологий, нейроинформатики, искусственного интеллекта и др.) с целью повышения их эффективности. Разумеется, это способно оказывать существенное влияние на философское осмысление сознания. Более приемлемо, на мой взгляд, задачи нейрофилософии определяются в водной статье рубрики  “Нейрофилософия”, открытой в “Журнале высшей нервной деятельности”, где ставится акцент именно на методологических вопросах нейронауки [Балабан, Гуляева, 2015]. Хочу обратить внимание, что Научный совет РАН по методологии искусственного интеллекта создал совместно с философским факультетом МГУ Международный междисциплинарный семинар по нейрофилософии, который проходит в МГУ ежемесячно. В нем принимает участие ряд зарубежных ученых. Проведено уже более тридцати заседаний. На одном из них выступала Патрисия Чэчленд, автор термина “нейрофилософия”. Материалы семинара публикуются в журналах “Нейрокомпьютеры”, “Философские науки” и др. Нами издан первый том материалов семинара объемом в 30 авторских листов, вышедший в специальной серии работ по нейрофилософии [Актуальные вопросы нейрофилософии, М.: ИИнтелл, 2016]. Весьма важно для нас более тесное сотрудничество с Институтом высшей нервной деятельности и нейрофизиологии РАН.

 

 

[62] См., например: “Душа продолжает жить после смерти” – globosfera.info/2012/11/06/dusha; “Квантовая теория сознания: душа бессмертна” – poan.ru/nauka/1782-kvantov; “Ученые нашли доказательства загробной жизни” – tengrinews.kz/science/ucheniyie и др. (дата обращения 10 декабря 2016 г.).

[63] Быть может, некоторым читателям будет интересно, каким образом эта фундаментальная статья Р. Сперри впервые вышла у нас, на русском языке. У меня была с Р. Сперри небольшая переписка. Я послал ему свою книгу, переведенную на английский издательством “Прогресс” [Dubrovsky, 1988]. Он доброжелательно оценил развиваемый в ней функционалистский информационный подход, что послужило для меня исключительно важным стимулом. Я тогда готовил сборник “Мозг и разум”, в который дали свои статьи такие ведущие наши исследователи мозга как А.М. Иваницкий, П.В. Симонов, Н.П. Бехтерева, Н.Н. Брагина и Т.А. Доброхотова, известный реаниматолог А.М. Гурвич и др. Я написал Р. Сперри об этом сборнике и очень просил его дать для него свою статью. Он пообещал. Сборник был уже готов, и я намеренно оттягивал срок отправки его в издательство. Прошло около двух месяцев, и Р. Сперри прислал статью (даже с положительной ссылкой на мою книгу – в том месте, где говорится о важной роли “функционалисткого подхода” для понимания “холистских значений высшего порядка как они проявляются в последовательных сознательных мозговых состояниях” [Сперри, 1994, 30]. Мы быстро перевели статью, и я сдал сборник. Он пролежал в издательстве “Наука” несколько лет (тогда шли сплошные перестройки, издательству резко срезали финансирование). Я уже потерял надежду. Но его все-таки издали. Сборник “Мозг и разум” вышел в мае 1994 года. Я хотел послать его Р. Сперри, но неожиданно узнал, что он недавно умер – в апреле месяце. Это была последняя его крупная работа, посвященная теоретическим вопросам психофизической проблемы

[64] См., например, наиболее значительную из них:  Дубровский Д.И. Методологические

вопросы исследования психосоматических корреляций // Вопросы гигиены и эпидемиологии Донбасса. Издание Донецкого мединститута, Донецк. 1964.

[65] Дубровский Д.И. Физиологическое и логическое // Вопросы философии, 1966, № 8: Он же. Некоторые философские аспекты психофизиологической проблемы // Философские проблемы современного естествознания. Киев.: Изд-во Киевского госуд. Ун-та. Вып.8, 1967; Он же. Мозг и психика // Вопросы философии, 1968, № 8; и др.

[66]  Дубровский Д.И. Философский анализ психофизиологической проблемы. Автореф. дис. доктора филос. наук. Ростов-на-Дону, 1968, 55 с.

[67]  Дубровский Д.И. Психические явления и мозг. Философский анализ проблемы в связи с некоторыми актуальными вопросами нейрофизиологии, психологии и кибернетики. М.: Наука, 1971. – 386 с.

[68] См. ее ранние работы: Бехтерева Н. П. Нейрофизиологические аспекты психической деятельности человека. Л., 1971. – 119 с.; Бехтерева Н.П. Нейрофизиологический код простейших психических процессов человека // Вестник АН СССР, 1975, № 11, с. 84 – 91

[69]  См. их публикации, имевшие важное значение для разработки проблематики расшифровки мозговых кодов: Бундзен П.В. Дальнейший анализ кодового обеспечения информационно-управляющих функций головного мозга // Физиология человека, 1976, т. 2, с. 39 – 49; Смирнов В.М. Стереотаксическая неврология. Л., 1976.- 264 с.; см. также: Бехтерева Н.П., Бундзен П.В. Принципы организации нервного кода вербальной мнестической функции // Память и следовые процессы. Пущино, 1974, с. 253 – 255.

[70] Дубровский Д.И.  Проблема нейродинамического кода психических явлений (некоторые философские аспекты и социальные перспективы) // Вопросы философии, !975, № 6.

[71] Дубинин Н.П. Наследование биологическое и социальное // Коммунист, 1980, № 11, с. 72 – 73. 

[72]  См. там же, с. 62, 64, 69 и др.

[73] Там же, с. 73.

[74] Там же.

[75] См. там же.

[76] Бехтерева Н.П., Гоголицын Ю.Л., Кропотов Ю.Д., Медведев С.В. Нейрофизиологические механизмы мышления: отражение мыслительной деятельности в импульсной активности нейронов. Л.: Наука, 1985.- 272 с

[77]  См. для примера монографию того времени, которая до сих пор сохраняет свое значение: Сомьен Дж. Кодирование сенсорной информации в нервной системе млекопитающих. М.,1975. – 415 с.

[78] См.: Дубровский Д.И. Проблема «Сознание и мозг»: Теоретическое решение.М.: Канон+, 2015. – 208 с.

[79] См. одну из ранних работ такого рода, вслед за которыми в этом направлении последовали многочисленные и многообразные исследования:  Formisano E. and oth. "Who" Is Saying "What"? Brain-Based Decoding of Human Voice and Speech // Science  07. Nov 2008: Vol. 322, Issue 5903, pp. 970-973. DOI: 10.1126/science.1164318 

[80] Результаты этих исследований были подробно проанализированы мной в связи с разработкой проблемы «Другого сознания» (См.: Дубровский Д.И. К вопросу о «Другом сознании». Есть ли проявления сознания у людей, пребывающих в «вегетативном состоянии»? // Философия науки. Т.20. № 1. М.: ИФ РАН, 2015. С.191-208.

[81] Они представлены в книге: Риццолатти Джакомо, Синигалья Коррадо. Зеркала в мозге. О механизмах совместного действия и переживания. М.: Языки славянских культур, 2012. - 205 с.

[82] Там же, с. 122.

[83] Там же, с. 118.

[84] Там же, с. 58.

[85]  Там же, с. 103

[86]  Там же, с. 97.

[87]  Там же, с. 115.

[88]  Там же, с. 156 – 157.

[89] См.: Дубровский Д. И. Обман: Философско-психологический анализ. Изд. 2-е, доп., М.: Канон+, 2010. - 336 с.

[90] См., например; Лекторский В.А. Возможны ли науки о человеке // Вопросы философии, 2015, № 5, с.13 – 14